В проходах между корпусами и на хозяйственных дворах попадались одни и те же деревянные ящики, погрузочные поддоны, отсыревшие картонные коробки.
По кирпичным стенам и бетонным плитам заборов гуляли тени от лопастей ветряков, расположенных на крышах зданий. Промозглый осенний ветер раскачивал лампы, висящие на столбах.
Сквозь темноту тянулись пучки труб отопления. Пар от них не поднимался. Эту часть лагеря не полностью ввели в эксплуатацию.
Я упёрся в забор с искрящей проволочной сеткой наверху. Свернул в сторону – там показался небольшой КПП. Проход дальше скрывался внутри дома. Я осторожно приблизился и, ступая по темноте, продвинулся внутрь.
Никого. Даже мебели нет. Просто обшарпанные стены.
За КПП последовал небольшой дворик и широкие ворота с уходящими в неизвестность железнодорожными путями. Затем большое здание. Оно напоминало неработающий цех. Заброшенный или только строящийся.
Цех заполняло ржавое железо и неработающие механизмы. Оно и понятно – вся крыша в дырах. Балки и навсегда замершие мостовые краны оккупировало вороньё.
Казалось, они смотрят на меня как на обычную добычу – труп. Или так разыгрались страхи. Я слышал, что до половины вороних стай состоят из генномодифицированных особей, питающихся только мертвечиной. Это объясняло известный факт: беспилотники истребляют одни стаи, а другие не трогают. Поговаривали о нескольких случаях, когда вороны нападали на ещё живых людей, которых можно было спасти.
В глаза бросались запрещающие плакаты. «Не влезай», «Стой!» «Под напряжением!». Один раз показалась табличка: «Внимание, идут строительные работы!». Однако реальность вокруг утверждала противоположное: всё ломается, а не строится. Сверху падали куски крошащихся кирпичей, капала грязная вода, мотались искрящие кабели. Я смотрел на воплощение закона нарастания хаоса – энтропии – тепловой смерти видимого материального мира.
Не так далеко завыла собака. Затем ещё одна. Я остановился и прикинул, как обойти опасное место. Ведь в руках нет оружия, а насчёт бродячих псов существовало такое же мнение, что и о воронах.
Стараясь не шуметь, я поднялся на вторую отметку цеха и выбрался наружу. Дальше пошёл по узкому металлическому мостику, который упирался в лестницу, что вела на землю.
Послышался характерный рев реактивных моторов. Я пригнулся. Всего в сотне метров отсюда в небо поднимался грузовой конвертоплан. Газовые струи, вырывавшиеся из двигателей, разгоняли по сторонам мусор: картонные коробки и обрывки полиэтиленовых упаковок.
Значит, этот район лагеря не так уж необитаем! Пришлось ускорить шаг. Пару раз по пути попадались андроиды-грузчики, не обращавшие на меня внимания. Я казался им предметом окружения, вещью. На большом складе покоились декоративные здания и пластиковые панели, выглядевшие с определенные ракурса как стены домов.
Я не запомнил момента, когда бутафорский город перешёл в настоящий. Декорации вокруг остались прежними, но роботов как-то плавно сменили люди.
Невероятно, но Освенцим примыкал своим задним двором к трущобам какого-то городка! И граница между ними была предельно плавной и незаметной. Будто, она лишь в словах, а не в реальности.
Жители трущоб выглядели совершенно опустившимися, безнадёжными. Существами со шрамами на теле и в душе.
У дешёвого наркобара собралась толпа таких. Внутрь пускали тех, кто мог оплатить дурь. Деньгами или чем-то сворованным. Недалеко от входа корчился наркоман, потерявшийся внутри химического бреда. Другой безумец пытался забраться на стену бара, цепляясь за выкрошенные кирпичи, он тянул дрожащие сбитые руки к старому захлебывающемуся кондиционеру.
Вышибалы спустили по лестнице наркомана, у которого случались ломка, а денег не нашлось. Не удивлюсь, если ПОТОМ его тупо сбросят в канаву, рядом с которой дежурит особая стая ворон. Те «помогают» всем.
Рядом с баром обнаружился старый трейлер, переделанный под киоск или жилище. В любом случае, из его окна торговали спиртом. Выпивку брали те, кто ещё не сидел на дури или те, у кого не хватало на её покупку.
На пустых железных бочках группа местных «жителей», ничем не отличимых от бомжей, пыталась освоить некий барабанный ритм. Получалось откровенно хреново. Да и место нашли неудачное. Над ними нависала стена дома, вся покрытая страшными трещинами. Они расходились в стороны. Как нити паутины. А люди будто попались в неё и даже не заметили этого. Или привыкли.
Показалась группа направленных по четырём сторонам щитов с большими экранами. Обычно подобные телецентры транслируют новости или другую официальную пропаганду. Однако здешние экраны молчали. Они были усыпаны пулевыми отверстиями – видимо, местная банда расстреляла зомбоящики. А Система плюнула на телецентр, списав и его, и неблагодарных людишек.
Мимо проехал шушпанцер[19]. Остановился. Из крыши броневика выдвинулась видеокамера на штанге. Устройство огляделось по сторонам.
«Да всё нормально», – я мысленно сказал ей. Наркоманы дохнут как мухи, бар работает. Спирт продаётся. Мир наполнен химий, подавляющей разум, а не навязывающей его. Что очень правильно. Ведь человек – штука иррациональная. Разум – это чужое. Он – иной способ управлять, не наш способ. Может, когда машины возьмут вверх, то наполнят планету альтернативной химией. Но мы ещё поборемся за право не быть её рабами. Иррациональность – нормальная защитная реакция на перегрузку, и так хотела сама природа, в химической среде которой мы формировались. Так что, «всё путём». Можете уезжать, мальчики.
Камера убралась восвояси, и шушпанцер покатился дальше.
Я вышел к местной городской речке. В стоячей воде, зажатой в узких бетонных берегах, плавал мусор. От неё жутко несло. Я различил, как у дальнего берега барахтается тонущая крыса.
Пространство над речкой полосовалось проводами, большинство из которых тянулось к сломанному телецентру. Эти провода выглядели как сеть, накинутая на город. Я ощутил себя мухой, попавшейся в паутину. Мои действия напоминали бессмысленные дёрганья насекомого. Обречённого и едва живого.
По дороге, параллельным курсом, пробежала бездомная собака. Она мельком взглянула на меня и привычно принюхалась. Повиляла хвостом, будто признала во мне нечто близкое.
Было откровенно мерзко. Дождь не падал с неба. Мусор не убирался, люди не пытались следить за собой. Район гнил, и никто из мира богатых счастливых людей не хотел знать о его болезни.
Я совершенно не представлял, куда идти. Спрашивать местных бродяг не хотелось. Те совершенно опустились. Людей, что выглядели получше, тоже не следовало беспокоить – существовал риск напороться на пулю.
Я шёл в сторону, откуда, как показалось, донёсся гудок поезда.
Улица неожиданно сузилась и превратилась в откровенную подворотню. Я пробирался сквозь мусор, покосившиеся бетонные панели, торчащую арматуру, клубы пара и ржавые капли с протекающих труб.
В глаза бросилась валяющаяся на асфальте металлическая дверь, явно повреждённая взрывом. Попадались стреляные гильзы. Редкие окна и дыры в стенах развалин были забиты досками и жестью. Под ногами мешались обломки старой мебели, пустые консервные банки и железные миски. Наполовину сгоревший остов дивана пришлось перепрыгнуть.
На кирпичных стенах сохранились граффити. Некоторые из них даже имели смысл. «Как тебе в аду?» «1984». «Боль освобождает».
В не заколоченном окне одного из домов я заметил старый-престарый постер фильма. «Леди Ястреб». Помнится, хорошая правдивая лента. О том, что мечта недостижима. Ну, разве что в самом кино – внутри другой мечты.
Следующая находка удивила меня. Я наткнулся на редкое здесь живое растение. Мужественный сорняк неизвестного науке вида упорно тянулся вверх, не хотел умирать вместе с окружающим миром. Почти как я.
Постепенно проулок превратился в относительно широкую улицу. Стали попадаться и более приличные здания. На стенах даже висела какая-никакая реклама. Однако создавалось впечатление, что те компании давно обанкротились. Солнечные панели на крышах пятиэтажок соседствовали с ветряками. В домах редко светилось больше одного окна. И то, судя по всполохам света, внутри горели костры, а не электролампы.
Рядом с развалинами одного из зданий стоял довольно высокий строительный кран, опасно накренившийся. Я решил забраться на него и осмотреться.
Наверху оказалось ещё холоднее. Дырявый плащ не удерживал тепла, упрямый ветер грозил скинуть меня вместе с гнилыми металлоконструкциями. Опустившийся на город туман не позволял смотреть так далеко, как хотелось.
В здании поблизости полыхал пожар. Возможно, там кто-то умирал. Вряд ли его спасали.
В стороне, которая выглядела как обширная промзона Освенцима, высились огромные реакторы. Над химическим заводом пылала исполинская голограмма, в форме почти христианского креста. Надо признать – весьма оригинальный способ освещать промышленные площадки, в отсутствие луны.
