что кто-то подкрадывается в темноте…
Тогда Мирон вылезал наружу и смотрел на звёзды. Господи, что это было за зрелище! Он придумал множество метафор, но ни одна даже близко не передавала величественного сияния пустоты, которое каждую ночь дарило звёздное небо.
Со временем он научился ценить эту громкую тишину: журчание ручья, шорох куропатки в зарослях джигиды, шелест сухой травы, пение ковыля… Однообразие солнечных, напоенных ветром дней, пустоту и холод ночей — всё это приносило его душе необходимое умиротворение.
Если бы не сны, и не призраки, которые выводили его из равновесия с завидной регулярностью — всякий раз, как он понемногу начинал забывать.
Вытащив из кофра плитку и всё остальное, Мирон развернул солнечные батареи турбо-джета на всю длину, а сам задумался о еде.
Энергетические батончики, которых осталось всего два, лучше экономить. Отложив их, Мирон проверил заряд дарёного лазерного пистолета, и криво улыбнулся: кочевник ничем не рисковал, отдавая ему оружие с почти разряженной батареей. Заменить её в степи не на что, так что один-два выстрела, и лазерник станет бесполезной игрушкой.
Тем не менее, и он на что-то сгодится.
Достав бинокль, Мирон настроил видоискатель на поиск теплокровных объектов, и вскоре засёк то, на что надеялся: жирного, отъевшегося на весенней траве, сурка. Зверёк сидел у норы, сложив лапки на пузике, покрытом светлым пушком, и негромко посвистывал.
Бесшумно подкравшись сзади — господь знает, сколько изнурительных, голодных часов потребовалось Мирону, чтобы овладеть этим искусством — он выпустил последний лазерный заряд в голову сурка.
Животное юркнуло в нору. Мирон выругался.
Отбросил бесполезный пистолет, и достал из кармана самодельное боло — полиуретановый шнурок, утяжеленный с двух сторон катушками высокого напряжения.
Устроившись как можно удобнее с наветренной стороны, за кустом цветущего саксаула, он приготовился к долгому ожиданию.
Посвистывал негромко ветер. Солнце медленно клонилось к горизонту. В горле образовался жаркий комок, утыканный, казалось, сухими колючками. Но кашлянуть, или просто перевести дыхание, было нельзя.
Наконец сурок, бдительность которого была успокоена тишиной и безмолвием, вновь показался. Понюхал ветер, подслеповато огляделся, и усевшись на толстые задние лапы, принялся высвистывать вечернюю песню.
Мирон молниеносно метнул боло. Полиуретановая нить захлестнула шею и сурок, дёрнув лапами, рухнул у входа в нору.
Когда Мирон, натащив сухого саксаула, запалил наконец костёр, уже стемнело. Разделывая упитанную тушку, он криво улыбался: видел бы его сейчас профессор Китано!
Еще полгода назад он с восхищением следил, как из разрозненных продуктов — хлеба, ветчины, острого соуса — получается произведение кулинарного искусства: свежий сэндвич.
Теперь же Мирон собирался отведать жаркое на вертеле из добычи, которую выследил и убил совершенно самостоятельно.
Времена меняются. И мы меняемся вместе с ними… — непременно сказал бы Платон, узнай он, чем занимается на досуге младший брат.
Мясо был жестким, чересчур жирным и сильно воняло мускусом. Но ничего вкуснее Мирон в жизни не ел. Потому что в этот миг, под высокими белыми звёздами, он был Охотником, а старый толстый сурок — Добычей. Его добычей…
На этот раз не было ни Призрака, ни Сонгоку. Никто не пытался его предупредить или помешать содеянному.
Просто вдруг, совершенно неожиданно, в затылке взорвалась бомба, и Мирон, подавившись костью, повалился лицом в костёр.
3. 2
Когда он попытался открыть глаза, веки, да и всё лицо, охватила жуткая боль. Кожа превратилась в обгорелую отбивную. Мирон чувствовал, как при малейшем движении кожа на щеках, на лбу лопается, и в трещинках появляются капли сукровицы.
Значит то, что он рухнул лицом в костёр, не приснилось. А вот… что было до этого?
Он выслеживал суслика. Затем пёк его на костре, затем ел.
В затылке взорвалась боль.
Мирон еле сдержался, чтобы не потрясти головой — уверенность, что от этого станет еще хуже, послужила отрезвляющим фактором.
Итак, можно попытаться проанализировать: он жив, но чувствует зверскую тошноту. Лицо горит. Башка раскалывается. Он находится в каком-то тёмном, и судя по запахам, замкнутом помещении.
Вывод — его выследили. Совсем, как он давешнего суслика… Затем оглушили, связали и взяли в плен. Кто?
На вскидку, два варианта: или владельцы дронов, или кочевники. Например, Торгутай Кирилтуху могло показаться, что одной винтовки в качестве мзды за свободный проезд по степи слишком мало…
Осталось открыть глаза и проверить.
Мирон предпринял еще одну героическую попытку разлепить веки. Кожа распухла и отекла, так что удалось создать лишь узкие щелочки, сквозь которые просочился неровный свет.
Ах да, были ещё запахи.
Крови — значит, приложили его знатно. Пота и еще чего похуже — значит, обморок был достаточно глубоким, чтобы тело перестало себя контролировать. Едкий запах антисептика — значит, о нём всё-таки позаботились. Обработали ожоги и рану на затылке…
Помимо антисептика, пахло сырыми шкурами, овечьей кошмой и горящим кизяком.
Значит, дроны здесь всё-таки ни при чём, — решил Мирон. Как-то не совмещались в его сознании высокотехнологичные ищейки и запах горящего кизяка…
Мирон поворочался на колючей, ядрёно пахнущей кошме и сел. В голове сразу загудело, в горло хлынул поток горькой желчи.
Значит, всё-таки сотрясение, — думал Мирон, прислушиваясь к утихающим спазмам в пустом желудке.
Отёк спадал, и глаза уже открывались довольно широко. Теперь он видел, что находится в так называемой юрте — самопрограммируемом сборно-разборном коттедже, из которого удалили, вырвали с мясом все внутренности — спальни, кухню с линией доставки, биотуалет и систему подачи воды… Остались лишь стены и голый пол, заваленный кошмами, сырой овчиной и пластиковыми упаковками из-под замороженных соевых обедов.
В дальнем углу обширного замусоренного пространства громоздилась еще одна куча шкур. Неожиданно она пошевелилась, и из глубины на Мирона уставились две светящиеся точки…
— Кто здесь? — вскрикнул он, но тут же сообразил, что точки — это отражения огонька примитивного светодиодного маячка, тлеющего ровно посередине помещения. Отражался светильник в глазах.
А глаза принадлежали тощему лысому существу. Худющему, с орлиным носом, иронично изогнутыми тонкими губами и огромным адамовым яблоком. Одето оно было в сильно заношенный спортивный костюм из нанопоры и громадные, сорок последнего размера, кроссовки.
— Ты почему молчишь? — спросил Мирон. — Ты меня понимаешь?
Существо моргнуло — раз, другой. Глаза его оставались совершенно пустыми. Лицо не выражало ни единой мысли, было похоже на пустой экран.
— Чёрт, — выругался Мирон. — Подсунули в соседи овоща…
— Я не овощ, — вдруг сказало существо. Как-то сразу стало понятно, что это мальчишка, подросток.
— А какого хера молчишь? — сердито спросил Мирон, ощущая себя полным придурком.
— Мне нужно было закончить запись, — пояснил мальчишка.
Разложившись, как шезлонг на своих ногах-ходулях, он поднялся и в два шага преодолел расстояние до Мирона.
— Здорово они тебя, — сказал он и вновь отключился. Лицо опустело, взгляд расфокусировался.
— Эй, кончай придуриваться, — нервно попросил Мирон. — А то хочется тебе по морде съездить.
— Нужен был крупный план, — не обидевшись, пояснил мальчишка. — Но теперь всё. Конец. Следующая передача завтра…
— Что ты несёшь? Какой план? Какая передача? — Мирон протянул руку и дотронулся до мальчишки. Фух… А то показалось, что он вновь провалился в какой-нибудь сраный аттрактор.
— Я видеолог, — скромно потупившись, выдал пацан. — Снимаю фильм о жизни нео-кочевников. Изучаю социальные течения в среде маргинальных обществ.
— Ничего я, на хрен, не понял, — пожаловался Мирон. — Какой, в жопу, фильм? Чем ты его снимаешь?
— У меня имплант, — мальчишка уселся рядом. Пахнуло давно не мытым телом и острым, солёным запахом сои. — Камера подключена напрямую к зрительному нерву, — он погладил кончиками пальцев бритый висок. — Запись идёт прямо на подкорку, а потом сразу уходит в Плюс. У меня такая фишка: никакого монтажа, никаких правок. Всё в реале — как оно есть на самом деле.
— Тут есть вода? — на языке остался горький привкус желчи, в горле немилосердно першило.
— Извини, я не подумал… — мальчишка вскочил и принялся рыться в упаковках на полу. В призрачном свете фитилька был он похож на сильно исхудавшего богомола. — Сейчас-сейчас…
Наконец он отыскал бутылку с осмотической мембранной крышкой и протянул Мирону.
— Пей.
Мирон взял бутылку, внимательно осмотрел крышку. По идее, мембрана задерживала как
