Они ушли по фьорду. Это так называлось раньше. А по настоящему просто спустились к берегу, сели в лодку, сшитую из оленьих шкур, и поплыли на восток, к мерцающим над морской гладью дальним островам. Гребли днями и ночами, в снег и дождь, шторм и туман. У Свена было врожденное чувство ориентирования, чем Радо, к сожалению, не обладал. Зато Радо был отличным рыбаком, и в пути у них, пусть не каждый день, но всегда была рыба, которую он каким-то своим рыбацким чутьем выискивал и вылавливал. Спали по очереди, но предпочитали спать на твердой земле. Так надежнее. Поэтому иногда гребли до изнеможения по несколько суток кряду. Но все-таки попали в торнадо…
Очнулся Свен на берегу острова, вблизи которого проплывали. Больше он ничего не помнил.
Когда в Город принесли чужака, Она, в отличие от других, не удивилась. Дед говорил, что выживут, возможно, и другие. И эти, другие, будут искать выживших. И это свершилось!.. спустя почти полвека. Как долго!
Другой не был похож на Людей. Светловолосые, чуть с рыжинкой волосы, голубые яркие глаза, слова, непонятные никому. Это была диковинка, что-то непонятное для них.
Она сразу перетащила чужака в свой дом. Конечно, Ей помогли, дотащили до Врат. Дальше Ей пришлось одной, отдуваться, пыхтеть, изнемогать от бессилия, но волоком тащить его из опасной зоны до своих комнат. Где уже не было Страха.
Со Страхом они столкнулись впервые, когда исследовали Город – пещеру с множеством ходов и ответвлений, в которых впору заблудиться. Даже сейчас смельчаки, а особенно дети уходили вглубь пещеры и иногда не возвращались. Особенно, если попадали во Врата Страха. Были такие ходы, войдя в которые человек забывал обо всем. На него накатывала волна страха или же, наоборот, безмятежности, покоя… и смерти. Дед говорил, что это очень опасно. Какой-то «инфразвук», который останавливает сердца и разум, но Она не очень-то понимала. Знала одно, – если через этот опасный участок проскочить, дальше уже безопасно. Главное – обостренно чувствовать и избегать таких мест.
Зато никто из людей сюда не входил. Жутко боялись. И здесь Она была свободна абсолютно. Здесь все было по Ее меркам.
Чужого Она выхаживала несколько дней. Переломов не было, были только сильные ушибы и синяки, ну, может, пара сломанных ребер. Главное, что руки и ноги оказались целы.
А потом было еще хуже. Пока он лежал без сознания, Она могла делать с ним, что хотела. Но когда он очнулся, первую преграду поставил языковый барьер. Этот чужак абсолютно ничего не понимал! И все время срывался куда-то идти. Целыми днями она заставляла его понять свои слова и старалась запомнить его. И как-то так случилось, что они стали близки. У Нее был сын. Отца для него Она сама выбрала из лучших мужчин племени. Сын стал охотником. А Она опять осталась одна. И вот теперь Свен. Так звали чужого. И Она открыла ему свое имя. Которое открывают только тому, единственному. Кто заберет твою душу, узнав твое имя. И он забрал. Сколько уже лет прошло, как он, окрепнув, опять пошел дальше, на восток. А Она до сих пор помнит его и ждет, надеется, что он вернется. Зачем Она сказала ему свое имя! Тому, первому, отцу сына, Она не открыла. А этому… Теперь приходится страдать вечно и искать свою душу…
– Ма! – сказала Ольга. И болью отозвалось. Ольга была ее дочерью. И его. Такая же рыжеволосая, голубоглазая. И умная, любознательная. Ее опора и преемник, когда Она уйдет в другие дали. Она учила ее всему, что знала, что долго и упорно – всю жизнь – вбивал в Нее Дед. Сейчас это не кажется странным, а тогда…
Тогда Она была маленькой. Очень маленькой. Из того времени у Нее сохранились лишь смутные, подернутые дымкой времени воспоминания…
…Коляска мерно укачивает… Мамина грудь, полная вкусного молока… Куча всевозможных игрушек, интересных, непонятных… Ветер, врывающийся в окно машины и не дающий вдохнуть воздух… Голубое небо и что-то там такое яркое, ослепительное, что невозможно смотреть… Пещера с белыми квадратными стенами и ровным потолком… Музыка… Картинки на квадратном экране… Мультики…
Потом все резко изменилось. Эта пещера, ставшая Ей домом, а затем и Городом, когда пришли другие. И Дед, постоянно заставлявший Ее запоминать что-то, чего она не хотела и не могла запомнить. Из-за непонятности, абсурдности. Но он требовал запомнить. Для будущего. И Она, тихо плача по ночам, старалась запомнить.
Ольга тоже плакала, не понимая, смиряясь перед Ее напором, но старалась запомнить. Что она запомнит? Что использует в своей дальнейшей жизни? Что запомнила Она? Может, один процент, да нет, намного меньше, из того, что знала Цивилизация. А что использует дочь? Тоже также. Разве ее интересует телевизор, поезд, самолет? Полнейший абсурд! Что интересует племя, что нужно для его выживания? Пещера, огонь, чтобы было тепло и уютно. Копье, лук и стрелы, нож – чтобы убить оленя. Лодка, леска, крючок, – чтобы поймать рыбу. Все, больше ничего. Ради выживания. Остальное, что внушал Дед, – теорема Пифагора, солнечная система, велосипед и прочее – блеф, сказка, вымысел, не имеющий применения в этом мире и ненужный никому.
И останется после Нее Ольга. Со своим, опустившимся на еще более низкую ступень племенем. С еще более деградировавшим разумом. А после Ольги – ее дочь. С каким уровнем разума? «Питекантроп» – всплыло в мыслях слово Деда.
– Ма! – сказала дочь. – Надо решать.
Решать было надо. И незамедлительно.
– Созывай племя, – сказала Она.
Ох, как больно подыматься и идти. Сколько Ей еще мучиться в этой жизни. Руки и ноги, скованные негнущимися суставами, плохо слушались. Пересиливая боль, Она медленно побрела к выходу, с каждым шагом накачивая себя силой. Она должна, должна быть великой, всесильной и всемогущей. Чтобы племя видело Ее такой. Вечной. Несокрушимой. Матерью Му. Их матерью. А иначе…
Племя уже собралось. Она поднялась на возвышение, на которое могла ступать только Она.
– Дети Му, – начала Она, – мои дети! Вы всегда и во всем слушались и подчинялись Заветам, что оставили нам наши отцы. Но вот эти Заветы нарушены. Горе нам, горе детям и внукам нашим! Мы ослушались их. И теперь нас ждет кара.
Люди зароптали. Они знали, но каждый воспринимал произошедшее по-своему.
– Люди! – воскликнула Она, собрав всю силу легких. – Вы все знаете Заветы. И вы знаете, что если мы нарушим хотя бы один из них, мы превратимся в животных. Это нам зарекали наши предки. Вы хотите стать животными?
– Нет, – отозвался кто-то.
– Оленями, которых мы едим? Медведями, собаками и волками, которых мы убиваем за то, что они отнимают нашу еду? Рыбой, которую мы ловим?
– Нет! Нет! – раздались возгласы.
– Тогда мы не должны становиться на одну ступень с ними. Не должны нарушать Заповедей. Вы согласны?
– Да. Согласны, – это был уже общий хор.
– А если согласны, то скажите, как должны мы поступить. Человек нашего племени нарушил Завет и убил человека. Как мы должны с ним поступить?
Толпа замерла. И было от чего. Человек человека еще не убивал. Никогда. Но это свершилось. И никто еще не мог осознать, понять этого.
– Вождь охотников, – Она запнулась, – молодой вождь, что ты скажешь в свое оправдание?
Молодой вождь, стоявший в группе охотников, отделился и вышел перед Ней.
– Я не убивал вождя, если ты имеешь в виду меня.
– Еще никто никогда не убивал человека. Ты стал первым.
Олень был уже близко. Загонщики, отбив его от стада, воплями и шумом гнали его на засаду. Вождь первый метнул копье. И промахнулся. Копье вонзилось в бедро оленя. Тот споткнулся, упал, но тут же вскочил и продолжил свой бег. Но копья других охотников остановили его.
Охотники торжествовали. Пища для племени лежала у их ног, содрогаясь в последних конвульсиях.
Внезапно сзади раздался рев. Продираясь сквозь кусты, на прогалину выступил медведь, учуявший запах свежей крови.
Медведь в считанные секунды раскидал своими мощными когтистыми лапами несколько человек, прежде чем остальные опомнились и ощетинились копьями. У Вождя копья не было, – оно торчало в бедре оленя…
Когда медведь, истыканный, словно иглами копьями, издох, охотники занялись покалеченными товарищами.
Вождь был еще жив. Медвежьи когти располосовали грудь. Осколки ребер торчали наружу, и с каждым вздохом между ними струйками выбивалась кровь. Это был конец, дорога в Дальний путь, и возврата назад не было.
И тогда он, Молодой вождь, склонился над Вождем и, всунув руку меж сломанных ребер, выдернул. В руке у него было сердце.
– Вождь, ты не умрешь, – воскликнул он. – Ты будешь жить во мне!
И он съел сердце Старого вождя.
Охотники, сгрудившиеся вокруг него, раздались в стороны, ошеломленные произошедшим. Никто! Никогда! Даже в самые тяжелые времена! Не ел человеческое мясо! Так требовали Заповеди. Так требовала Мать Му.
