обхватила ее пальцами. Подушечкой указательного пальца правой руки начала отстукивать едва заметный ритм по кружке.
— За что папа полюбил тебя? — спросила Йона, так и не решившись сказать то, что хотела. Подумала начать издалека, с близкой темы.
— Я же уже рассказывала, — сказала Вера с интонацией, в которой читалось нежелание по-новой бередить свою память.
— Нет, мама, я про папу спрашиваю. Почему он тебя полюбил, а не ты его?
Вера непроизвольно потянулась к носу, погладила. Задумчиво поглядела на Йону.
— А я не рассказывала?
— Нет.
Вера дважды потерла пальцем левый глаз.
— Честно говоря... Ну да, как я могла об этом рассказывать, если Эван сам никогда не говорил, за что...
Взгляд мамы стал далеким и грустным, она опустила глаза, пальцами левой руки начала потирать правую ладонь. За окном снова сильно ударило, засверкали огни, но мама в этот раз не обратила никакого внимания.
— Хотя... — произнесла Вера. — Он сказал мне однажды, что его поразили мои глаза, когда он первый раз меня увидел... В них не было ни страха, ни заискивания. Он сказал, что его поразило то, что он впервые видел человека, который выглядит естественно, таким, какой он есть, когда на него не давят обстоятельства, тревога, нет желания понравиться...
Вера замолкла, потом усмехнулась.
— Почему ему так показалось? Знала бы ты, сколько страха и тревоги во мне тогда было на самом деле. Видимо, я была очень отчаянной, что выглядела настолько отважной.
Вера снова усмехнулась и совсем замолчала. Слышно было, как тикают часы в зале, как бьет дождь по крыше, и где-то вдалеке разрываются небеса. Вера погрузилась в воспоминания, а Йона не решалась прервать их своим оглушительным признанием.
— Слышишь? Твой Балбес вернулся! — произнесла мама.
За парадной дверью было слышно настойчивое, неприятное мяуканье Ахиллеса.
Йона быстрым шагом дошла до двери, взялась за ручку.
— Не пускай его, на руки возьми, — услышала она мамин голос. — А то он тут затопчет все! И я стану его личным Гектором!
«Гектором? При чем тут Гектор?»
— Ахилесса сразил Парис! — крикнула Йона.
— Тем более! — крикнула в ответ Вера. — Натаскает мне тут грязи — ему конец!
Мяуканье за дверью прекратилось. Йона присела, чтобы не дать прошмыгнуть коту, опустила ручку двери и медленно потянула ее на себя. За образовавшейся щелью сидел намокший, взъерошенный, достаточно упитанный кот лоскутного окраса — смесью черного и рыжего волоса с белыми «заплатами» по телу. Он яростно вылизывал шерстку на левом боку, не обращая внимания на звук двери. Снаружи, за крыльцом, по исчезнувшей под лужей тропинке неистово лупил дождь из крупных, как виноградины, капель.
— Кс-кс-кс! — позвала Йона.
Ахиллес оторвался от своего занятия и задумчиво поглядел на Йону. Он жалобно и громко мяукнул во весь зев своего рта, потом начал облизывать переднюю левую пятку.
Йона протянула руки и взяла кота.
— Какой же ты мокрый! — воскликнула Йона.
Она приоткрыла дверь, немного вышла наружу и несколько раз встряхнула кота. Ахиллес замер, не дергаясь, но Йона чувствовала, что такое фамильярное обращение ему не по душе.
— Мама, принеси мне что-нибудь обтереть его здесь! Сразу не подумала!
Послышалось мамино ворчание и некоторая суета.
— За дверь хотя бы занеси! Что держишь его снаружи!
Йона затащила кота и села на невысокую скамеечку справа от двери. Она держала его одной рукой, а другой — гладила по мокрой голове, на которой шерсть торчала словно наэлектризованная. Ахиллес прикрыл глаза и довольно мурчал, не двигаясь, каждый раз ожидая новой порции ласки.
Жил он у них уже три года. Котенком его никто не хотел брать — не всем нравился его окрас и еще — из всего помета он единственный родился с дефектом на правой задней ножке, из-за чего прихрамывал. Кто-то сказал, что это из-за аномалии сустава в районе ахиллова сухожилия. Так и возникло его прозвище. Хромота, впрочем, не помешала стать ему достойным представителем своего вида — здоровым, упитанным, и гонять мышей, птиц, прыгать по деревьям, и кричать под окнами соседей в начале весны.
Мама принесла старую йонину футболку.
— Ну что, давай приводить тебя в порядок, — улыбнулась Йона.
Улыбнулась и Вера, она стояла рядом, держа левую руку поперек груди, а другую прислонив к ней вертикально, ладонь которой при этом стала опорой для подбородка.
— Ну и где ты гулял три дня, Балбес? — она почти никогда не называла его Ахиллесом, редко. — Видишь, как промок! — по-доброму пожурила она его.
Кот, глядя на хозяйку, благодарно промурчал в ответ.
***
Йона почистила зубы, набрала полный рот воды, чтобы прополоскать. Глядя в зеркало, она думала о том, что завтра точно расскажет о Маркусе. Йоне было, с одной стороны, от чего-то очень страшно рассказывать об этом новом в ее жизни, с другой — ей был очень нужен мамин совет — как быть дальше. И мамино разрешение сходить в кино. Поэтому она «выпросила» у Маркуса один лишний день — до послезавтра, чтобы собраться с духом. Йона знала себя, она могла решающий момент откладывать до последнего, а потом так и не решиться, или сделать все так сумбурно, коряво и некрасиво, что потом несколько дней не находила себе места, думая о том, как лучше было сделать.
Йона сплюнула воду, снова посмотрела на себя. Глядя на свое худое, вытянутое лицо с редкими, но крупными веснушками, вьющиеся темно-русые волосы, спускающиеся до самых лопаток, она видела отца. Только глаза были мамины — зеленые, как драгоценные камни. У отца они были серыми. Внутреннему взору предстал образ папы: худощавый, лысый, с вытянутым лицом и теплой улыбкой, в свитере и черных штанах, он протягивает руки к ней, а она смеется, и неумело, неуклюже идет к нему. Самое отчетливое воспоминание детства — до жизни на Земле.
Она убрала все принадлежности в шкафчик за зеркалом, вышла из ванной, подошла к лестнице. Взглянула в темный зал. На кресле, свернувшись калачиком, спал Ахиллес. Будь здесь мама, согнала бы его. Йона улыбнулась и пошла наверх.
По пути к себе она заглянула к маме, хотя ее комната была дальше от лестницы, чем собственная.
— Спокойной ночи! — пожелала Йона.
Мама сидела на уже готовой ко сну кровати, в халате, с планшетом,
