зла, когда «приходится прибегать к таким средствам, которые не заданы специфическими, внутренними целями данного движения, а навязаны конкретным соотношением сил, конкретно-историческими условиями» [140], тогда употребление зла может стать «правым средством», стать благом, как становится благом скальпель хирурга, спасающий человеческую жизнь.
В «Сказании о Флоре» В. Короленко, возражая Л. Толстому, справедливо заметил:
«Сила руки – не зло и не добро, а сила; зло же или добро – в ее применении. Сила руки – зло, когда она подымается для грабежа и обиды слабейшего; когда же она поднята для труда и защиты ближнего – она добро» [141].
На эту внутреннюю объективную взаимосвязь между целью и средствами борьбы неоднократно указывал Ленин:
«Всякий здравый человек скажет: добыть куплей оружие у разбойника в целях разбойных есть гнусность и мерзость, а купить оружие у такого же разбойника в целях справедливой борьбы с насильником есть вещь вполне законная. В такой вещи видеть что-либо „нечистое“ могут только кисейные барышни да жеманные юноши, которые „читали в книжке“ и вычитали одни жеманности».
И Ленин прямо ставит вопрос:
«Есть ли разница между убийством с целью грабежа и убийством насильника?.. Не зависит ли оценка того, хорошо или дурно я поступаю, приобретая оружие у разбойника, от цели и назначения этого оружия? От употребления его в нечестивой и подлой или в справедливой и честной войне?» [Л: 35, 364].
Значит, никакой список средств заведомо «правых» или «неправых» не может помочь в решении конкретных политических и социальных проблем.
«Прав был философ Гегель, ей-богу: жизнь идет вперед противоречиями, – писал Владимир Ильич, – и живые противоречия во много раз богаче, разностороннее, содержательнее, чем уму человека спервоначалу кажется» [Л: 47, 219].
Основоположники марксизма не раз повторяли мысль о том, что именно революции являются «локомотивами истории», а насилие – ее «повивальной бабкой». Но, формулируя эту мысль, они исходили отнюдь не из особых симпатий к насилию. Они констатировали объективный закон развития антагонистических классовых обществ на той стадии, которую они называли «предысторией человечества».
История этих обществ всегда была историей кровавого насилия над людьми, причем насилия, чинимого ничтожным меньшинством над большинством. И революционное насилие всегда выдвигалось лишь как альтернатива большинства народа по отношению к насильничающему меньшинству.
Анализ основных тенденций классовой борьбы и тогдашнего опыта международного пролетарского движения привел Маркса и Энгельса к выводу, что в условиях безраздельного господства капитализма во всем мире наиболее вероятные формы борьбы при переходе политической власти к рабочему классу будут так или иначе связаны с вооруженным насилием по отношению к буржуазии.
И объяснялось это опять-таки не какой-то особой склонностью пролетариев к насилию, а тем, что именно буржуазия, правящие классы вообще всегда первыми прибегали к оружию для защиты своих корыстных интересов, т.е. сами толкали народные массы на путь вооруженной борьбы. Материальная сила, указывали в этой связи классики марксизма, может быть опрокинута только материальной силой, т.е. старый мир можно изменить не «оружием критики», а лишь посредством революционной «критики оружием».
Но даже установив эту наиболее вероятную перспективу, ни Маркс, ни Энгельс отнюдь не абсолютизировали вооруженную борьбу как единственное и универсальное средство достижения пролетариатом его конечной цели.
На вопрос: «Возможно ли уничтожение частной собственности мирным путем?» – Энгельс отвечал:
«Можно было бы пожелать, чтобы это было так, и коммунисты, конечно, были бы последними, кто стал бы против этого возражать» [МЭ: 4, 331].
Маркс, всегда решительно боровшийся против экстремистских и анархистских концепций пролетарской революции, писал:
«Восстание было бы безумием там, где мирная агитация привела бы к цели более быстрым и верным путем» [МЭ: 17, 635].
Идеи классиков марксизма были развиты Лениным применительно к новым условиям классовой борьбы, сложившимся в XX столетии. Подобно Марксу и Энгельсу, Ленин считал, что для рабочего класса, призванного сохранить и защитить от физического и нравственного вырождения главное достояние планеты – трудящиеся массы, сохранить и умножить достояние человеческой культуры, мирный путь борьбы за конечную цель – коммунизм – является наиболее предпочтительным и целесообразным.
«Рабочий класс, – писал он еще в 1899 году, – предпочел бы, конечно, мирно взять в свои руки власть…» [Л: 4, 264].
В 1913 году, в момент назревания революционного кризиса, он опять подчеркивал, что
пролетариат «обеими руками ухватился бы за малейшую реформистскую возможность осуществления всякой перемены к лучшему» [Л: 23, 396].
Наконец, в 1917 году Ленин вновь и вновь повторяет, что именно мирный путь наиболее желателен.
«Так было бы всего легче, – пишет он, – всего выгоднее для народа. Такой путь был бы самый безболезненный, и потому за него надо было всего энергичнее бороться» [Л: 34, 12].
Не отрицал он и того, что в будущем, при определенных исторических условиях, вполне будет
«возможна мирная уступка власти буржуазией, если она убедится в безнадежности сопротивления и предпочтет сохранить свои головы» [Л: 30, 122].
Но ход классовой борьбы в России, а отнюдь не субъективная воля теоретиков, вождей и партий создал иную объективную обстановку, при которой «всякой перемены к лучшему» можно было добиться только путем восстания.
Если в начале века Россия не знала себе равных в тогдашнем мире по остроте, глубине, многообразию и переплетению самых различных классовых противоречий и социальных конфликтов, то не знала она равных и по многообразию форм и методов революционной борьбы. И это не было случайностью, ибо страна стояла накануне первой народной революции эпохи империализма.
Еще в 1902 году Ленин писал, что
«всякое народное движение принимает бесконечно разнообразные формы, постоянно вырабатывая новые, отбрасывая старые, создавая видоизменения или новые комбинации старых и новых форм» [Л: 6, 385].
Русская революция подтвердила этот вывод. Темп развития событий, меняющиеся условия и обстоятельства борьбы, вовлечение в нее гигантских народных масс и многообразие форм проявления их инициативы породили многообразие форм самой борьбы.
Для определения конкретной программы действий в обстановке ожесточенной классовой борьбы Ленин считал совершенно необходимым по крайней мере три условия: 1) ясное представление «о конечной цели»; 2) понимание «того пути, который ведет к этой цели»; 3) точное представление «о действительном положении дел в данный момент и о ближайших задачах этого момента» [Л: 6, 397].
Вся деятельность революционной пролетарской партии в массах, постоянно подчеркивал Ленин, должна быть направлена не на «пассивное служение рабочему движению на каждой его отдельной стадии», а на
