– Да, пожалуйста. Верочка, что там у вас?
Оказывается, Верочка уже давно летает за ширмой. Полет феи сопровождался звяканьем и щелчками.
– Все готово, Вениамин Борисович!
– Прошу вас.
Нет, это не кресло. Это противоперегрузочное ложе для космонавтов.
– Располагайтесь. Садитесь глубже. На подголовник не откидывайтесь. Держите голову прямо. Верочка нанесет гель для лучшего контакта. Потом сможете вымыть голову – у нас есть ванная комната. Верочка, приступайте. А я проверю настройки…
Окна задернуты черными шторами. На стенах – звукопоглощающие панели. На потолке – бестеневые лампы, как в операционной. Включенные в четверть накала, они дают мягкий, рассеянный свет. Если не глазеть на потолок – кажется, свет идет отовсюду. Даже воздух флюоресцирует.
Кабинет доктора Калигари?
Рядом с креслом – монитор компьютера. Сейчас его перекрыл широченной спиной Вениамин Борисович, колдуя над программой. Верочка изображала парикмахершу: разбирала мне волосы на пряди, смазывала гелем с ароматом лаванды… Потом взялась за электродики. Два – за ушками. Два – к уголкам глаз. И еще сладкая парочка – к правому глазику, сверху и снизу. Чтоб я так знал, почему к правому – два, а к левому – ни одного…
В финале добрая фея украсила мою голову короной – сеткой с целым ворохом электродов. От них за ширму тянулись пучки разноцветных проводов. Довольно мурлыча, Верочка взяла деревянную палочку – и опять стала копаться у меня в волосах.
Будто вшей искала.
– Вы левша или правша?
– Правша.
– А ближайшие члены вашей семьи?
– Правши. Кроме дедушки Сени. Это важно?
– Да. Откиньтесь на подголовник. Вот так, аккуратненько… Прогоним тестовую серию – и приступим. Смотрите на экран. На нем будут быстро мелькать фрагменты предложений. Старайтесь их прочесть и запомнить. Когда возникнет вопрос – отвечайте "да" или "нет". На основании того, что успели запомнить. Под правой рукой у вас – кнопка "да". Под левой – "нет". Все понятно?
– Вроде, все…
– Внимание на монитор. Начинаем!
Навалилась сонная расслабленность. На экране мельтешили огрызки фраз. Вопросы типа: "Подарил ли любящий брат верной жене самовар?" Я от фонаря нажимал то "да", то "нет". Я. Аз есмь. Такой себе мелкий аз. Прыщ эволюции. Много воды, как в тексте графомана. Кучка химии. Горсть нейронов в черепной коробке. Шебуршат, совокупляются. Выделяют мыслительную слизь. Типа Верочкиного геля. Слизь лезет через поры наружу. Волосы жирные, лоснящиеся. Как от бриолина.
Не волосы – провода.
Красный – злость. Синий – страх. Черный – гнев. Сиреневый – восторг. Серый – апатия. Желтый – удивление. Голубой – равнодушие. Коричневый – усталость. Пурпур – ужас. Текут провода, гудят провода, уходят за ширму.
"Обнаружено новое устройство!"
Ага, это я.
Черный шум – я. Красный шум – я. Серый, желтый, синий – я. Шумим, братцы, шумим. Бегут кривые по экрану. Углы, синусоиды. Мы-то думали – там, в заэкранье, вырастут дворцы. Мечтали – станем Роландами, Ланселотами, Аполлонами. А стали чукчей № 36 и Нанохреном. И вышло, что тут – плоско. Серо. Скучно. Синусоиды да углы. Чем площе, серей и скучней здесь, тем больше, тем страстнее хочется, чтобы там – ого-го…
За что ненавидишь брата своего, Каин?
За то, что живу, как он, Господи.
Доктор Калигари посылал сомнамбулу убивать своих врагов. Бездумного, покорного исполнителя. Пока в ящике лежала кукла, изображающая сомнамбулу, оригинал крался по ночным улицам. Проникал в спальни. Заносил нож. Не зная, что делает; не помня, что сделал. Черт возьми, доктор Калигари хотя бы заботился о своей сомнамбуле. Равнодушие Заразы к судьбе исполнителей, выполнивших миссию, ужасает больше, чем забота доктора-маньяка…
Да?
Нет?
Нет красок. Нет звуков. Черно-белый, немой фильм: "Кабинет доктора Калигари". Снятый без малого сто лет тому назад. Перевертыш, утверждающий в финале: вы все – душевнобольные. Убийцы и убитые, живые и мертвые; разоблачители и жертвы. Ваш мир – психиатрическая клиника. Где директором – очкастый доктор Калигари.
– …Ну, вот и все.
– Уже?
– Понравилось?
– Да.
– Хотите повторить?
– Нет.
– Кнопки можете больше не нажимать. Давайте в ванную – и на выход. Карточку не забудьте.
– Боже мой! Волосистая лихорадка Зоммера!
Истеричный вопль ударил в спину.
– Стопроцентный летальный исход! В карантин, немедленно! Вы обречены! Но я не дам вам заразить других!
Сердце ёкнуло. Что за чушь?! Золотарь обернулся, но горлопан был начеку – и снова юркнул ему за спину.
– Не оборачивайтесь! Не прикасайтесь ко мне! Даже не смотрите на меня!
Второй поворот, и Золотарь обнаружил перед собой Кота.
– Купился! – заржал адвокат. – Эй, народ! Где аплодисменты?
Народ жидко захлопал.
– Идиот, – резюмировал Золотарь. – Клинический.
Друг детства шутовски раскланялся.
– Что ты здесь делаешь?
– Стреляли… В смысле, послали. Я шефу – какой медосмотр, в натуре?! Рабочий день йок, время пиво пить! А он меня по адресу. И сюда, и вообще. Я и пошел. А чё делать? Не, ну пивка мы, ясен пень, накатили по дороге…
Судя по густому "выхлопу", накатил Кот от души.
– Что это еще за лихорадка Зоммера?
– Волосистая лихорадка Зоммера! – Кот воздел руки к потолку. – Типичный случай. Дамы! Барышни! Леди! Одолжите зеркало преуспевающему юристу!
– С радостью!
Натэлла – ясен пень, как сказал бы адвокат – успела первой.
– Яков Моисеевич Зоммер, – нудным тоном лектора затянул Кот, – заслуженный юрист Украины и мой непосредственный начальник, лыс как колено. Но для лихорадки, возникающей при общении с ним, характерны вот такие симптомы!
Он сунул зеркальце Золотарю под нос.
Из зеркала глядел панк. "Ирокез"? – нет, "дикобраз"! Волосы после феиного геля стояли дыбом, гребнем, девятым валом. Как и не мылся… Зеркала в ванной не было. Зато фен нашелся.
– Блин…
Глядя на сконфуженного Золотаря, басом захохотала Натэлла. А парни – лохматый и меломан с наушниками – заржали молодыми жеребятами. Кот от души наслаждался произведенным эффектом.
– Таких в наше время стригли, – хрипло буркнул ветеран. – На улице поймают – и ножницами! Или руки за спину, и в парикмахерскую. Машинкой – под ноль!
– Кто в первый кабинет?
– Я! Я в первый! – встрепенулся Кот.
И нырнул в открывшуюся дверь.
Вот так всегда, с обидой подумал Золотарь. Нашкодит и удерет.
– А по твоему делу в Новосибе работают! Я не забыл! – румяная физиономия адвоката высунулась наружу. – Старик, все будет тип-топ! У нас как в аптеке! Пацан сказал – пацан сделал!
Все. Сгинул.
– Стригли? Это ж беспредел, – лохматый волком уставился на деда. – За такое западло в репу дают…
– Беспреде-е-ел! – передразнил его ветеран. – Западло! Нахватались словечек у зеков! Из жизни зону сделали! В мое время порядок был. Это сейчас – беспредел.
– Порядок? Вертухаил, дед? Признавайся!
– Закрой пасть, сопляк!
– На вышке, да? Политических расстреливал?
– Я на танке воевал! Из плена бежал!.. партизанил!
– На Таньке ты воевал, – буркнул меломан. – Без штанов.
– Молчи! Гаденыш…
– Бежал он. Он от Гитлера ушел, и от Сталина ушел… Колобок.
– Ты! – ветеран захлебнулся. – Ты… сволота…
Дед встал. Он вставал долго – кряхтя, боясь потревожить колени, с трудом разгибая спину. В этом не было ничего смешного. Старик, инвалид, одной ногой в гробу, он вставал – страшно. Золотарю даже почудилось, что ветеран с успехом добрался до парня, взял за грудки – и об стену, молча, с размаху…
Знакомой вони не чувствовалось. То ли дед при всем его праведном гневе не был агрессивен, то ли это была какая-то другая, стерильная агрессия. Без запаха. Не один Золотарь уловил странность. Между ветераном и парнем, который тоже вскочил со стула, изобразив какое-то подобие боксерской стойки, образовалась Натэлла. Грандиозная, безмятежная, она повела крутым бедром, и парень вернулся на прежнее место.
С треском.
– Ой! – бегемоточка развела руками. – Я такая неуклюжая…
Левая ручка Натэллы мелькнула в опасной близости от лица меломана. Тот побледнел. Пожалуй, он с большим удовольствием попал бы под грузовик.
– На вашем месте я бы извинилась, молодой человек.
– Это я? Это мне извиняться?
– Вам, – грудь-балкон нависла над упрямцем. – Вежливость украшает.
– Ну, дед… Ты, значит…
Парень скис и завершил мысль:
– Не сердись. Я ж не со зла. Сократили меня. Вот.
– Спасибо, дочка, – вдруг сказал ветеран. Усы его поникли, задор исчез. – Помру я скоро. А все воюю. Не навоевался, дурень. Спасибо тебе.
И левый ус не выдержал – завился винтом:
– Видная ты баба. Золото. Эх, где мои годочки!..
– В детстве писались?
– Да.
– До какого возраста?
– Не помню.
– Вспомните. Постарайтесь.
– А до какого возраста дети писаются?
