вытворяю. — Вон, директор же дежурит, сейчас будет вам…
Гутцайт действительно двигалась в нашу сторону, неодобрительно глядя на меня.
— Если бы к нам сейчас пришла проверка — мы бы имели бледный вид, Георгий Серафимович, — сказала Ингрида Клаусовна.
Пацаны начали есть быстрее, тревожно посматривая на директрису, а я почесал бороду и проговорил:
— Но проверка не пришла. А десятый «А» теперь будет хорошо себя вести на русской литературе и не сделает нервы Галине Ивановне, потому что сытый мужик — это добрый мужик, верно говорю? — последнюю фразу я выделил интонацией в сторону десятиклассников.
И они, эти здоровенные лбы, тут же согласились со мной:
— Да-да-да-да… — и стали жевать еще быстрее.
После четвертого урока, перед самым выходом в театр, они ели ещё раз, уже свои порции — с не меньшим аппетитом. Правда, оладий старшеклассникам не полагалось, но те же котлеты со свекольным салатом и картошкой улетали с гиперзвуковой скоростью.
* * *
Мы шли по Земской, пешком. До дома культуры тут было километра три, общим решением прогулку признали предпочтительней езды на электробусе и потому — растянувшись метров на двадцать, 10 «А» класс со мной в качестве замыкающего двигался по асфальтовому разбитому тротуару в сторону центра города.
Я подставлял лицо солнцу, дышал осенним, еще теплым воздухом, разглядывал одноэтажные кирпичные и деревянные дома со ставнями на окнах, котов на заборах, желтеющие кроны деревьев… Впереди уже виднелась громада собора и холм Детского парка. И мне в голову снова постучался Есенин, только теперь — на мотив исполнившей на его стихи песню группы «Монгол Шуудан»:
— Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах… — да, да, он сочинил про Москву, но вот — навеяло.
— Это что — Есенин? — спросила вдруг Легенькая. — Вы читаете вслух Есенина? Или это песня?
— Хм! — я смутился. — Так, навеяло.
— Действительно — похоже. Осень, разруха, церковь… — девочка вздохнула. — Хорошо, что Есенина в школьную программу включили. Ну и что, что участие в Бунте Пустоцветов принимал, талантливый же поэт! Причем тут политика до стихов? Моя бабушка, например, про Есенина первый раз услышала, когда мы «Ты жива еще, моя старушка…» учили. У них в школе его не проходили. Так она себе полное собрание сочинений заказала, представляете?
— Представляю, мне тоже нравится. Талантливый, — кивнул я, удивляясь вывертам альтернативной истории. — Хороший поэт.
— А сейчас вот мы на постановку идем… Как думаете — хорошо будет?
— Про Барбару Радзивилл-то? — я пожал плечами. — Мне не очень нравятся пляски вокруг магнатов, если честно. Но причем тут политика, да? Так ты сказала? Может, спектакль будет и ничего.
* * *
Спектакль оказался и вправду ничего. Артисты играли классно, сюжет — драматический, про любовь, смерть и непонимание со стороны королевы-матери. Правда, мне снова мерещилась социальная инженерия, рептилоиды и заговоры. Почему? Да потому, что Радзивиллы — родичи королевы Барбары, там все как один были благородными, красивыми и чуть ли не святыми ребятами. Сама Барбара — тоже само очарование, идеал женщины.
А Сигизмунд Август — король Польский и Великий князь Литовский — выглядел каким-то инфантилом. Это тот, который Речь Посполитую создал и пока жив был — с Иваном Грозным бодался на равных. Помер — так что в нашей, что в этой истории дичь полная началась, разобрались с которой поляки только Стефана Батория из Трансильвании на трон пригласив… В этой истории, кстати, Батори был всамделишный упырь. Это местный Пепеляев точно знал, он пару склепов с его балканскими родственничками зачищал… Настоящий, стопроцентный вампир, кровопийца с клыками, как положено! На королевском престоле!
Но это к делу не относилось. Театр для меня ушел вообще на второй план после того, что случилось в антракте.
* * *
В антракте я пошел в туалет. Учителя тоже в туалет ходят, писяют и какают, между прочим. Это для некоторых детей — шок и дикое разочарование в жизни, но я заработать проблемы с мочевым пузырем из-за их наивности был не намерен и потому, спустившись по лестнице в цокольный этаж Земского дома культуры, двинул к мужскому туалету.
И только потянул за дверную ручку — сразу понял: дело нечисто. То есть сам туалет был чистым, убирали тут отменно, а вот то, что внутри происходило…
Знаете, для школьных пацанов туалет — это последний рубеж обороны. Последняя автономия. Там устраивают разборки, иногда — курят, чем-то обмениваются, решают какие-то вопросы. Потому что педагоги — почти всегда женщины. И ходят если не в учительский туалет, то — в женский, что логично. В мужской вхожи только бесцеремонные технички, но это — отдельная тема, да и появляются они в нужниках все-таки сравнительно нечасто. Конечно, в нашей школе в этом году ситуация несколько изменилась, но это было скорее исключением.
Так что в школьном мальчиковом сознании туалет — это безопасная территория. И моментально переключиться на то, что есть такой Серафимыч, который запросто ходит писять туда же, куда и они, подростки не могли.
И теперь — сгрудились вокруг незнакомого высокого патлатого сутулого хлыща! Хлыщ, скорее всего, был уже взрослый, совершеннолетний. Не всегда угадаешь, конечно, мальчики мужают с разной скоростью, но — лет восемнадцать или девятнадцать ему уже стукнуло. И за каким бесом он пришел сюда, в туалет дома культуры, а?
— Однако! — громко произнес я. — И за каким бесом вы вокруг него столпились? Что там дают-то такое интересное?
Паника — вот как это можно охарактеризовать. В туалете воцарилась натуральная паника! Препод спалил их за чем-то ужасным! Вот прямо сейчас все они резко стали иллюстрацией к любимой присказке Гутцайт: пацаны имели бледный вид. Среди толпы незнакомых мелких я выхватил взглядом Яшу, Невзорина и Морковкина, моих восьмиклашек — и они поняли, что попались.
— Все на выход, быстро! — рявкнул я. — Съе… валили отсюда, моментально! Марш в зал спектакль смотреть! А ты, скот, останься!
Школьники рванули прочь, как стадо испуганных зайцев. Патлатый попытался скрыться тоже, рванув к выходу, аки сайгак, но был пойман за шкирку. Черта с два он сбежит от меня, ублюдок.
Я уже все понял. Я знал, чем он тут занимался, но еще не определил нюансы. В груди уже жгло огнем, это знакомое чувство бодрило и пугало одновременно.
— УБЬЕМ ЕГО ПРЯМО ЗДЕСЬ!!! — взревел дракон.
