там происходило — одному Богу известно, информация до земской глубинки доходила самая противоречивая, но становилось понятно, что война из полномасштабного конфликта плавно переходила в состояние управляемого хаоса на Балканском полуострове. Управляемого понятно кем — Государем.
И это нравилось далеко не всем здешним глобальным игрокам.
По новостям говорили, что Авалонский король уже выдвинул инициативу мирной конференции, тут же зашевелились Альпийские кланы, предлагая площадку для ее проведения, хор миротворцев моментально пополнился мелкотравчатыми солистами из Италии и Германии, подключилась Галлия, которая привыкла пользовать Средиземное море пополам с Турцией. Арагонская монархия выразила недовольство по поводу сохранения и усиления владений черных уруков в Монтенегро, но войну с упырями в целом фанатики с Иберийского полуострова одобряли и приветствовали освобождение населенных людьми провинций от гнета вампиров.
На этом фоне пацаны мелкими группами отправлялись по домам. Одни части земского войска снова становились кадрированными, профессиональными — и уходили на места постоянной дислокации. Из других — формировался костяк БОМС — Балканских Ограниченных Миротворческих Сил Государства Российского. Над аббревиатурой посмеивались, но тихонько, не вслух. Потому что постепенно обретавший плоть стотысячный корпус, состоящий из мотопехотных, инженерных и танковых ветеранских частей земских войск, опричных полков, добровольческих и наемных формирований и прикомандированных магических специалистов от аристократических родов представлял собой, наверное, самое боеспособное воинское соединение такой величины на всей Тверди.
Тотальной демобилизации не было — в Вышемир отвоевавшие ребята прибывали в течение пары месяцев. Наверное, в других городах дело обстояло примерно так же. Или — нет. Мне, по крайней мере, такие расклады снова казались частью дьявольского плана по расшатыванию родного городка. Потому что, вернись пацаны скопом, например — каким-нибудь поездом Бухарест-Гомель или — Скопье-Минск — по пути вышемирцы из разных частей успели бы перезнакомиться, и тут, на месте, наверняка появилось бы какое-нибудь «Общество ветеранов Балканской войны». Такие организации обычно являются серьезным центром силы в провинции… И вполне могут дать отпор беспределу. Или — стать его частью, тут как сложится, всякое видали, всякое бывало.
Но и порционное прибытие двух или трех сотен молодых, матерых мужиков, понюхавших крови и пороху, почувствовавших себя победителями, вдохнуло новую жизнь в провинциальные будни. Государь платил за службу щедро, а пацаны принялись наверстывать упущенное, реализовывать отложенные из-за войны планы. И в сферы ремонта и строительства, общественного питания и медицинских услуг, торговли и развлечений потекли деньги. Вокруг денег тут же стали виться стервятники, за месяцы разрухи и бессилия местной власти привыкшие к своей безнаказанности. И вдруг — стали получать отпор!
— Если бы у ветеранов был лидер — Вышемир перевернулся бы с ног на голову, — Женя Зборовский сидел в беседке, откуда уже ушли вечные снага-доминошники, и пил кофе. — А так — даже не знаю, что будет. У Криштопова работы добавится — это точно. Кстати, его в уголовный розыск перевели. Такие дела…
Я возвращался после второй смены домой и подсел к нему. Вот и заобщались на темы, близкие в нашем захолустье всем и каждому. Правда, вместо кофе у меня была бутылка кефира. Так себе решение, учитывая осеннюю стылость, но в общем-то тоже ничего.
— Слушай, а ты ведь и сам — ветеран, да? — вдруг оживился он. — Ты же побывал на Балканах, несколько месяцев воевал, да? Может — займешься? Зарегистрируешь общественное объединение, я дам объявление в газету, интервью у тебя возьму… У тебя награды есть? Раскрутим всю эту тему как положено!
Я задумался. Память Пепеляева подкидывала что-то о том, что дважды его включали в какие-то наградные списки, но был ли дан этому делу ход — неизвестно. Да и с контузией и спасением офицера история получалась какая-то мутная, то ли — подвиг, то ли — наоборот серьезный косяк… В любом случае это не имело ровным счетом никакого значения.
— Я не буду этим заниматься, Жень, — отпив кефиру, я поставил бутылку на стол. — Где я — и где ветераны? Я в армии человек случайный, сам знаешь. Призвали как ценного специалиста, повесткой, прямо с занятий сняли. А в мобпункт я добровольцем не бежал в порыве верноподданнических чувств и искреннего патриотизма. В отличие, например, от тебя… Мой фронт — он у доски, перед строем парт. Я это прекрасно понимаю.
Зборовский хмуро поболтал кофейную гущу на дне кружки. Он действительно в самом начале эскалации на Балканах, еще весной, просился на фронт военкором. Ну, а что — в армии служил, в мотострелках. Писал про всякий экстрим — то милиция, то пожарные, то аварии, то канализации прорывы… Но — не взяли. Отец четверых детей, дома сиди и детей, мол, расти. И не дури голову. Найдутся холостые или со взрослыми детьми, чтобы про войну писать. И Женя страдал. Вот такой человек: мол, почему, если они там грудь под пули подставляют — я должен тут спокойно кофе пить?
Что характерно — супруга его не отговаривала тогда. Не знаю, вообще — какая-то почти идеальная семья у них получалась. Много смеются, постоянно вместе проводят время, почти никогда не ругаются друг на друга и очень редко — на детей, часто занимаются сексом (да, да, слышимость потрясающая, да и четыре ребенка — явное тому свидетельство), ремонт делали сами, кочуя из комнаты в комнату… Книжки детям на ночь правильные читают, вслух. С соседями всеми дружат, опять же, в церковь ходят — видал их там пару раз. Какие-то фантастические ребята эти Зборовские, похлеще эльфов и орков. Разве что — ни бабушек, ни дедушек, ни каких иных родственников в окрестностях не наблюдалось — всё сами. Вроде как переехали откуда-то несколько лет назад, но что, как, почему — неизвестно.
Короче, не удивлюсь, если они сатанисты, рептилоиды или агенты под прикрытием. Это куда более правдоподобно, чем счастливая, красивая, многодетная семья, да? Нет. Надеюсь, что нет.
— Я тебе поражаюсь, Пепеляев, — сказал Женя. — Ладно, я дурак — журналист. Но журналист — это типа круто! Стильно, необычно, престижно, в конце концов. Я с детства журналистом мечтал быть, потому что они всегда — как будто главные герои в кино, понимаешь? Но учитель… Вечно замученный, вечно виноватый, пашешь, как лошадь, за копейки… Я со своими четырьмя едва справляюсь, крыша едет порой, а там сколько детей? Пятьсот? Шестьсот? Кем надо быть, чтобы мечтать быть учителем?
— Мной, — пожал плечами я. — Нужно быть мной. Можешь считать это даром свыше: мои одноклассники, которые ни бельмеса не понимали на уроке, подходили
