В общем Павел очнулся еще когда шёл по подземному ходу, на руках верёвки были ослаблены, всё-таки пока он лежал в чулане, время не терял. Дождался, когда выведут наружу и посадят в карету. В карете уже находился лорд Чарльз, который велеречиво начал извиняться за поведение своих людей, ведь он против насилия и к Павлу у него очень выгодное предложение, но из-за графа Забела, который давно, его, Ричарда то бишь, ненавидит, у лорда даже не было шанса нормально поговорить с Павлом.
Помимо лорда в карету сел ещё один охранник, его-то Павел и вырубил первым. Потом скрутил лорда, не ожидавшего от пленника «подлого» удара чуть ниже пояса, который Павел «провёл» связанными ногами. Целился то ювелир в живот, да немного промахнулся. А что? Вы попробуйте быстро и чётко связанные ноги поднять, да ещё и сидя на неудобной лавке в карете.
Развязал верёвки, связал лорда, его помощника, а потом занялся кучером, но кучер был ни причём, поэтому, как только Павел ему сказал, чтобы разворачивался, тот спокойно развернул экипаж, и Павел с пленниками поехал домой, в поместье.
Ирина прикинула по времени, получалось, что Павел приехал в поместье, всего на пару часов позже того, как они поехали в Никольский, чтобы его спасать.
Измученный Павел спал, а вот лорд Чарльз Уэлсли нет. Сразу после лёгкого ужина, Ирина пошла собираться ко сну, решив, что с лордом можно будет побеседовать завтра, тем более что видеть его ей не хотелось. Про себя она думала:
— Надо же, сволочь двуличная, Байрона ей читал, а она уши-то и развесила.
Но граф Забела был другого мнения, и после ужина мысленно «потирая руки» пошёл допрашивать маркиза.
Он шёл в отдалённо стоящий сарай, куда пока определили лорда и думал о том, что у этого происшествия несомненно было много плюсов лично для него. Во-первых, теперь он точно «подмочит» Сухого Ричи, во-вторых, Ирэн больше не верит этому «честному» негоцианту, и самое главное, он снова в поместье Лопатиных и с ним даже общаются.
Забела был очень доволен, и Батыр, чувствуя настроение хозяина весело трусил рядом, помахивая хвостом, чего делал крайне редко.
Даже находясь в сарае, Чарльз Уэлсли выглядел как лорд. Забела ещё ревниво подумал, хорошо, что Ирэн не с ним.
— Добрый вечер, маркиз Уэлсли, — картинно изобразив изящный поклон, произнёс Забела.
Сидевший на стуле посередине сарая, лорд Уэлсли и не подумал подняться, только ещё выше вскинул подбородок и сухо спросил:
— Граф Забела, вы здесь как официальный представитель Канцелярии тайных дел или это ваша личная месть мне, из-за женщины?
С Забела слетела вся невозмутимость, он сразу понял куда клонит броттский шпион.
— Ну уж, нет, — про себя подумал граф, — я не дам тебе снова вывернуться. А вслух сказал:
— Вы лорд обвиняетесь в похищении человека, ценного подданного Стоглавой империи и в попытке вывезти его из страны.
На что лорд с насмешкой ответил:
— Да, неужели? По-моему, это как раз меня похитили, заметьте, прямо на дороге, связали, запихнули в карету и привезли сюда в поместье господина Лопатина и заперли в вонючем сарае.
Забела понял, что решил «разыграть» лорд. Против его слова только слово Павла, а Павел простой парень, а вот маркиз аристократ, да ещё и иностранный подданый. Так, но есть же ещё охранник и кучер.
Забела, как бы ему ни хотелось продолжить с лордом этот разговор, а ещё больше ему хотелось набить наглую ухмыляющуюся физиономию, вышел из сарая и попросил Никодима отвести его к охраннику, но оказалось, что охранник того-с, померши, не рассчитал Паша удара, и как говорится «превысил допустимый уровень самообороны». Просто Лопатин при Ирэн Леонидовне не стал этого говорить. А кучер нанятый, тут же в Никольском, и должен был до первой заставы довезти и всё. Видел только как Павел сам зашёл в карету, никто его не принуждал.
Настроение у Забела упало, и он в ярости ударил кулаком по деревянной двери, но ничего кроме рассечённой кожи на руке не получил, вот если бы это была физиономия лорда…
Глава 14
Несколько дней спустя. Москов. Дом профессора столичного университета Аристарха Викентьевича Шмоля.
Аристарху Викентьевичу недавно исполнилось шестьдесят лет. Он считал себя старым, умудрённым годами и опытом человеком, который многое испытал, многое пережил и многое знает. Конечно, он, как и древний мудрец Сократ*, частенько говаривал, «Я знаю, что ничего не знаю». Но часто это было не совсем правдой, потому как Аристарх Викентьевич был человеком весьма образованным и до сих пор сохранил тот же исследовательский задор, что был у него в юности и который привёл его к той вершине, на которой он сейчас находится. На вершине учёной мысли этого века.
(*Сократ — древнегреческий философ. В отличие от предшественников, которых интересовали вопросы сотворения космоса и всего сущего, Сократ стал изучать внутренний мир человека.)
Но сейчас он сидел и смотрел на лежащие перед ним два письма. Одно было от его ученика, который стажировался у него, когда профессор ещё практиковал медицину, другое от дочери его старинного друга аптекаря Андреаса-Готфрида Штромбеля, которой он в частном порядке давал уроки химии по просьбе её отца.
Оба письма были из уездного города Никольский и отправлены примерно в одно и тоже время. Содержали в себе вещи совершенно невероятные и профессор даже сказал бы, что невозможные. И Николай Путеев, который стал уважаемым доктором, и профессор уже успел узнать о его успехах, вся медицинская общественность столицы «бурлила», обсуждая скалпрум и тоноскоп, и Софья Штромбель, писали о том, что ищут помощи для некоей Ирэн Лопатиной, дочери помещика из Никольского уезда. Причём Путеев «пел» дифирамбы, описывая, что и тоноскоп и скалпрум, и новые методы в больнице — всё это идеи этой загадочной Лопатиной.
Ещё раз перечитывая письмо Софьи, профессор отметил ту же восторженность, что и у Путеева, только Софья больше восхищалась созданием глицерина, какого-то особенного мыла и кратко рассказывала про… булат.
Аристарх Викентьевич не верил в чудеса, и если бы не вложенный в письмо Софьи ещё один лист бумаги, где твёрдым, совсем не женским почерком было написано, что именно ищет эта Ирэн Лопатина, да ещё и приведена химическая формула, написание которой изучали только в университете*, да и то только избранные, единицы, а здесь дочка помещика. Надо же!
(*Таблицу химических элементов Менделеев впервые показал публике только в 1869 году. В середине XIX века многие ученые пытались найти и выстроить некие закономерности среди открытых к тому времени 63 химических элементов.)
Да, профессор не верил в чудеса, но он верил в науку и божественное проведение. У Аристарха Викентьевича было развито чутьё ученого, которое его никогда не подводило. Именно оно когда-то заставило его бросить симпатичный родительский домик в чистенькой провинции Кравеца и отправиться в страшную неизвестную страну, которую все ненавидели за её богатства, бескрайние просторы, но никто её не мог победить, поэтому терпели. Его с ранней юности увлекала алхимия, или наука о веществах, но в Кравеце не было возможности идти дальше аптекарской лавки. И тогда он услышал, что его соотечественник Андреас-Готфрид Штромбель переехал в Стоглавую и получил там разрешение на открытие аптекарского дела. Аристарх, которого тогда звали Арстер-Волькер Шмоль, написал Андреасу письмо, с просьбой рассмотреть его кандидатуру на работу в его аптеки.
Штромбель с радостью согласился, потому как с людьми, понимающими как должна работать аптека, на тот момент в Стоглавой было совсем плохо. Так Арстер Шмоль, собрав немного вещей переехал в Стоглавую империю. Где вскоре женился, стал подданым Стоглавой и получил имя Аристарх Викентьевич.
Но не только аптечное дело привлекало в Стоглавую Арстера Шмоля, аптеками он мог заниматься и в Кравеце, его главной целью был столичный университет, созданный ещё императором Петром Алексеевичем, и ставший столь привлекательным для Арстера, благодаря академику Ломоносову Михаилу Васильевичу*, который первым признал химию отдельной наукой*, а не просто хилым направлением алхимии.
