знания. Но он почему-то оберегал. Он сказал, что ритуалы были сложными.
Я сидел, слушал и кивал. Мы очень мало знаем о нашей истории, потому что она мерзкая, и отсталая, и проклятая. Мне стыдно, что я заинтересовался, но я заинтересовался.
Эдуард Андреевич сказал, что мы сейчас в самом подходящем возрасте. У нас еще в достаточной степени гибкие разумы, но в то же время мы вполне окрепли. В этом возрасте наши предки снимали золотые амулеты, знаки детства, и учились пользоваться тем, что предлагал червь.
Так что, по мнению Эдуарда Андреевича, технология, которую на нас испытывают, не новая, но весьма улучшенная, куда более безопасная, гуманная и контролируемая.
Эти слова, признаться честно, меня успокоили. Я очень верю в передовые достижения нашей науки.
Мы сидели и слушали, я старался быть очень внимательным и выглядеть очень внимательным. Мне хотелось, чтобы Эдуард Андреевич видел, как я успокаиваюсь от его слов.
Он вовсе не выглядел так, как будто ему будет тяжело подвергать нас процедурам. Он выглядел спокойным и уверенным. Включил вентилятор, поводил рукой около лопастей, сказал, что в первую очередь нам необходимо понять, что червь – неотъемлемая часть нас. Он нас заверил в том, что червя боятся не нужно и что мы испытаем то, что наш подвид и должен испытывать, – метаморфозы.
Какое слово красивое, правда?
Гусеницы становятся бабочками, и это нормально, это часть истории одного существа. Я посмотрел на Андрюшу, а Андрюша, как оказалось, тоже очень внимательно слушал, хотя обычно он витает в облаках.
Боря и Володя выглядели напряженными, Фира улыбалась, Валя хмурилась. Каждый из нас думал о чем-то своем.
Эдуард Андреевич сказал, что гусенице очень страшно становиться бабочкой, но такова ее судьба, биологическое предназначение, и гусеницы, которые умирают гусеницами, никогда не узнают ничего о полетах и не используют весь доступный им опыт.
И хотя некоторые бабочки живут всего один день, взамен они получают всю полноту предназначенной им жизни.
Это была очень хорошая и красивая речь.
Я знал, что боль и смерть – естественные вещи и что все через это пройдут, но Эдуард Андреевич сказал обо всем так красиво, и стало менее страшно, я даже почувствовал гордость, ведь «метаморфозы» и правда замечательное слово.
Он очень мягко с нами говорил, и еще как будто жалел нас, а когда к живому существу относишься с сочувствием, оно к тебе так и тянется, я это знаю по бездомным собакам и кошкам.
Потом он рассказал, в чем будут заключаться процедуры. Я не буду тебе расписывать, вдруг это неприятно. Для того чтобы червь перешел в следующую стадию развития, необходимо испытать сильную боль. Поэтому часто ксеноэнцефалитом заболевают те, кто получил сильные травмы или пережил что-то чудовищное в психологическом смысле.
Эдуард Андреевич сказал, что все процедуры будут отрегулированы так, чтобы не вызвать слишком быстрые изменения и мы вовсе не станем неуправляемыми монстрами и не впадем в бешенство.
Еще Эдуард Андреевич сказал, что, хотя мы, в определенном смысле, склонны к насилию изначально, это все равно всегда вопрос выбора. Он сказал: если это не вопрос выбора, так почему один убивает детей, а другой расстреливает коллег на работе, третий же просто становится холоднее и жестче, четвертый устраивает террористический ад, пятый колотит жену.
Слова Эдуарда Андреевича показались мне странными. Я думал, мы злы по своей природе и с этим ничего не поделаешь. Я посмотрел на Максима Сергеевича, но Максим Сергеевич сидел с абсолютно каменным лицом, по нему нельзя было понять, сто́ит ли с таким соглашаться.
Эдуард Андреевич сказал, что мы всегда сможем делать выбор. Просто это будет сложнее.
Ты сама прекрасно знаешь, что я боюсь стать злым. Боре, например, бояться нечего – он злой и без того. А я – боюсь. Я хочу быть хорошим и помогать людям, как же я буду им помогать, если мне будет нравиться, что они страдают.
Но Эдуард Андреевич сказал, что все индивидуально, как отпечатки пальцев, и мы не перестанем быть самими собой.
Фира потом вспомнила пословицу: где тонко, там и рвется. Мне это показалось очень верным. Жестокость – вода, она может вползти в тебя, если в тебе есть трещины. Как ты считаешь, во мне есть трещины? Обязательно ответь на этот вопрос в своем письме.
Когда Эдуард Андреевич закончил говорить, сердце у меня билось очень часто от волнения, от радости и от страха. Я испытал много чувств одновременно и совсем запутался.
Но мне показалось, он хороший человек. Во всяком случае, он хорошо говорит и такой аккуратный.
Как ты знаешь, я обычно стараюсь задавать самые разные вопросы, чтобы учитель понял, как я заинтересован в предмете. Однако я не нашелся, мне нечего было сказать. Эдуард Андреевич терпеливо ждал. Наконец Фира спросила его, можно ли ей также походить на кварцевание, потому что у нее аденоиды и ее папа попросил, чтобы ей кварцевали нос.
Эдуард Андреевич сказал, что с кварцеванием не будет никаких проблем, а еще можно делать и другие вещи: например, пить фиточай, кислородный коктейль, ходить в соляную комнату и на ингаляции. Я подумаю, что из этого мне нужно, ты тоже напиши свои рекомендации.
Потом по лестнице спустился очень мрачный мужчина. У него сильно дрожали руки, и я понял, что он – солдат, поэтому сразу рассмотрел его внимательно. Он был одет во все черное, думаю, он вдовец. И такой бледный, такой до странности чистый и аккуратный, что вдруг напомнил мне персонажа рассказов Эдгара Алана По! Казалось, когда он выйдет во двор, на плечо ему обязательно сядет ворон.
Эдуард Андреевич махнул мужчине рукой, и тот кивнул, вроде бы ничего необычного, просто постоялец, но так как я смотрел очень внимательно, то заметил, что взгляд у мужчины сочувствующий. Я, правда, не понял, кому он сочувствовал: нам или Эдуарду Андреевичу.
Значит, он что-то знал, и, наверное, они с Эдуардом Андреевичем друзья. Надо все выяснить и всегда учитывать, что Эдуард Андреевич говорил вещи неоднозначные.
Когда мужчина ушел, Эдуард Андреевич рассказал еще об удобствах лагеря, библиотеке и обо всем таком, а также посоветовал Максиму Сергеевичу сводить нас вечером в город на набережную. Максим Сергеевич фыркнул, а потом вежливо (насколько это возможно) попрощался. Он назвал нас орлами и сказал, что пора на море.
Знаешь, на что это похоже? Когда мама все время заботится о своем ребенке, а потом приезжает папа, который с ними не живет, и папа похож на праздник. Это не мое сравнение, это
