«Дочка, тебе может встретиться всякое. В Городе бывают иномиряне — старайся думать о них как о людях. Помогай им, если нужна помощь. Разум универсален, в каком бы теле он ни обитал; в каждом уважай разумное начало и щади чувства любого существа. Поступая так, ты будешь вправе требовать того же и от них. Запомни — тот, кто поступает с киборгом как с вещью, так же — и даже хуже — будет обходиться и с себе подобными».
Аскет говорил, а они слушали его, кто сидя рядом на полу, кто на табурете.
«Людьми руководит агрессивность. Она генетически обусловлена как средство выживания, потому что мир был суров и беспощаден к людям. Но времена дикости прошли, а способность к насилию осталась! Может быть, сейчас это лишь рудимент и атавизм… есть же другие миры, где жизнь построена на ненасильственных основах, — тот же Форрэй, например, или Бохрок. Поэтому насилие необходимо изживать. В вас, к счастью, оно не вложено — и вы можете служить примером для людей. Пример — основа обучения; люди учатся, подражая, — и пример жизни без насилия будет изменять их сознание в лучшую сторону. Сегодня один, завтра двое — волей-неволей они будут задумываться о том, что можно жить, не угнетая никого, не угрожая, не завидуя, не злясь… Это работа на долгие годы, ребята. Когда она закончится — не знаю; может, никогда — пока не исчезнут гены агрессии, потому что они станут не нужны. А мы, раз уж оказались в этом веке и здесь, обязаны нести идею мира — не навязывать, а предлагать. Я бы спокойно умер, узнав, что изменил убеждением хоть одного агрессивного типа».
Вот так он их программировал — не через порт, а словом. А они слушали и учились — учились, в первую очередь, говорить и понимать то, что в пору неволи проходило мимо их ушей и глаз. Цветок — тот сперва не мог десятка слов связать; «да», «нет», «позвольте» — весь лексикон слуги-раба. А потом — потом как он складно объяснял, что какая фенечка значит и когда ее носить!
«Пока мир запачкан насилием, мы не имеем права успокаиваться и жалеть себя. Мы — как насаждающие сад. Плодов мы не увидим, но ими насладятся те, кто придет после нас. Их счастье и радость — достаточный повод, чтобы даже погибнуть ради будущего. Я верю в реинкарнацию; мы еще встретимся… — говорил Святой Аскет, который без машинной поддержки мог только дышать и едва двигать конечностями. Он покорял их силой духа, не зависящей от немощного тела. Казалось, его голос мог звучать и сам собой, без губ и языка…
Туанец поник, перелистывая свежие воспоминания. С кем он встречался в последние недели?.. Кто его наказал на ближайшие полтора месяца?
Людям не нравится санитарная пропаганда. Им не по душе, если кто-то нудно дудит в уши про болезни, травмы и тому подобное. Куда приятней слушать про всякие там наслаждения — и не знать, чем они заканчиваются. Так и засомневаться можно — а настолько ли люди разумны, как сами себя величают?..
Люди — да и другие разумные, если смотреть шире, — беспечны и недальновидны. Глядя на них из Небесного Города, Иисус-Кришна-Будда раскаялся в содеянном, но по милосердию своему не упразднил людей как вид, не стал их переделывать по-новому, а укрепил человечество киборгами, запрограммировав их на помощь и поддержку. На мир и добро. На то, что он забыл вложить в людей.
Наверное, господь был молод и неопытен, когда творил людей. От неумения люди получились слабыми, жестокими и злыми. Потом бог возмужал и поумнел, и понял, чего в мире не хватает.
Запаковав цилиндрический бикс с анализами, Мастерица пожалела, что не может позвонить в газеты и на телевидение, чтобы те во всеуслышание передали призыв к Чаре и ее девочкам: «Ради бога — остановитесь! Это не наш путь! Мы должны действовать иначе!»… Но не следует искушать Хармона намеками на то, что коммуна помнит больше, чем он нашел в их памяти.
Направляясь к дезкамере, Мастерица беглым взглядом из-за прозрачной стены проследила, как туанцы, одевшись в больничные комбинезоны, идут в изоляторы; на лице у Коа Наннии застыла маска отвращения.
«ВНИМАНИЕ! ВЫ НАХОДИТЕСЬ В ЗОНЕ ИНФЕКЦИОННОГО ЗАГРЯЗНЕНИЯ. ВЫХОД ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТАМБУР СПЕЦОБРАБОТКИ».
«ИНВЕНТАРЬ — НАПРАВО. СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ЗАГРУЗКИ В КАМЕРУ. ВРЕМЯ ЭКСПОЗИЦИИ УСТАНАВЛИВАТЬ СТРОГО ПО ТАБЛИЦЕ».
Слово «инвентарь» ее не унижало — Мастерица, в отличие от Чары, не считала себя человеком. Она сбросила комбинезон и обувь, сложила их в камеру меньшего объема. Набрала на пульте момент начала и срок.
— Покинуть кабину! — прозвучало из динамика.
Она наклонилась, изготовившись нырнуть в проем горизонтальной загрузки. Чтобы стать чистой, смело войти в общество людей — надо пройти сквозь темный ад, где безжалостный газ истребляет в тебе все дурное и опасное. Жди, терпи, сохраняй в сердце веру — и дверь откроется, и хлынет свет, и люди встретят тебя с любовью и радостью.
Ты нужна им. Быть кому-то нужным — вот цель, ради которой стоит жить.
Трэк запищал — будто его прищемили! — когда Хиллари голым вышел из душа. «До чего же не вовремя раздаются эти звонки!..» — завернувшись в безразмерное полотенце и придерживая самодельную тогу, он свободной рукой подхватил телефон с тумбочки.
— Да, Хиллари Хармон слушает.
— Здравствуйте, босс. Говорит Этикет. Надеюсь, я не оторвал вас от важных дел?..
Хиллари очень захотелось выругаться, выплеснуть на беглого координатора все скопившееся с пятницы раздражение, но он сдержался. И правильно сделал — вдруг явилось какое-то ребяческое ощущение триумфа — мммяууу! Этикет не выдержал! Он так и знал! Разумеется — кто ему может помочь, кроме босса?!! Пессимизм и сомнения Сида, многозначительное молчание Чака, хитро прищуренные глаза Гаста — все это позади и так же мало значит, как топтание босиком по полу; самое важное — Этикет нашелся!..
Откуда, в самом деле, Этикету знать, что Хиллари ночует в центре «Здоровье», пьет таблетки, принимает мудреные процедуры и встает на час позже обычного?..
— Я бы хотел встретиться, — промолвил Этикет, по-своему расценив молчание босса.
— Где и когда? — Тон Хиллари был сух и требователен.
— В «Сэрф-Тауэр», у Фонтана Влюбленных, — видимо, Этикет обдумал все заранее.
— Я вылетаю. Дождись меня обязательно. ЭТО ПРИКАЗ.
Этикет ничего не сказал в ответ и прервал связь. Хиллари поспешно вытерся, наскоро просушил волосы и причесался, одновременно прихлебывая слабый кофе, оделся и выметнулся из пансионата. Электрокар бросил у взлетной площадки — пусть его отгоняют те, кому за это платят, — и бегом направился к флаеру, чувствуя, как утренняя свежесть охватывает сыроватые волосы. В машине сразу включил кондиционер на обогрев — еще не хватало простудиться! — затем, вспомнив о печальной участи Селены, связался с Сидом, а под конец поздравил Гаста с тем, что тот опять остается в проекте за шефа. Нагретый воздух уже начал заполнять салон, когда Хиллари взлетел и взял курс на Город, одновременно по справочнику уточняя маршрут к «Сэрф-Тауэр»; эта достопримечательность была указана в любом туристическом путеводителе, но Хиллари там предстояло побывать впервые в жизни. И особого восторга от этого он не испытывал.
Дело в том, что Фонтан Влюбленных был главным местом встреч и знакомств гомосексуалистов Сэнтрал-Сити.
Роскошная шестидесятиэтажная высотка «Сэрф-Тауэр» была композиционным центром квартала Гэнтли-Боук, самого компактного поселения геев Города, и заключала в себе офисы, магазины, рестораны и разные увеселительные предприятия. Сооружение высотой в 244 метра гордо довлело над кварталом плотной застройки, как утес-великан возвышаясь над окружающими домами, охватившими «Сэрф-Тауэр» по периметру, прорезанными эстакадами дорог и двумя линиями рельсовых путей, что несли людскую массу к башне. Хиллари приземлился на крышу одного из домов обрамления, где была площадка для флаеров, уплатил за стоянку и — сперва вниз на скоростном лифте, потом по просторным холлам подножия небоскреба, любуясь на таблички «ВИДЕОСЪЕМКА ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО С СОГЛАСИЯ СОВЕТА ОБЩИНЫ! ЗА НАРУШЕНИЕ — ШТРАФ 50 БАССОВ», далее эскалатором и вновь лифтом — очутился у фонтана.
Это был даже не зал, а внутренний двор-колодец. «Сэрф-Тауэр», казавшийся снаружи монолитным, внутри выше 25-го этажа был словно толстостенная труба квадратного сечения. Потрясающий зал уходил ввысь на сто сорок метров, немного расширяясь кверху, но весь был наполнен светом незримых ламп, а вместо потолка мерцал прозрачный купол. Тридцать пять этажей открывались внутрь террасами, балконами, живописными висячими садами; щиты из небликующего моностекла предохраняли любителей глазеть от несчастных случаев, но ничуть не искажали видимости, и, задрав голову, можно было наблюдать за движением людей на всех уровнях. По вертикальным опорам сновали вверх и вниз стеклянные кабины лифтов, наискось стены перечеркивали лестницы и эскалаторы. Толпы народа непрестанно вливались в колоссальный зал из нижних этажей, из обширных подземных автостоянок и со станций рельсовой дороги. На дне зала нежно синел большой бассейн, из которого с приглушенным гулом поднимался высоченный — и притом полый и светящийся изнутри! — столб воды, ниспадающий вниз правильными струями, рассеивающимися в воздухе. Скрытые гравиторы так направляли мельчайшую водяную взвесь, что над бассейном играло одновременно несколько радуг, но при этом ни капли не падало на головы посетителям.
