– И тогда я сольюсь с чем-то как пиво с водкой?
– Послушайте, господин Шигимонт-Микитов, Слияние – это не какая-нибудь гадость.
– Не верю. Я ведь сам придумал это словцо.
– За что большое спасибо, мы всегда рассчитывали на ваши способности. Но и вы должны быть благодарны, что мы нашли им применение.
– Благодарствую, я еще способен не сидеть взаперти, а гулять сам по себе.
На эту реплику доктор почему-то не отреагировал должным образом.
– А гулять вам еще рано, господин Шигимонт-Микитов. Вот подправите фильтр, прозреете и пойдете. Научитесь видеть мысли, чувства, жизненные силы, может даже судьбу и тогда гуляйте на здоровье. Вы хотите увидеть улыбающуюся Фортуну?
– Каким местом она мне будет улыбаться, доктор? Не задним ли?
– Вы тогда зайдете к ней спереди. Вы сами выберете ту судьбу, которая вам нужна, а ненужную отдадите другому. Это и есть наивысшая свобода.
– Умеете вы зубы заговаривать. А где, кстати, мисс Коэн?
Доктор Деларю мановением руки включил еще один монитор. Там я увидел Бекки в компании Хелен. Экран есть экран, но я, кажется, различал похотливый блеск в глазах мисс Федорчук – ясное дело, ее интересуют объекты того типажа, к коему относится мисс Коэн. Неприятно, но возможно именно этот факт продлит земную жизнь моей напарницы.
– Довольны, господин Шигимонт-Микитов? Ваша напарница в дружеской компании, ваша жена занимается ботаникой, ваш сынок где-нибудь на средиземноморском солнышке.
– Прекрасно, все пристроены, кроме меня. А меня куда?
Доктор Деларю перешел на русский, чтобы было доходчивее.
– Дивно устроен этот мир, в самом деле его Создатель постарался. Солнышко светит, травка зеленеет, зверье бегает, пернатые летают, рыбка плещется. И меж тем мириады существ, которые населяли и населяют эту планету, решают только две главные задачи: не сдохнуть раньше времени и успеть размножиться. И ничего другого. От микроба до человека не ставятся никакие более высокие цели. Правда у высшего разумного примата инстинкты выживания и продолжения рода дополнились некоторыми обертонами, но простая суть осталась прежней – уцепиться за жизнь. Даже самоубийцы, даже голые-босые аскеты хотят того же. Жить хотя бы в памяти ближних, жить хотя бы на том свете, размножиться хотя бы в информационном смысле.
– Вы имеете, что предложить взамен?
И тут доктор Деларю понес откровенную демагогию.
– Да, наши цели не совпадают с интересами отдельной личности, они выше ее. Нас интересует не конкретная жизнь, а общий жизненный поток, который не озабочен выживанием и размножением.
– Я кое-что слышал на эту тему, поэтому смотрю в корень – что вы собрались уничтожить?
– Цивилизацию.
Да, круто замешано. Паранойя на высшем уровне. Однако, достаточно вспомнить микрочипы, чтобы отметить хорошее техническое обеспечение современного сумасшествия. Я не порицаю доктора, ведь он столько времени работал со психами. Сапожник без сапог, а психиатр без ума.
– А что вам в ней не нравится?
– Всё нравится. Просто она подошла к концу и ее надо утилизовывать.
– Как это, к концу?
– Сколько ресурсов перемалывается зря, сколько сил уходит впустую – на недолговечные модные побрякушки, которые живут один сезон. Пародоксально звучит, но для Слияния всё готово: отдельные человеческие особи так зациклены на себе и в то же время так похожи, так стереотипны в своем поведении.
– Отчасти согласен. Надо больше думать о других, о тех, кому не повезло. Скажите это парням с Уолл-Стрита, чтобы меньше выкачивали из Азии и Африки. И посмотрите, доктор, сколько еще есть людей, которые кладут жизнь на достижений высоких целей, сколько спортсменов, скалолазов, путешественников, которые торопятся рискнуть жизнью ради неведомого.
– Они торопятся попасть в медиа и участвовать в рекламных кампаниях. А начинают от скуки, когда успешно насытили внутренние органы и хотят внести свое имя в какую-нибудь книгу рекордов.
Вот поц. Я понимаю, вещал бы это какой-нибудь отшельник и аскет, а то ведь сидит передо мной мелкий субъект с ухоженной бороденкой и хитрыми жадными глазками.
– Религия, христианская я имею в виду, тоже говорит о личном спасении, и о продолжении отдельного существования в лучшем мире даже после смерти.
– А восточные, если вы в курсе, о растворении в абсолюте.
– Вы бывали в настоящих переделках, Деларю? Если бывали, то, наверное, заметили, что хочется и помочь товарищам, и в то же время уцелеть как особь.
– Я был военным врачем в специальном подразделении. В случае войны предстояло действовать на вашем Кольском полуострове. И я заметил, что в минуты сверхопасности человек отрешается от самого себя и начинает смотреть на все со стороны. И вы тоже наверняка это замечали, судя по вашей непростой биографии. Так вот, мы хотим, чтобы каждый существовал именно "со стороны", причем, не только в состоянии шока, но и всегда. Всегда. И тогда резко возрастет взаимосвязь каждого с живыми и неживыми элементами мира.
– Пожалуй, в этом что-то есть. Однако никоим образом не годится для массового и практического применения. Надо еще порабоать с теорией, доктор.
– Я так и знал, что ты меня поймешь, Ник.
– Ник? Мы разве уже подружились?
– Безусловно. Ты просто не заметил этого. Зови меня Клод.
У Клода зазвенело в пиджаке. Доктор-мудодей достал телефон и немного побормотал в него.
– Ну, Ник, ты – счастливый человек,– сказал он, завершая воспитательно-преобразовательную беседу.– Сейчас столь многое будет всплывать в твоей голове, появляться перед глазами, лезть в уши. Ты не борись с этим, иначе застрянешь над пропастью. Двигайся вперед.
Я подошел к окну.
– В движении вперед можно обойтись без бронебойных стекол? А, шеф?
Но шефа уже и след простыл.
Делать было практически нечего, ни тебе научно-популярных книжек, ни порнографических журнальчиков, ни телека. В такой ситуации ставить цели, задачи и вообще позитивно мыслить как-то не хотелось. Смеркалось, свет никто не включал, тени сгущались. Стало казаться, что мебель совсем не на тех местах, где была раньше.
Ощущение ужаса, желание броситься к двери и в то же время полное отсутствие воли. Просто как во сне-кошмарике.
Я посмотрел на ножки рояля и неожиданно они мне показались невероятно сексуальными. Я погладил клавиши – до чего же приятное ощушение.
Но потом я заставил себя отшатнуться. Я высвобождаю сновидению и неудержимо становлюсь ДРУГИМ. А хочу ли я становиться другим и черпать полной ложкой из новой бочки с дерьмом? А не дать ли мне деру отсюда?
Я попробовал взять стул и шарахнуть им в пуленепробиваемое окно. Не вышло. Венские стулья до одного были на крепчайших болтах и без ключа соответствующего размера не стоило к ним и подступать. Все тут было приклепано и посажено на цепь с замком: и тумбочка, и шкаф, и рояль-сука. Отломать его крышку тоже не вышло, она держалась на жутких стальных петлях. В общем, весь рояль был бутафорный, из стали, которую снарядом не прошибешь. Постукивание моего малогабаритного кулака по стеклышку ничего, конечно, не дало, также как и каратистские пинки ногами. Впрочем сейчас на ногах были не армейские боты, а легкие тапочки.
В общем бился я с металлорганическим стеклом, как Евпатий Коловрат, устал до такой степени, что слюна потекла.
Все, попалась птичка, стой. Я притиснул глаза к умопомрачительному стеклу. За бортом психушки текла нормальная жизнь. Я даже различал знакомого мне пенсионера, который опять-таки любовно стриг живую изгородь у своего домика. Везет же людям, была у гражданина честная работа, а теперь честный, хотя и несколько тупой отдых.
Вначале я позавидовал ему, а потом разозлился. Микроб же он. Человекообразный микроб в питательном бульоне. Вкусненькое поглощает, невкусненькое выделяет, задницу держит поближе к теплу, любит уют и все такое. Может, склепал пару ребятишек. И будут они такими же микробами, как и он. А я не буду.
И неожиданно преграда растаяла, и стекло, и стена. И даже пейзаж за окном. Я видел только канатики из клейкой слизи, протянувшиеся от неба до земли, вдоль и поперек. По этим тяжам ползали слизневидные существа, соплевидные сгустки живого теста. Сгустки побольше втягивали сгустки поменьше, слипались и разлипались, выдавливали из себя гадость, делились пополам. Я теперь понимал, каков наш мир в истинном обличье и это вызывало законное омерзение. Я так хотел, чтобы дыхнуло огнем на всю эту дрянь.
Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То есть, я конечно не знаю, что чувствует электрический импульс, когда разбегается по множеству проводков, но вот такое сравнение пришло на ум. Я образовывал стаю птиц. Они были лишь следствием моего движения, того изменения, каковое я производил в реальности и внереальности. Не будь меня, они мгновенно бы обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я озирал землю сверху, она до смешного была похожа на шлейф из хлебных крошек, тянущийся от полюса к полюсу, на бесконечную дорогу, уходящую в вечность…
