Однако броситься в них пока нельзя. Мешают статные евро-эсэсовцы и гламурная нежно розовая ленточка, что едва не трепещет от движения воздуха. Вот к ней приближается красивая пара. Блондинка и приобнявший её за талию респектабельный современный молодой человек.
Мне захотелось достать кинокамеру, чтобы запечатлеть ЭТО. Но камер вокруг хватало. Значит, фотографии и записи найдутся в сети. И тогда не отвертеться. Это действительно имело место. Это наша жизнь.
Под бурные аплодисменты и возгласы они разрезали праздничную ленточку, взяли себе по кусочку на память. Эсэсовцы разомкнули строй, и толпа хлынула в раскрытые объятья ворот Освенцима.
Человеческая река понесла меня вперёд. Я только успел взглянуть на подновленную надпись над воротами: «Демократия превыше всего»[18].
Сразу на территории поджидали встречающие лица, сортирующие гостей по интересам. Экскурсия в цеха – налево, пресс-конференция – прямо. Кто за сувенирами – просим в туристический автобус с комфортабельными авиационными креслами.
Я заметил менеджера лагеря, который держал табличку с моим именем. Вот же сволочь, а? Придумал тоже – табличка с именем.
Мне не хотелось афишировать своё появление здесь. Мало ли что. Я подошёл к умнику и постарался посмотреть на него так, чтобы он пожалел о встрече. Вроде получилось. Находившийся навеселе манагер опешил. Я взял его за отвороты пиджака:
– Чтобы не упал. Табличку спрячь.
Менеджер, быстро ставший понятливым, порвал бумажку с именем, а обрывки сложил к себе в папку.
– Тут недалеко, – как ни в чём не бывало сказал он. Попытался сказать.
– Пойдёмте, – мои эмоции поутихли.
Мы молча шли вдоль лагерного забора. Мимо колючей проволоки, венчающей серые бетонные плиты, мимо сторожевых вышек и торчащих из тумана касок охранников. Мне казалось, что они напоминают харизматичные stahlhelm… Интересная штука – прошлое. Как колесо. Катится, вращается.
Мимо прошли нескольких манекенщиков, которые спешили на шоу.
– Демонстрация рабочей формы заключённых, – менеджер лагеря перехватил мой взгляд. Он так и сказал – «заключённых». Честно и откровенно.
– Что у них на щеке?
– Псевдотатуировка. Вшитая микросхема, оптико-реактивная тату. Совершенно безопасно для здоровья.
– Не сомневаюсь.
– Вы не подумайте, ничего такого… Татуировки есть даже у нас, – менеджер приподнял рукав пиджака, оголил запястье.
– Там ничего нет.
– Видна только в ультрафиолете. Хотите посмотреть? У меня есть фонарик.
– Нет. Поверю.
Мы помолчали немного. Перешли через железнодорожные пути и направились к малоприметному зданию, что проступило сквозь туман.
– Много заключённых?
Менеджер ответил не сразу:
– Их пока нет в лагере. Комплекс только открылся.
– Да ладно вам. Вы знаете, какой вопрос будем обсуждать. Вопрос о беглянке.
– Хорошо, – хмыкнул менеджер. – Раз сегодня день открытых дверей, и секретов нет… Предупреждаю, по документам всё в рамках закона. Наши бумаги будто из стали.
Продолжения не последовало, и мне пришлось снова спросить:
– Что производят заключённые?
– Всё подряд. Практически полный перечень продуктов ЕС. В опытных цехах освоены базовые технологии. Мы как промышленность и профсоюзы ЕС в миниатюре. Дело за увеличением объёмов. Нужно расширяться.
Мы зашли в здание. Обычное административное здание с вывеской «хозблок 2». Чистенькое. Без изысков. Со скромными цветами в горшочках на подоконниках.
Поднялись по лестнице на третий этаж. Зашли в кабинет.
– Они даже производят экипировку для собственных охранников, – ухмыльнулся менеджер.
Мы сели за стол.
– Вы сказали о расширении производства.
– Понадобится больше «рабочих».
– И более длительные сроки заключения.
– Простите, что?
– Это измеряется в человеко-часах, – зачем-то сказал я, не особо подумав. – Цена и люди через дефис. Сколько вы платите, чтобы к вам сажали людей?
Менеджер прищурился, а потом постарался состроить непонимающее выражение лица:
– Вы задаёте странные вопросы. Я готов поверить, что ослышался.
– И всё-таки сколько? Эта информация не выйдет отсюда.
– Зачем вам…
– Спортивный интерес.
– Мы платим судам зарплату. Система платит. Мы одно и то же. Вы тоже её часть.
– Ну да. Успел забыть.
– Так наш разговор о деле состоялся? Вы уходите?
– Нет.
– Я жду, – он развёл руками. – Нет, слушайте, скоро фуршет. Не будем тратить время. Здание конгресс-холла производит впечатление. Развеетесь немного.
– Успеем. Мне нужна информация по той леди, что удалось сбежать.
– Соглашусь, случай уникальный. Загадочный. Но… вы не поверите. Мы даже не знаем, кто она.
Я действительно не поверил:
– Как не знаете? Вы, что, просто хватаете на улице случайных прохожих? Ковыряетесь в их мозгах и потом не хотите знать, кем они были?
– А зачем? Последние поправки в законодательство позволяют продлять сроки программ…
Кажется, он не договорил, однако всё было ясно. Лоббистские фирмы добились того, что внутренние правила частных тюрем стал формой закона. Девчонку бы никогда не выпустили отсюда, ведь она «трудилась» здесь ещё до открытия лагеря. То есть официально её не должно было существовать, подобные случаи пока вне закона. Получается, девчонка не имела права на будущее, а значит, и на прошлое. Живая и свободная, она могла бросить тень на будущее Освенцима. Им плевать на людей. Люди просто материал. Человеческий капитал.
Тогда где и как искать беглянку? Я всё ещё ничего не знал о ней.
– Те, кто помог бежать, наверняка оставили следы. Не могли не оставить.
Менеджер смотрел на меня честным сочувствующими глазами. Молчал.
– Воздух патрулируют дирижабли, – продолжал гадать я.
– В тот день небо затянули тучи. Как специально. Массивные такие, – он поднялся с кресла. – Но ваша настойчивость похвальна. Можем съездить к конгресс-холлу. Поговорите с бывшим начальником охраны того блока.
– Его понизили в звании?
– Не расстреливать же его. Мы не звери. И вообще скоро банкет.
Он позвонил по аналоговому телефону в гараж. Машина быстро примчалась. Мы спустились и сели в автомобиль – весьма приличный, бизнес-класса. Поехали.
– Зачем она вам? – спросил менеджер.
– Заказчик никогда не говорит о своих целях.
– Я спросил не о заказчике. Зачем она ВАМ?
– Она… просто цель.
– Мне показалось, здесь что-то ещё.
– Вы ошиблись.
Менеджер хмыкнул, и больше мы не разговаривали.
Я смотрел сквозь картинку, что мелькала в боковом стекле. Сквозь бараки и спутниковые тарелки, колючую проволоку и приветливый персонал Освенцима. В ничто. Я не заметил того, как подъехали к конгресс-холлу. Охватить взглядом огромное здание оказалось трудно, мешал туман.
Зашли внутрь по широченной мраморной лестнице.
– Пафосно так, – оценил я, и менеджер пожал плечами.
Главный холл центрального офиса Аушвица был отделан фальшивым золотом, нитридом титана. В глубине, в скоплении гостей, красовался большой фонтан. Вода подсвечивалась и имела серебристый цвет. Из невидимых динамиков доносилась лёгкая ненавязчивая музыка.
Мы свернули в соседний зал поменьше. Пафоса вокруг не убавилось. Пол оказался выполнен в виде развёрнутого земного шара. Под ногами плескались голубые океаны. Я ступил пару раз на внутреннее европейское море. В картинке даже менялось время суток. Когда по земному шару пробегала тень, континенты преображались золотистым светом ночных мегаполисов.
Я отыскал на полу изображение Берлина-3. И только успел подумать о том, в каком месте карты находился бы, если б спал сейчас в той или иной берлинской гостинице… как на город ступил чей-то ботинок.
Рядом, у стены, демонстрировалась работа модернизированных лазерных сеток. Не знаю, что там было изменено, но кромсали они так же. Разве что цвет режущих линий стал вполне гламурным: он мог меняться от фиолетового до лилового.
Вот одна разодетая и не вполне трезвая светская львица бросила в сетку букет цветов. Лазеры легко разрезали их. На пол упали листья, куски стеблей и лепестков. Под аплодисменты и всеобщий хохот. По залу растёкся запах сожжённой зелени.
Чуть дальше находился стенд, где демонстрировались учебные материалы, которые должны помогать беженцам быстрее адаптироваться к жизни в ЕС. Моё внимание привлекла карта оплаты услуг тюремной столовой – она очень напоминала ту, что я сам использовал в обычной жизни.
Мы миновали следующий зал с фуршетом. Менеджер по пути подхватил тарелку и набросал в неё всего понемногу. А мне отчего-то кусок не лез в рот. Я отказался.
– Как хотите.
На стенах висели экраны, где демонстрировались обучающие ролики. Их планировалось использовать при лечении асоциальных лиц. Голос с экранов говорил о свободе, о космосе. Пропагандистские ролики походили на те, что я слышал на улицах Берлина-3. Да и других городов. Мне не понравилось эта мысль. Она означала, что Аушвиц гораздо шире своих официальных границ – заборов с колючей проволокой. Она означала, что лагерь повсюду, а его реальные заборы – это телевизионные экраны на каждой улице и в каждой квартире.
