неуклонно распространялся вдоль волокон.
Отступив назад, Мериньяк выбрал другой сгусток. Моллой и Гриер молча наблюдали за ним. Минуту спустя они опустили огнеметы и включились в работу, поражая узлы, успевшие отползти в сторону от уже испепеленных.
Судя по молчанию старших сжигателей, Мериньяк успешно прошел испытание – или, по крайней мере, не провалил его.
Закончив жечь, Моллой отстегнула от пояса несколько разноцветных аэрозольных баллончиков и нанесла сообщение поверх оставленного предыдущей бригадой. Ее метка отличалась от первой, но явно состояла из элементов того же шифра.
– Черт бы тебя побрал, Бизли, – услышал Мериньяк ее голос. – Только попробуй еще раз отлить на нашей грядке…
Гриер сверился с картой, поворачивая ее то так, то этак, пока не добился нужной ориентации. Все впряглись в волокуши и направились к следующему зданию.
– Так чем ты занимался на войне, Мериньяк? – спросил Гриер, будто они уже стали старыми друзьями.
– Расскажите про спрокеров, – ответил тот. – А я расскажу вам про Окраину Неба.
Рассказ Мериньяка не изобиловал подробностями, но вполне удовлетворил слушателей. К его облегчению, вопросы (большинство которых задал Гриер) сводились лишь к общим местам.
Он рассказал, что служил солдатом в Северной коалиции, будучи последним оставшимся в живых сыном в семье, истребленной во время вторжения Южного ополчения.
– Какое-то время я служил в отряде Кесслера, но вскоре оттуда ушел. Я патриот и горжусь этим, но даже я понимал, что Кесслер слишком неразборчив в средствах.
– Надо полагать, тебя призвали? – спросила Моллой таким тоном, будто оценивала Мериньяка как личность.
– Нет, я пошел добровольцем. Южане убили моих братьев, а потом лишили меня отца. Я был слишком юн, чтобы пойти на войну, когда моя мать овдовела, но с тех пор считал дни.
– Твоя мать не возражала? – спросил Гриер.
– Как ты наверняка догадываешься, возражала. – Мериньяк со стоном навалился на волокушу, переводя дыхание. – Но она уважала мое решение исполнить долг перед семьей, хотя после смерти отца я автоматически освобождался от призыва. – Он снова застонал, пытаясь удержать норовившую опрокинуться волокушу, скрежетавшую полозьями по неровной поверхности. – Я видел отца. Его пытались вылечить в частном госпитале, но раны оказались слишком серьезны, и жизнь в нем поддерживали исключительно в медицинском смысле, чтобы изъять некоторые органы и отправить их в полевые клиники. На Окраине Неба только тяжелораненые имели шанс отправиться домой или хотя бы подальше от линии фронта.
– Вроде я понимаю, почему Город Бездны не так уж сильно тебя потряс, – сказал Гриер.
– Как я уже говорил, мне повезло – выпал шанс уйти. Среди призывников и добровольцев устраивалась лотерея, как бы для того, чтобы вселить надежду. Время от времени один из нас получал место на корабле, летевшем к какой-нибудь планете получше.
– Надо думать, ты бы предпочел домой вернуться, – предположила Моллой.
– Нет, – ответил Мериньяк. – Ни малейшего желания. Да и что мне там делать? Мать умерла, могилы братьев превратились в груды камней. Я исполнил долг перед Севером. И когда увидел свое имя в списках кандидатов на криосон, я согласился.
– Сожалею по поводу твоей матери, – посочувствовал Гриер.
Моллой усмехнулась, но промолчала.
– Ее погубила не война, – сказал Мериньяк. – Всего лишь болезнь. Но ведь болезнь – последствие войны. Наверное, мать была бы рада, узнав, что я ушел из армии. Хоть и не вернулся к ней.
– Ты часто о ней думаешь? – спросил Гриер.
– Для меня все затмила смерть отца. Но когда я был маленький и матери приходилось сообщать мне о гибели брата… она пела колыбельную и говорила, что в конце концов все будет хорошо. – Мериньяк с трудом перетащил волокушу через черную расщелину, в которую вполне можно было провалиться. – Она очень красиво пела, я никогда этого не забуду. – Словно разрушая чары собственных слов, он закончил: – Я свое рассказал. Теперь хочу услышать про спрокеров.
Подняв голубые факелы, они вошли в помещение, когда-то бывшее вестибюлем с высоким потолком; но теперь здесь царила гнетущая влажная духота, будто в теплице. На всех уровнях его пересекали росшие из стен ветвеподобные образования, которые уходили все выше и выше, становясь все запутаннее и непроходимее. В здании не осталось работающих источников энергии и осветительных приборов, но откуда-то сверху просачивалось серое сияние. Внутрь проникал и дождь – с ветвей стекала влага, многие из них поросли чем-то вроде блестящего мха.
– Нам придется туда подняться? – спросил Мериньяк, пытаясь придать голосу деловитый тон.
– Вызываешься добровольцем? – спросила Моллой.
– Пожалуй, я предпочел бы остаться тут.
Они потащили волокуши в вестибюль, пригибаясь под низкими ветвями. Просевший пол походил на неглубокую чашу, заполненную по щиколотку серой жидкостью. Мериньяк не сводил взгляда с приборов на волокуше, убеждаясь, что они остаются над водой. Очки опять запотевали, но он решил не снимать маску, желая выглядеть не хуже остальных.
В серой воде что-то пошевелилось, заставив его подпрыгнуть. Глядя на плавные обводы гибкого существа, плывущего у самой поверхности, Мериньяк наклонил огнемет. На мгновение ему вообразилась смертоносная змееподобная тварь с Окраины Неба.
– Спокойно, – насмешливо сказала Моллой. – Это всего лишь крыса. В последнее время они стали крупнее, но проблема не в них.
Они пробрались под низко нависающей толстой балкой, зайдя глубже в воду, затем двигались вверх по пологому склону, пока вода снова не стала по щиколотку, – уж точно слишком мелко для всяких плавающих чудищ.
Что-то ухватило Мериньяка за ногу. Он едва не упал, ахнув от страха. Его сапог запутался в кабелях, вероятно оставленных одной из предыдущих бригад. Высвободившись, он молча двинулся вперед.
Мериньяк с облегчением вздохнул, когда они добрались до цели. Моллой провела своих подчиненных сквозь хаос к задней стене здания, примерно напротив того места, где они вошли. Здесь свет был еще тусклее. Дождь не сочился каплями, а падал непрерывными струями, что казалось Мериньяку уже чересчур. Вода заливала все поверхности, висящие в воздухе капли образовывали голубые ореолы вокруг запалов огнеметов.
– Проснись, дружок! – выкрикнула Моллой.
Спрокером оказался мужчина, наполовину погребенный в стене. Казалось, будто пытается вырваться, как будто стена – вертикальное море, а сам он – тонущий пловец. Видна была только верхняя часть тела – грудь, вскинутые руки, голова, тянущаяся за последним глотком воздуха, прежде чем жертва будет проглочена зданием. Спастись человеку не удалось, но отчаянного усилия оказалось достаточно, чтобы он уподобился статуе, отлитой из свинца. Лицо походило на маску – пустые глазницы, неглубокая впадина рта. Там, где тело и одежда встречались со стеной, виднелись причудливые серебристые узоры, как будто человек продолжался в архитектуре и его нервная система срослась с сетью органов здания, ответственных за
