что ее так сложно было разглядеть среди волн. Я в ужасе смотрел на нее, не в силах поверить глазам. Только не это. После всего…
– Скорп… – одними губами прошептал я, еще не выплюнув воду.
В это мгновение я возненавидел всю планету. Я ненавидел жонглеров, океан и обитающие в этом океане разумы. Ненавидел раздражительного и неумолимого тирана, в которого превратился мой брат, и бездушную судьбу, которая позволила этому случиться. Но поскольку лодка обещала единственный шанс на спасение и утонуть мне по-прежнему не хотелось, я продолжал плыть, надеясь, что каким-то чудом лодка вдруг сама перевернется и я увижу свиномордого друга, который призывно помашет рукой.
Я все плыл. Лодка виднелась отчетливее, но в ней ничего не менялось. Будто в подтверждение парадокса Зенона, мои силы уменьшались вдвое, по мере того как вдвое сокращалось расстояние, которое оставалось преодолеть. Чтобы добраться до сомнительной цели, пришлось бы плыть бесконечно.
Сколько это заняло времени, я не имел ни малейшего понятия; возможно, с того момента, как я вынырнул, и до момента прикосновения к лодке прошло от силы несколько минут. Но борьбы и отчаяния в них вместилось столько, что хватило бы на годы.
Какое-то время я провел в воде, держась за лодку, – на большее не оставалось сил. Интуиция подсказывала, что перевернуть лодку вряд ли удастся, но, чуть передохнув, я все же попытался. Лодка была слишком тяжела, чтобы ее мог опрокинуть одинокий пловец. Глубоко вздохнув, я поднырнул под нее, там еще оставалось немного воздуха. Обнаружить Скорпиона я почти не надеялся, и его действительно не оказалось, как и всего нашего снаряжения. Хоть мы и считали, что надежно его закрепили, оверкиля оно не пережило.
Здесь было холоднее, и я понял, что вряд ли смогу долго продержаться. Последним усилием я вынырнул из-под лодки и полез на нее, цепляясь ногой за киль и пытаясь дотянуться пальцами до уключины. Взобравшись на горячий металл, я вытянулся ничком, радуясь: если все же предстоит умереть, это хотя бы не будет смерть утопленника. Затем я провалился в рваную полудрему, полную громоздящихся друг на друга видений. Где-то среди них промелькнуло осознание, что, когда мои пальцы скользили по борту лодки, их кончики были черны.
Но у меня уже не осталось сил, чтобы об этом задуматься.
Ярко светило солнце. Я ощущал холод и брызги морской воды. Лежа ничком на покачивающейся на волнах лодке, я скорее слабел, чем набирался сил. Когда появились пловцы, я уже не способен был сопротивляться. Они возникли из воды, прижав перепончатые ладони к бортам лодки и обратив ко мне загадочные усатые лица – наполовину человеческие, наполовину тюленьи. Кажется, я закричал – по крайней мере, пытался слабо протестовать. Но один из них приложил палец к моим губам, будто успокаивая испугавшегося ночного кошмара ребенка, и, следуя некоему странному убеждению, я покорно сдался.
А потом они увлекли меня в темнеющие воды.
Мне снились горячечные сны о звездах.
Викторина опасно балансировала на кухонном стуле, держа в одной руке ящик с красками, а в другой кисть. Она рисовала на потолке звезды – голубые, золотистые и красные пятна, похожие на мелкие цветы. Звезды светились, как будто в ее скудном наборе импровизированных материалов нашлись чудесные светящиеся красители, о существовании которых она прежде не подозревала – или, возможно, не считала нужным использовать, пока ей не пришла в голову мысль изобразить это звездное небо.
Звезды парили, создавая головокружительное ощущение глубины. Вместо того чтобы являться неотъемлемой частью плоскости потолка, каждая отличалась собственным расстоянием до нее и яркостью – будто потолок вознесся на недостижимую высоту, а звезды были подвешены к нему на ниточках. Глядя на терпеливый труд девочки, я почувствовал головокружение. Ноги оторвались от пола, – казалось, я готов рухнуть в эту зияющую бездну.
– Я сделала немножко звезд, – сказала Викторина. – Они помогут попасть тебе куда нужно.
– Я сделал тебе машину, – сказал я так, будто этот ответ был единственно возможным.
Позже я узнал, что с момента моего появления в лагуне и до момента, когда я полностью пришел в себя, миновало трое суток. У меня не было повода сомневаться в точности этого срока, но если бы мне сказали, что прошло три часа или три вечности, вряд ли я стал бы возражать. Жонглеры образами разобрали меня на составляющие и собрали заново, как механизм, и где-то в процессе разорвалась связь времен.
Осознав, что не умер, не тону и не превращаюсь постепенно в мумию на днище лодки, я перешел к более содержательным наблюдениям. Я находился в чем-то вроде комнаты или палаты. Меня окружали стены и потолок, воздух был прохладным, но не доставлял неприятных ощущений. Бледные поверхности и изогнутые контуры, а еще высоко расположенное окно, украшенное изящной резьбой и кусочками разноцветного стекла, наводили на мысль о раковинных постройках, которые мы приспосабливали для собственных нужд в Первом лагере. Но я сомневался, что нахожусь в Первом лагере. Там не было ничего похожего на это помещение, а здешняя обстановка не имела ничего общего с модульными компонентами и материалами, которые по моей просьбе производила «Коса». Я лежал на кровати, возле которой находились два длинных и извилистых, похожих на кресла предмета, состоявшие из позвонков, тазовых костей, ребер и плавников. Имелось также нечто вроде невысокого стола на четверке пятнистых крабовых ног, и не то шкаф, не то комод, втиснутый в стенную нишу; похоже, он был изготовлен из китового уса. В разных местах стену украшали кружевные наросты из кости или коралла, образовав вьющиеся и разветвляющиеся цепочки.
Комната слегка покачивалась. В окна лился окрашенный цветными вставками свет; на стенах и полу перемещались в убаюкивающем ритме его пятна.
Мне довелось пережить нечто ужасное, исчерпавшее резервы моей выносливости до предела. Я также знал, что достаточно отдохнул и готов вернуться в мир. Поднявшись с кровати, я ощутил лишь легкую боль в конечностях от внезапного усилия. Завернувшись в простыню – в воздухе все еще ощущалась влага, – я прошлепал босиком к стене. Приподнявшись на цыпочки, увидел сквозь зеленое стекло волны, облака и край напоминающего раковину сооружения, хотя оно, похоже, не составляло единого целого с тем, внутри которого я находился. Эти раковины имели другое назначение и выглядели иначе, но они явно относились к той же разновидности инопланетных сооружений, что и находящиеся на суше.
В стене позади меня открылась украшенная китовым усом дверь.
Вошел Пинки. Он был одет так же, как я помнил, и
