Не знаю, было это на самом деле или нет. Кажется, было. Мне часто снилось, что я падаю с крыши, и тогда я просыпался от собственного крика, но Добрый Герой никогда не приходил ко мне с тех пор, как я предал нашу с ним дружбу. А сейчас он пришел. Он стоял напротив меня, на лицейской крыше, и он был так же реален, как я.
— Ты чудовище, — сказал он мне, прищурив нарисованные глаза. Длинный белый шарф Дарэка на его шее развивался от порывов холодного ветра. — Ты чудовище и ты умрешь.
В его голосе звучало сожаление.
— Я чудовище, — согласился я. Он принял боевую стойку. До меня вдруг дошло, что мы сюда пришли драться полем, а он собирается просто взять и избить меня.
— Так нечестно! — крикнул я.
— С чего ты взял? — рассмеялся он. — Ты не умеешь драться? Какая тебе разница, как умирать?
— Я умею драться! — неожиданно разозлился я. — Лаки научил меня…
— Лаки?! — он хохотал, балансируя на одной ноге. — А ты уверен, что Лаки реален? Что ты не придумал его, как меня или себя? Ты уверен, что Лаки — твой друг? Как ты влез во все это говно?
Уж не с его ли помощью? Что ты вообще знаешь про этого Лаки?..
— Замолчи! — мои кулаки сжались сами собой.
— Или что? — тут же спросил он. — Или ты убьешь И МЕНЯ?..
Я отчетливо увидел удивленное лицо Дарэка, запрещенные воспоминания были готовы обрушиться точечным ковром, но неожиданно я успокоился, отыскав спасительную дверь. Я прятался здесь всегда, когда мне было больно или страшно.
Это был мой мир, сжатый до размеров отсека подводной лодки, с защитными пентаграммами на стенах, место, где никто не мог меня достать. Я уходил сюда всякий раз, когда мне грозило что-то действительно страшное. Но сейчас ощущение чужого присутствия не покидало меня. Мне не было покоя даже здесь. На стене я увидел зеркало, которого там не было никогда раньше, а из черной глубины на меня смотрел Добрый Герой.
— Подойди ближе, — приказал он. — Я передумал убивать тебя. Я помогу тебе. Ты не должен меня бояться. Ты должен верить мне. И мы вместе спасем этот мир.
К началу зимы, когда им все же удалось вытащить меня из спасательного отсека, я неожиданно вспомнил все, что произошло, и поразился полному отсутствию каких-либо эмоций. Меня держали в больничном изоляторе, со мной никто не общался, но зато никто и не допрашивал, и вообще я не знал, что и думать, когда заставлял себя думать о серьезных вещах. В остальное время я грезил, глядя в потолок. Не помню, чтобы меня тревожил предстоящий суд, я не думал ни о смерти, ни о том, жив ли Лаки Страйк, ни о чем-то еще. Я просто впитывал белый свет всеми порами своей кожи.
Потом начался процесс, который длился около недели. В зале суда я столкнулся с живым и здоровым Страйком, и лишь щиты депрессии помогли мне сдержать невероятную радость. Я снова был не один. Мы встретились взглядом лишь на секунду, и я увидел, как где-то в глубине его глаз, за точно такой же маской, полыхнула молния. И погасла, оставив пустоту. В зале не было ни одного Высшего, никто ничего не заметил.
Все присяжные оказались людьми. Закрытые процессы отличаются от нормальных тем, что никто ни о чем не спрашивает ни подсудимого, ни его адвоката. Все решается без их участия, на основании протокола допроса. Раньше было, наверное, иначе, но «Сыворотка Правды» изменила процедуру суда, сделав ее справедливой. Двенадцать присяжных, замирая от ужаса, глядели на экран, на котором грифон терзал лицо мертвого человека. Я не сомневался: что они потребуют нашей смерти. Но мне было все равно. Все время, пока они смотрели материалы дела, я глядел в пол. И когда суд удалился на совещание, я все так же сканировал пол. И когда меня попросили встать, чтобы выслушать приговор, я послушно поднялся, не отрывая взгляда от пола. Беспокойство даже не шевельнулось в моей душе. Доспехи депрессии делали меня неуязвимым. Приговор был предельно мягким. Поскольку по закону мы считались несовершеннолетними, нас отправляли на Комбинат Принудительного Труда номер шестнадцать, где нам предстояло работать до достижения двадцати одного года. В день совершеннолетия нам должны были подарить двойную смерть.
Так себе подарок.
Пустые пространства всегда завораживали меня своей потрясающей силой, особенно в сумерки и пасмурные дни. Был пасмурный вечер, тяжелые снежные тучи ползли над бетонным полем глайдрома, откуда нас увозили в Семерку.
— В машину! — приказал охранник в коповских очках и несильно ткнул меня в спину прикладом парализатора. Мы по очереди залезли в армейский «дафт», гроб которого темнел на фоне летящих очертаний двухместных глайдеров, и заняли места вдоль стен. Нас приковали наручниками к металлическим креслам, что, в принципе, было излишним, так как из того, что мне удалось услышать, я понял, что нас считают полными дебилами. Подавление класса «А», безвредное для людей (многие из них, говорят, даже торчат на этой дряни), в случае с эмпи всегда приводит к катастрофе. Эмпи можно списывать, так как для ментальных разработок он становится совершенно непригоден. Говорят, раньше это применялось в программах, как очищающий вирус, но препарат запретили из-за сумасшедшей летальности. Не знаю, можно ли к нему привыкнуть, но подозреваю, что да — вырабатывается же у людей зависимость от этой гадости. Так или иначе, я чувствовал себя довольно сносно. Охранники как раз говорили обо всем об этом.
— Все верно, — гудел очкастый. — Чудовища должны быть под контролем. Я вообще этого всего не понимаю. А природу спасать уже поздно. Но уродам разве такое объяснишь?.. Из-за каких-то птичек… Тьфу! Жаль, что им мозги прокипятили. Попали бы к нормалам, так лучше не придумаешь! За все ответили бы сполна!
— Да ладно тебе, — отмахнулся молодой. — Тебе-то что за дело? Овощи, не овощи, самое страшное для них уже произошло. Мозги-то тю-тю!
— У тебя у самого, — проворчал очкастый, — мозги тю-тю. Ты видел эти кадры? Думаешь, они ответили? Думаешь, ответили, да? Да, ответили? Скажи, ответили?..
Они принялись ругаться, потом заткнулись, начали клевать носами и, наконец, уснули. Я осторожно поднял взгляд. Страйк не утратил своих способностей оператора, он по-прежнему мог пользоваться полем. Именно тогда я впервые задумался, что же за блоки поставлены у этого парня.
Подавление класса «А» он перенес, как укол глюкозы.
«Дафт» набирал высоту. Под нами проплывали гранитные скалы Тройки, озера Четверки, трущобы Пятерки, а в Шестерке я даже и не знаю, что есть. И уже никогда не узнаю.
Лаки спал, уронив голову на грудь. Он здорово похудел, и вообще херово выглядел, так же, наверное, как и я. От однообразного гудения двигателей затягивало в сон, очень скоро я уснул и проспал до самой посадки безо всяких сновидений.
Гигантская свалка отходов со всего Стад-Рэя, разбитая на квадраты и обнесенная железными заборами, просто поражала аурой безнадеги. Уродливое здание Комбината было видно еще с посадочной полосы глайдрома, куда нас привезли. Единственная дорога вела именно туда. Черные точки мусоросборников расползались из серого куба в разные стороны. Из высокой трубы Комбината валил едкий дым. Я заметил, что охранники тут же нацепили респираторы.
— В машину! — снова приказал очкастый.
Стены отчаянья, такие же бетонные, как заборы вдоль дороги, придвинулись вплотную. Этот пейзаж должен был стать последним из всех, которые я когда-либо видел. КПТ надвигался, вырисовывались все новые детали. Такие, как мочалка колючем проволоки, свисающая с забора, или серые лица обитателей этого Ада, провожающих нашу машину безразличными взглядами…
На куче слежавшегося мусора недалеко от входа лежало мертвое тело, а над ним стояли двое охранников и эмпи в штатском с открытой консолью. Машина остановилась. Эмпи заглянул в кабину, что-то сказал шоферу. Я не услышал ни слова — перегородка из бронепластика гасила звуки, но мне очень не понравился взгляд, которым этот эмпи рассматривал сначала меня, а затем
— Страйка.
— Иго уже здесь, — сказал очкастый второму. — И, кажется, не в духе.
— Да… — протянул тот. — Ладно, подождем до вечера. Ну его к дьяволу…
Лаки равнодушно глядел через прозрачную перегородку вперед, на заснеженную дорогу. Скоро своды КПТ сомкнулись над нами. Машина въехала на территорию объекта, и мне, наконец-то, сделалось страшно.
Охранники вручили сопроводительные документы коменданту КПТ и он отпустил их. На нас он взглянул дважды — когда сличал фотографии досье и когда прочитал, по какой теме мы сюда заехали. Я устал стоять, мне было плохо. Потом пришел эмпи в штатском, Иго, как назвал его очкастый, и вокруг сделалось очень неуютно. У меня задрожали колени, я ощутил нарастающее давление в центре живота, когда он медленно обходил вокруг нас.
— «Экотерра»! — хохотнул комендант. — Обалдеть! Вот уроды!
Кажется, Иго поморщился.
