class="p1">— Я сам все сделаю, — сказал я. — Не сметь.
— Ч-ч-что сделаете? Пустите меня! Вы не имеете права! — заверещал этот гад.
Он еще пытался вырваться.
— Все из карманов — в унитаз, — сказал я, когда убедился, что в туалете остались мы вдвоем. — Давай, быстро.
— Вы не знаете, с кем связались! — я даже ждал этого аргумента. — Я все расскажу, вам знаете, что будет?
— Однако, мне насрать. Если ты сейчас не вывернешь карманы в унитаз — я суну тебя туда башкой и смою воду. На счет три. Раз, два… — он не поверил, поэтому я дал ему под коленки изо всех сил, поволок за шиворот к кабинке туалета. — Три!!!
Скот этого точно не ожидал, он думал, что ему все сойдет с рук.
— А-а-а-а!!! — не знаю, это пол в туалете был мокрый, или он обмочился, мне было плевать.
Ей-Богу, я бы убил его, если бы он попытался сопротивляться. Задушил бы к чертовой матери, ударил бы башкой о плитку или об унитаз, проломил бы ему череп. Потому что эта патлатая гнида продавала детям дрянь.
Пластиковые зип-пакетики с какой-то зеленой жижей или белым порошочком отправлялись в туалет один за другим, а он не переставал бормотать:
— Я все скажу, все скажу! Вы не знаете, что они с вами сделают! Вас найдут, вас найдут!
И тут я врезал ему по морде. Крепко, так, что у него башка мотнулась из стороны в сторону. Может — челюсть свернул, кто знает. Кулак у меня заныл всерьез, как бы костяшки не выбил…
— Меня зовут Георгий Серафимович Пепеляев, я работаю в земской школе номер шесть учителем истории, — прошипел я ему в самое ухо. — Живу на улице Мира, дом три, второй подъезд. Номер телефона дать? Или твои эти сами уже разберутся дальше?
Мне очень хотелось, чтобы они меня нашли, честное слово.
Это точно были не холодовские. Холод — он занимался рэкетом и держал под крылышком воров. Карманники, домушники, угонщики — они ему отстегивали все. Кажется — попрошайки тоже.
Я не знаю, что втюхивал ребятишкам этот слизняк, может — какой-то местный аналог насвая или что-то похуже, вроде экстази или солей, и знать не хотел. Скорее всего, что-то недорогое и ядовитое… Тот, кто продает такие штуки детям — продал душу дьяволу. Повинен смерти, вот и все. Надо будет — убью сам, и рука не дрогнет.
— ПОВИНЕН СМЕРТИ! — взревел дракон, но я смог его удержать в узде и просто отвесил патлатой гниде еще один хороший пинок под зад, так что он, завывая, на четвереньках ринулся прочь из туалета.
Я просто взял — и помочился туда же, куда он выбросил свою дрянь. Ну, а что? В туалет все это время хотелось прямо сильно. И смыл. Может, трубы где-то забьются, может — нет… Кто знает?
Меня даже колотило от нервяка на выходе. Черт знает, что происходит, подумать только! Я сделал вид, что тороплюсь на спектакль, нарочито бодро простучал ногами, поднимаясь по ступенькам на первый этаж. А потом остановился и тихонько, крадучись спустился вниз, на цыпочках добрался до туалета, открыл дверь и ворвался внутрь
Патлатый ублюдок, рыдая и размазывая кровавые сопли, копошился рукой в сливной чаше, пытаясь выудить оттуда смытый товар! Вариантов не осталось: я с силой опустил ему на башку пластмассовую крышку унитаза и смыл еще раз.
— МОЙ ПАРЕНЬ, — сказал дракон. — ИЗ ТЕБЯ МОЖЕТ ВЫЙТИ ТОЛК. МЫ ЕЩЕ ПОСТАВИМ ВЕСЬ ГОРОД НА РОГА.
Если в этом городе вот так запросто восьмиклашкам продают дрянь в туалете дома культуры — то, пожалуй, поставить его на рога будет не самым плохим решением.
— Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
'Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад'.
В моей голове снова звучал Есенин, пока я поднимался в зрительный зал и усаживался на свое место. Там, на сцене, страдала отравленная Барбара Радзивилл, но мне было на нее плевать. Сегодня я сделал хорошее дело, и моих детей отравить не смогли.
А дальше… Посмотрим, что будет дальше.
* * *
— Пепеляев, ты охерел? — Криштопов разве что по потолку не бегал. — Ты что, думаешь, тебе все можно? Твои пацаны молчат, как рыба об лед, но побои этот черт Васенька снял! Если он заявление напишет на тебя — за тобой приедет наряд, понимаешь? Хотя ничего он не напишет… Они сами с тобой будут решать.
Я качался на стуле и смотрел в потолок. Мой, беленый, кухонный. Было ли мне страшновато? Нервничал ли я? О, да. В тюрьму сесть мне не улыбалось. Я и не собирался садиться, сбежал бы от них — да хоть бы и в Мозырский сервитут. Из сервитута попробуй ещё выцепи. Дракон поможет, в конце концов, да и вообще — свалить из Вышемира много ума не надо. Если по асфальтовым дорогам не ехать и машиной с мобильником не пользоваться, да под камеры видеонаблюдения не соваться — без Сыскного приказа точно не найдут… Русь большая, я — маленький. А с Сыскным приказом я, кажется, как-нибудь разберусь.
Но сбегать не хотелось. Это ведь МОЙ Вышемир и МОИ дети. Кто их защитит, если не я? Криштопов, что ли?
— Ты ему челюсть вывернул и ноги отбил! — милиционер утомился бегать вокруг меня и уселся на край стола, отдуваясь. — И в унитаз головой макнул. Что за варварство?
— Он сам туда полез, говно свое выуживать. А я просто кнопку смыва нажал, — пояснил я. — копошиться руками в сортире — разве не варварство?
— Ты понимаешь, что теперь с тобой сделают? — Виталий Михайлович принялся мять в руках фуражку. — Не наши, нет. Наши на тебя разве что уголовное дело заведут, а вот те, другие…
— Ну, а что они со мной могут сделать? Нам нечего терять, кроме наших оков! — улыбка моя была довольно вымученной. — если называть вещи своими именами: я — контуженый сапер, комиссованный с фронта накануне победы. Живу один в средней паршивости районе настоящего Мухосранска, в однокомнатной квартире. Жены и детей нет, родители умерли. Работаю в школе. Чем они будут меня шантажировать? Тем, что спалят однушку? Надавят на Народное просвещение, чтоб меня уволили? Или
