куда нужно. Мужик долго благодарил, пытался даже денег сунуть, я — не взял. Дорога! Всякое может случиться. Сегодня — ты, завтра — я…
Дождь почти кончился, вид отсюда, с вершины холма, был красивый, а мокрую, запачканную глиной и травой одежду всё равно нужно было менять, так что я завис на пару минут с еле теплым кофе в руках под открытой дверцей багажника, и разглядывал окружающие красоты. Поймал момент эстетического наслаждения.
Инстинкт самосохранения просто не сработал, когда раздалось электрическое потрескивание. К такому меня точно не готовили! Странная хрень в виде голубого сияющего комка в обрамлении протуберанцев из крохотных разрядов появилась прямо над линией дорожной разметки и не спеша полетела в мою сторону.
— Шаровая молния, — сказал я с ледяным спокойствием.
Бежать было бессмысленно, я уже всё понял и смирился. В конце концов — неплохой день, чтобы сдохнуть. «В чем застану — в том и сужу»? Нормальный расклад, даже кофе допить успел.
Молния рванула мне в самое лицо, и яростный синий свет заполонил всё сущее. Похоже, я умер.
* * *
Что-то холодное и тяжелое давило мне на висок. Всё тело покалывало — как будто после пьянки проспал несколько часов в одном положении. Вокруг слышались чьи-то шаги и грубые голоса. Говорили точно по-русски, но акцент был незнакомым. Даже не акцент — интонация! Так москвичи тянут свое «мала-а-ако», украинцы — певуче произносят «кри-и-ишка», а северяне частят и «токают». Тут тоже было нечто подобное, но спутанное сознание напрочь отказывалось определять — что именно.
—… менталист поработал. Как бы они иначе взяли Резчика в его собственном жилище? Сколько эти двое тут прожили — месяц? — молодой мужской голос звучал устало, с нотками досады.
— Дней двадцать, — откликнулся кто-то, явно злоупотреблявший курением. Хрипел он знатно.
— И трех дней Резчику хватило бы, чтобы размалевать всю комнату. Точно тебе говорю — менталист!
— Но это ведь значит, что кто-то из самих…
— Вот и помалкивай, Козинец! Это не нашего ума дела. Наше дело — как командирского сына вытащить с того света, и мы его — провалили.
— Да как же провалили-то, господин ротмистр? Мы ж прибыли — а тут уже…
Третий голос прозвучал прямо над моей головой:
— Господин ротмистр! Меньшой этот, похоже, живой! — голос был глубокий, басовитый, такой человек мог, наверное, петь в каком-нибудь народном хоре.
— Меньшой? — усмехнулся хрипатый Козинец. — Да у него руки как твои ноги, Талалихин!
— Тихо все! — рявкнул ротмистр. — Точно — живой? Вы понимаете, что это значит?
Сыто клацнул затвор. О! Этот звук я прекрасно узнал. К сожалению, наслушался…
— В расход? — прогудел Талалихин.
— Какой расход⁈ Офонарел? Ты понимаешь, что для нашего парня это последний шанс? Ты понимаешь, что это значит для командира?
— Да у самого семеро по лавкам, как не понять? Козинец, зови фельдшера!
От моего виска убрали металлическое и тяжелое. Некто Козинец, бухая подошвами, пошел звать медика. Наверное, по мою душу. На самой границе восприятия я услышал, как он хрипло бурчит себе под нос:
— Этой образине не фельдшера, а ветеринара нужно звать…
Честно говоря, стало немного обидно. Конечно, я не красавец, и видок после встречи с молнией у меня наверняка еще тот, но шуточки у этого Козинца так себе по качеству!
— Глядите, господин ротмистр, ухами шевелит!
— Не ухами, а ушами, бестолочь! Учишь вас, учишь… А всё то же — дяревня лапотная, сена-солома, земщина из вас, олухов, так и прет, даром, что столько лычек заработали…
Очень много было во всем этом непонятного, во всех этих ротмистрах и прочем, но информации для анализа не хватало. А у современного человека основной источник информации — зрение! Потому я попытался открыть глаза. Получилось, честно говоря, не очень: правый поддался, левый — нет. Наконец мутное марево рассеялось, и я увидел бетонный пол, покрытый пылью, мелкими обломками и щепочками. И две крепкие рифленые подошвы тяжелых ботинок.
— Так а чего вы меня позвали? Это же урук! Если шевелится — значит, скоро будет бегать по потолку, орать и стараться нас всех укокошить. Чем вы руки ему… Стяжками? Господин ротмистр, что за безрассудство? Вы понимаете вообще, с кем имеете дело? Кстати, он в сознании и нас прекрасно слышит. Странно, очень странно… Должен бы уже попытаться убить хотя бы вон Талалихина — он стоит удобнее всего! — похоже, тараторил прибывший фельдшер.
Талалихин, которому и принадлежали тяжелые ботинки, переступил с ноги на ногу, явно нервничая:
— Поликарпыч, не стращай, а? И так пуганые! Ты на него посмотри — не похож он на урука! То есть похож, но не похож…
— Да? Действительно… Так, милейший, не жмурьте глаза, я видел, что вы очнулись. К вашему сведению — вы сейчас под прицелом трех… Ага, четырех автоматов Татаринова, которые находятся в руках людей, имеющих колоссальный опыт обращения с этим оружием. Знаете, что такое автомат Татаринова? Вообще — что такое автомат?
— Да, — сказал я.
Голос прозвучал странно, непривычно, пугающе.
— И, по всей видимости, немедленно бросаться в бой не собираетесь?
— Нет.
— Чудесно. Тогда во мне тут больше не нуждаются. Ротмистр?
— Идите, идите. Дальше — не вашего ума дело. Талалихин, Козинец — переведите его в вертикальное положение, — скомандовал ротмистр. — Хренассе, какой здоровенный!
Я тоже едва не выругался: эти трое выглядели весьма впечатляюще. Кажется, такую экипировку называли «тактическая броня», только по сравнению с виденными мной образцами подобных костюмов, эти напоминали скорее рыцарские латы. Матово-черные бронещитки, какие-то жутко технологичные шлемы, залихватски сдвинутые в район макушки, скрытые под доспехом сервоприводы, латные перчатки, мощные ботинки… Автоматы Татаринова выглядели свирепо: рубленые очертания, планки для крепления приблуд, массивные пламегасители, объемные магазины — очень родненько все это было сделано, очень по-нашему. Увидишь — и сразу поймешь, что делали не в Калифорнии или Брюсселе, а где-нибудь в районе Уральских гор.
Ну, и лица. Лица были обычные, человеческие, но очень характерные — сосредоточенные, с колючими взглядами, все как один — усатые. Матёрые волки, на таких кидаться — себя дороже. Усы и белый двуглавый орел на правом наплечнике самого молодого из них — вот что меня почему-то шокировало сильнее всего. Орел был геометричный, без изысков, с императорской короной меж голов, и мечом и молотом — в лапах. Где-то я что-то похожее видел…
— Так! — сказал латник с орлом на плече, и по голосу я понял, что это и был ротмистр. — Как к тебе обращаться, чудище?
— Бабаев… — я было хотел назвать имя и отчество, но был безбожно прерван.
— Бабай? Действительно, твоей рожей только детей и пугать… Ну, Бабай так Бабай, мне если честно — тоньше лезвия. Ты вот что скажи — татуировки эти ваши делать обучен?
От удивления я даже хрюкнул. А это тут причем? Какие, к черту, татуировки? Нет, вообще-то я подрабатывал в тату-салоне несколько лет назад стажером младшего ученика помощника по бесталанности, переводил по трафаретику разные завитушки на части тела соотечественников, но каким это вообще боком…
— Ты не рычи на меня и не вызверивайся. Мы с тобой в очень дерьмовой ситуации, не стоит усугублять. Понимаешь, Бабаюшко… — ротмистр почесал себе покрытый испариной лоб пальцами в латной перчатке. — У командира нашего сынок единственный подцепил какое-то заковыристое гадство. И ни наш Поликарпыч — на что медик от Бога, ни чародейка из отряда спецмедэвакуации ничего поделать не смогли. А Роксана — она… Ну, в общем — если она не смогла, то никто не сможет. И тут вот Козинец и вспомнил, что на Маяк заехал Резчик с учеником. У него, у Козинца-то, тут брат двоюродный живет, он и обмолвился. Резчики — товар штучный, а чтоб еще и в учениках у мастера кто-то был — это и вообще нонсенс. Но — шанс! Серьезный. С вашими этими татау воины урук-хай выживали в настоящем пекле… Я, хм, сам… Хм! Сам это пекло иногда и устраивал, если честно.
Чародейка? Резчик? Татау? Урук-хай⁈ Что тут нахрен вообще происходит-то? Мама, забери меня обратно!
— Так что у тебя есть два варианта: ты сейчас отвечаешь утвердительно, мол — да, обучен делать татуировки. Мы доставляем сюда княжича, ты набиваешь ему лечебные… Мне тоньше лезвия, что там вообще делать будешь и как, но — отсюда княжич должен уехать с татуировками. Если поможет — уж поверь мне, командир в долгу не останется, да и все мы — тоже. Паренек нас
