Рита.
– Тебя в морге…
С кем это она? По телефону?
В ванной?!
– …родители…
– Рита?
– …не узнают… – она меня не слышала. – Тебя…
Я ударил в стенку кулаком. Ссадил кожу о шершавую плитку.
– Рита!
– …в морге…
Нас разделяла стена. Нас разделял целый мир.
– …не узнают…
Пулей я вылетел из туалета. Громоздкой, неуклюжей, трясущейся пулей. И срикошетил от стены коридора. Плечо взорвалось острой болью, когда я вынес дверь ванной – что называется, с мясом. Взвизгнула, отлетая, задвижка. Хрустнули петли. Как при этом я не пришиб Риту, одному богу известно.
– …родители…
Она стояла у зеркала. Тихая, благостная. Словно под кайфом. В правой руке Рита держала маникюрные ножницы. Очень острые, хищно выгнутые на концах. Казалось, она решила подровнять сломанный ноготь. Когда б не рот, залитый густой, темной кровью, не блузка на груди – багровая, масляная; если бы не лужица в мойке, лениво утекающая в слив…
Рита разрезала себе ноздри.
На меня она не обратила ни малейшего внимания. Выбитая дверь? – разразись в коридоре самум, начнись океанский шторм, она бы и этого не заметила.
– Меня в морге родители не узнают, – счастливо хихикнула Рита.
И поднесла ножницы к глазу.
Я вцепился в ее руку, как обезьяна – в спасительную ветку. Две мои руки – против ее одной. Две человеческие, плоть и кожа, и жалкие мышцы – против гибкой стали, и яростного пластика, и безумия, сошедшего с небес. Запах ванили наполнил ванную. Черные орхидеи прорастали в кранах. Ангел сорвал печать, и вода в трубах превратилась в кровь. Ножницы полоснули меня по щеке.
Нет, не ножницы – ногти левой, свободной руки.
– Тебя в морге родители не узнают, – предупредила Рита.
И ударила снова.
А в зеркале на стене, напротив Риты, была подворотня, и серый бетон, и мой Антошка с разбегу бился о стену головой. Первый случай жертвы и исполнителя в одном лице. Теперь уже – второй.
Со временем творились чудеса. Я дрался с ней вечность. Натэлла примчалась к нам мгновенно. Как это совместить, я не знаю. Как Рита не выцарапала мне глаза, не знаю. Как ножницы вспороли мне мочку уха, не знаю. А уж каким образом Натэлла ударилась оземь и превратилась в Чистильщика – не знаю и знать не хочу.
Огромный, деловитый, он оторвал фурию от дурака.
– В морге! – крикнула Рита.
– Да, – согласился Чистильщик и ударил.
В боксе это называется хук.
– Сдурел? – заорал я, глядя на бесчувственную Риту.
Она сидела, запрокинув голову, между мойкой и душевой кабиной. Ножницы валялись рядом. Неясно, куда пришелся кулак Вадима Петровича, но пришелся он кстати. Неземной покой снизошел на лицо женщины. Блестела кровь – на губах, на подбородке… Чуть дрожали ресницы. И рот – рот Джокера, терзающего Готем-сити – перестал бормотать про морг и родителей.
– Нет, – ответил Чистильщик.
И ударил еще раз.
В боксе это называется бомба. Не спрашивайте, куда сел я. Или лег.
Не знаю. Не помню.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
ПРИВЕТ ИЗ СИБИРИ
Выглядело это – как в кино.
Очень близкая дистанция. Перенос центра тяжести. Хитрый подворот тела. С ноги на ногу – раз! И кулак – снизу вверх, по красивой дуге. В подбородок. В чисто выбритый с утра, до боли знакомый подбородок. Черт возьми, мишень просто наделась на этот увесистый чудо-кулак…
– Апперкот, – с удовлетворением сказал Чистильщик. – Моя фишка.
Пальцы его легли на клавиатуру ноутбука.
– Ты на замедленной посмотри. Вот где класс!
– Зачем ты мне это показываешь? – спросил Золотарь.
Чистильщик удивился:
– А кто еще оценит? Если не ты?
– Я уже оценил.
Трагическим жестом Золотарь обвел палату. Грех жаловаться, палата была отдельная. Типа "люкс". С холодильником и телевизором. С выходом в Интернет, гори он синим пламенем. С видом на парк из окна. Беседки, мраморные нимфы, скамеечки…
Частная клиника "Доктор Сан" уважала своих пациентов. Случайные люди лечились в другом месте. И правильно – увидев счет от "Доктора Сана", случайный получал инфаркт.
– Мало. Вот, смотри: ювелирная работа.
– Ты мне зуб сломал.
– Не ври.
– Сломал.
– Ничего я не ломал. Тебе зуб наращивали, вот и откололось.
– Ты отколол, горилла.
– Скажем так: при моем участии. Давай еще раз прокручу.
– Иди в пень.
– Получишь удовольствие.
– Я уже получил…
Клинику оплатил "Авгикон". Золотарь торчал тут восьмой день. Каждый раз, когда он затевал разговор о выписке, улыбчивый врач спрашивал: вам у нас плохо? Хорошо, честно отвечал Золотарь. Но дома – лучше. Ведь я здоров? В целом, соглашался врач. И переходил к частностям. Из них следовало, что только наблюдение специалистов спасет пациента от знакомства с гробовщиком.
Золотарь понимал: сбеги он из клиники, никто его силой возвращать не станет. Пожурят, и все. Сбегу, говорил он себе. Вот завтра и сбегу. Но здесь было так тихо, так спокойно… К обеду подавали графинчик каберне. Для укрепления сил. Перед ужином все гуляли в парке. Кроме Риты – она не выходила.
Ела она тоже отдельно.
– А что я должен был делать? – риторически спросил Чистильщик, в десятый раз любуясь своим апперкотом. Сейчас он крутил "покадровку". – Вы дрались. Ты бы видел, как вы дрались… Как звери. Я не знал, кто из вас импицирован. Я ничего не знал. Решил перестраховаться.
– Карлсон тебе звонил. Ты не брал трубку.
– Аккумулятор сел, мать его…
– Ты каждому из нас поручил звонить тебе?
– Ага. Все это время я не подходил к компьютеру. Во избежание. И Натэлла. И Черный. Ни дома, ни на работе. Нигде. Вот и пришлось завязать внешников на вас.
– Они тоже не могли к тебе дозвониться?
– Они звонили. Говорю ж, аккумулятор. Блин! Так все хорошо продумали, продублировали, обложились запасками… И нате-здрасте!
Подойдя к столу, Чистильщик взял яблоко из вазы с фруктами. Каждое утро круглолицая медсестричка приносила в палату эту вазу. Яблоки, апельсины, виноград. Бананы. Израильскую хурму "шерон". Золотарь знал этот сорт – им торговали круглый год в киоске на углу. Весной – еда для миллионеров.
Откуда узнали, что он душу продаст за хурму?
– Продумали они. Не чавкай! Раздражаешь…
– Нервный ты стал, Золотарь.
– С вами станешь…
– Да ладно! Ну, нокаут. Обычное дело.
– Обычное? Ты, терминатор! Ты хоть знаешь, что происходит во время нокаута?
– Что?
– В момент удара череп резко движется. Мой, между прочим, череп. Мозговые оболочки растягиваются – мои, между прочим, оболочки. Мозг по инерции тоже сдвигается.
– Твой, между прочим, мозг.
– Именно. И мой, между прочим, мозг ударяется о внутреннюю часть черепа.
– С образованием кровоподтека. Твоего, между прочим.
– Вот-вот. А тебе все хиханьки.
– Откуда такие подробные сведения? Про нокаут?
– Ночью приснилось.
Золотарь не врал. Приснилось – плоское, скучное.
– Бывает, – Чистильщик нахмурился. – Не морочь мне голову. Я и без тебя знаю анатомию нокаута. Ты мне еще про мозжечок расскажи. Который типа гироскоп и 3D-процессор.
– Правда? Мой мозжечок?
– У тебя нет мозжечка. Патология детства.
– Иди ты…
– Позже. Короче, извини и не злись. Что бы ты сделал на моем месте?
– Разобрался бы сперва…
На самом деле Золотарь валял ваньку. Приятно было корчить из себя униженного и оскорбленного. Видеть, как Чистильщик грубовато извиняется – не в лоб, а обиняками. Больше интонациями, выражением лица, чем словами. Пусть поерзает, кинг-конг. А так – считай, брат, отделался легким испугом.
Малой кровью, могучим ударом.
Мужское достоинство не слишком пострадало. Наверное, заслуга нокаута. Обнаружив, что верх в отключке, низ решил не усугублять. Два дня ныл ушиб бедра. Медсестричка – та самая, круглолицая – обихаживала травму. Смазывала, прикладывала, лелеяла, как родного. Не без курьезов – пациент очень стеснялся, когда не мог сдержать возбуждения. Медсестра хихикала. Больной, вы идете на поправку, смеялась она. Семимильными шагами. Пожалуй, в случае чего она не отказала бы. В лечебных, сами понимаете, целях.
Золотарь все собирался это проверить.
– Нет, какой апперкот! – Чистильщик не мог угомониться. – Класс! Надо Петровичу показать, он оценит.
– Там везде камеры? – вдруг спросил Золотарь. – У нас?
Чистильщик стал серьезен. Остановил просмотр. Перестал жевать. Лицо его прояснилось – так радуется учитель, когда любимый ученик с шестой попытки догадывается, что Волга впадает не в Ледовитый океан.
– В "нижнем котле"? Везде.
– И на кухне?
– Даже в сортире.
– А у тебя? В студии?
– И у меня. Вплоть до балкона. И в подъезде.
– Нас целый день снимают?
– Да.
– Значит, не мы исследуем? Значит – нас?
Чистильщик кивнул.
– А я все жду, – сказал он, закрывая ноутбук, – когда ж ты это сообразишь.
– Тебя это унижает?
– Нет.
– Задевает? Давит на гонор? Типа, тварь дрожащая?
