– А если сексуальное насилие? – не сдаюсь я. – Ведь это в виртуальности возможно!
Тут подполковнику крыть нечем, и он сразу же теряет ироничность.
– Зато убежать из тюрьмы невозможно. Пожалуйста, проверяйте… я первый пожму вам руку, если вы докажете обратное.
Что-то я выхожу из роли. Старлей Карина, гордая от своей миссии, не должна отвлекаться на чай, пусть даже краснодарский, и бородатые анекдоты.
– Давайте начнем, – отставляю я чашечку. Чашечка красивая – черные с золотом розы на тонком фарфоре. Тоже отечественная, ясное дело.
– Следуйте за мной. – Голос Томилина тоже суровеет.
Идем долго. Не менее трех решетчатых дверей – сервер-гейтов, погружающих нас все глубже и глубже в тюремную сетку. Я демонстративно вожу вокруг сканером – вполне исправным и довольно надежным прибором. Все чисто. Никаких подкопов. Эдмон Дантес зря потратил бы свои молодые годы.
Тюремный корпус и впрямь построен по американскому образцу. Приличных размеров помещение, пассаж, где вместо магазинов – зарешеченные клетушки в три этажа. Неожиданности начинаются, когда мы подходим к первой камере. Она пуста.
– Подопечный в своем пространстве, – говорит Томилин. – Видите дверь?
В камере и впрямь есть одна деталь, выбивающаяся из привычного тюремного интерьера. Между сверкающим унитазом и жесткой откидной койкой – занавешенный плотной серой тканью дверной проем.
– Это и есть та самая «внутренняя Монголия»? – позволяю себе вольность. Ну должна же была трудолюбивая инспекторша ознакомиться с тюремным жаргоном?
– Да, – с легким удивлением отвечает Томилин. – Сержант!
Один из надзирателей, молчаливо следующих за нами, гремит ключами и отпирает камеру. Вхожу вслед за Томилиным.
– Не надо, – отмахивается подполковник от бросившегося к портьере сержанта. – Итак, Карина Петровна, весь наш контингент вправе отбывать свое наказание обычным образом, хотя и в виртуальности. Находиться в камере, работать в мастерской, посещать библиотеку и церковь… мы предоставляем услуги представителям пяти наиболее популярных конфессий. Однако есть и решающее отличие нашей тюрьмы от обычной. Каждый заключенный имеет собственное автономное пространство, как его неофициально называют – «внутреннюю Монголию». В каждом конкретном случае это пространство создается индивидуально, квалифицированными специалистами. Посещение вну… автономного пространства или же зоны катарсиса – это уже официальный термин – служит перевоспитанию преступника. Могу заметить, что случаи отказа от этой терапии крайне редки. Позвольте…
– Это не слишком бесцеремонно? – спрашиваю я.
И Томилин ощутимо меняется в лице.
– За находящимися в зоне катарсиса ведется непрерывное наблюдение. Они знают, что в любой момент надзиратель может прервать сеанс. Пройдемте.
Может быть, он начинал с патрульно-постовой службы?
Вслед за Томилиным я отдергиваю занавеску и вхожу в зону чужого катарсиса. В чью-то «внутреннюю Монголию».
А это и впрямь похоже на монгольскую степь!
Нет, я там не бывала. Даже через глубину. Но в моем представлении она так и выглядит: бескрайняя равнина до самого горизонта, каменистая земля с сухими стебельками высушенной злым солнцем травы, пыльный ветер, безоблачное небо. Очень жарко.
– Тс-с! – упреждает мой вопрос Томилин. – Вон там.
И впрямь, метрах в ста от входа – полощущегося прямо в воздухе серого полотнища, – сидит на корточках человек. Мы приближаемся, и человек оказывается тщедушным, с жиденькими волосами и нездоровой бледной кожей типом.
Перед ним сидит на земле крошечная рыжая лисичка – фенек.
Можно подумать, что они медитируют, глядя друг на друга. Но в отличие от человека лисичка нас видит. И когда мы подходим совсем близко – разворачивается и обращается в бегство.
Человек горестно вскрикивает и лишь потом оборачивается.
Лицо у него тоже самое обычное. С таким лицом трудно назначать девушкам свидания – не узнают, не выделят из толпы.
– Заключенный Геннадий Казаков, осужден районным судом города… – вскакивая и закладывая руки за голову, начинает он вытверженную назубок формулу.
А статья у него плохая. Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.
– Я особый инспектор Управления по Надзору за исправительными заведениями, – говорю я. – Есть ли у вас жалобы на условия содержания?
– Жалоб нет, – быстро отвечает осужденный.
Во взгляде его не страх и даже не злость к тюремщикам. Раздражение! Самое настоящее раздражение человека, оторванного от очень важного дела ради какой-то ерунды. Больше ничего во взгляде нет.
– Пойдемте, – говорю я Томилину.
И мы оставляем Казакова в его «внутренней Монголии». Подполковник начинает говорить, едва мы выходим в обычную камеру.
– Это один из простейших, но на мой взгляд – изящный вариант зоны катарсиса. У заключенного есть выход в пустыню. Пустыня безгранична, но замкнута – попытавшись уйти, он вернется к прежнему месту. В пустыне обитает одна-единственная лисичка. Терпением и мягкостью заключенный может ее приручить. За последний год наш подопечный добился определенных успехов.
– Очень трогательно, – морщусь я. Постукиваю туфли каблуком о каблук – на пол сыплется мелкий сухой песок. – Хотя заключенный Казаков не очень-то похож на Маленького Принца. А что будет дальше?
– Когда он приручит лисичку, то сможет принести ее в камеру. Она станет совсем ручной, будет спать у него в ногах, бегать между камерами с записками… даже немножко понимать его речь. – Томилин чем-то недоволен, но рассказывает все-таки с увлечением.
– А потом?
– Вы догадливы, Карина. Потом фенек умрет. Он найдет ее в пустыне, дня через три после того, как лисичка перестанет приходить в камеру. И будет непонятно, то ли она умерла своей смертью, то ли кем-то убита.
Останавливаюсь. То ли от уверенного голоса начальника тюрьмы, то ли под впечатлением только что увиденного, но я представляю все слишком четко. Человек, стоящий на коленях перед неподвижным тельцем зверька. Крик, отчаянный и безнадежный. Пальцы, скребущие сухой такыр. И пустые глаза – в которых больше ничего нет.
Видимо, лицо меня выдает.
– Это нарисованная лисичка, – говорит подполковник. – Обычная программа «домашний любимец» с замедленным инстинктом приручения. Ее не надо жалеть, – он секунду медлит, потом добавляет: – а человека, зверски убившего свою жену, – тем более. Пережитый шок заставит его осознать, что такое боль утраты.
У меня на языке крутятся очень скептические вопросы. Но разве мое дело их задавать? Поэтому киваю, кручу вокруг сканером, уделяя особое внимание зарешеченному окну. Томилину смешно, но он старается не улыбаться.
Спасибо ему большое.
Мы проходим еще три камеры. В одной заключенный спит, и я прошу подполковника его не будить. Обитатели двух других странствуют по своим зонам катарсиса. Первая зона – город, где нет никого, вообще никого, но все время находятся следы недавнего присутствия людей. Я сразу угадываю, что город предназначен для еще одного убийцы. Вторая зона – что-то подозрительно смахивающее на симулятор автогонок. Здесь раскаивается в своем преступлении шофер, покалечивший в пьяном состоянии несколько человек. Не знаю, не знаю… мне кажется, что веселый усатый мужик просто старается сохранить профессиональную форму. Впрочем, ему осталось сидеть всего полгода. Вряд ли он решится бежать, даже если его большегрузный «КамАЗ» проломит нарисованный забор и выкатит на улицы Диптауна.
Но сканером я работаю старательно.
– Дальше – заключенные под стражу за экономические преступления, – говорит подполковник. – Будете знакомиться?
Можно подумать, что убийцы и насильники для меня более интересны.
– Конечно.
– Взлом серверов, кража информации, составляющей коммерческую тайну. В общем – хакер, – представляет подполковник отсутствующего обитателя камеры. – В зону катарсиса пойдем?
– Давайте заглянем, – говорю я, стараясь не выдать волнения.
На экране детектора по-прежнему горит зеленый огонек – все чисто. Но этот огонек не играет никакой роли. Он для тех, кто глянет на экран через мое плечо.
Ничего не значащая буковка F в углу экрана гораздо информативнее. Где-то рядом пробит канал на улицы Диптауна.
Ах какая замечательная идея – наказать хакера заключением в виртуальной тюрьме!
Зона катарсиса хакера – подъезд многоэтажки. Грязноватый, с унылыми резиновыми ковриками у дверей. Почему у ковриков всегда такая тоскливая раскраска? Чтобы не сперли?
– Труднее всего перевоспитывать человека, совершившего экономические преступления, – сообщает вдруг подполковник. – Понимаете, Карина?
– Нет, не совсем.
– Ну посудите сами. – Он оживляется. – Вот простейший пример. Медицина лечит страшные болезни: оспу, чуму. А с банальным насморком справиться не может. Так и с преступлениями в экономической сфере: воровством данных, незаконным пользованием программами. Поймать правонарушителя, наказать его – мы в силах. Но убедить его, что поступать так нельзя… Во-первых, сроки заключения небольшие. Совершенно нет времени на работу с человеком…
