Жуки – потешные, красивые жуки. Уже сутки Ник Юсупович Спирас мучит скарабеев.
Тишину кухни изничтожает бравурный марш. Спитфайр всегда любил марши – и до, и особенно после смерти. Подходящую мелодию для мобильника нашёл в Сети.
– Где он? Что с ним? – Трубка мягко липнет присоской к уху, повисает. У Спитфайра два жука, и две палочки-хаси – и рук тоже не пять, телефон держать нечем. – Ну?
– Он сбежал. Ему было видение. – Голос из мембраны. Страх. Раскаяние. Смирение и готовность понести любое наказание.
– Он вспомнил?
– Да.
– Я же просил… – шепчет Спитфайр, хаси падают на пол, освобождённые скарабеи медленно взбираются по рукавам Ника Юсуповича. Прячутся в черепе мертвеца. – Просил…
Кишки бизонов, сушёные скальпы, маисовые лепёшки у костра. В трубке звучит голос одного из шаманов, воскресивших Ника Юсуповича. Это глупый старик из племени шошон-ивитем. У старика есть погребок с «огненной водой» и моноциклетная куртка с цветами фратрии Койота. Старик много пьёт. Пожалуй, слишком много.
– Я виноват, я приму кару, я готов понести любое наказание, я… сеппуку… – Индеец ненавидит телефоны. В телефонах обитают духи, они захватывают в плен голоса людей, а иногда полностью перевирают разговор. Индеец ненавидит телефоны. Другое дело Интернет…
– О чём ты, брат, какая кара и никаких самурайских заскоков. Не о том думаешь… Пошли Гарриса и Гиту, пусть найдут Избранника. Пусть вернут его в Гаражи, пусть спеленают, если будет брыкаться. Они это умеют.
– Да, Узбек. Умеют. Они уже в пути. Они рыщут. Они найдут мальчишку.
– Хорошо. Смутные Времена наступают, да, Мудрый Койот? Зло зашевелилось, выползло из преисподней.
– Да, Узбек.
Отбой.
Трубка вся также висит, растягивая непрочную резину уха.
Где может быть Избранник? Куда выведет его тропа судьбы? – Спитфайр разбрасывает по столешнице старые засаленные карты. Комбинации-символы, символы-комбинации…
ЯЙЦО.
ПТЕНЕЦ.
СМЕРТЬ.
Инкубаторы?! Надо помочь парнишке! Выручить из беды! – вспыхивают татуировки, усиленные шаманами «Белого Ульгена». Вещи – комбинезон, шлем, трубка с кисетом – догоняют Ника Юсуповича в воздухе.
Позади – звон разбитого стекла.
Внизу – полста этажей и асфальт.
Пока автопилот «фиата-уно» пробирается сквозь джунгли светофоров по тропам проезжей части, оба-сан и доктор Джино беседуют о том, о сём. О непомерно возросших ценах на нефть и опий-сырец, о ресторанчиках Чужих в центре Вавилона и пандемии неоСПИДа в Юго-Восточной Азии, о бальзамировании фараонов гудроном и кассией и вкусовых качествах филе карликового кенгуру с шампиньонами под ананасовым соусом. Джино переводит разговор на тему сербского террора и предстоящих выборах мэра. Кицунэ-годзэн политикой не интересуется, она спрашивает мнение Джино о новинках калифорнийских нанооружейных заводов. В общем, о том, о сём они беседуют, наслаждаются общением и пониманием, довольны друг другом, им так хочется, чтобы дорога не кончалась, чтоб разговор длился вечно.
У них взаимная симпатия.
Госпожа Хэйэкэ нервничает, когда мимо «фиата» грохочут траками полицейские «Те-Ке». Госпожа Хэйкэ переживает за Юрико и надеется, что доктору незаметны её волнения.
И Кицунэ-годзэн, и Джино одновременно замечают незамысловатое граффити, испачкавшее рифмованной текстовкой торец старинной девятиэтажки. Чуть ниже узора – бронзовая табличка «Памятник архитектуры. Охраняется законом».
Джино даже цитирует вслух:
"Встану сталью – красно-оргазмной
Пальмой встану – цельно-печальной
А ты в платьице звёздно-венечном
Расцелуешь мою оконечность"
Кицунэ-годзэн смеётся. А потом…
…страсть накатывает внезапно, мощно, перекрывая дыхание – госпожа Хэйэкэ только и успевает, что моргнуть линзами: проверяет – а не зло ли это? а не красного ли цвета её ощущения?
Магия?
Да, пожалуй. Но хорошая, тёплая. Добрая.
И любовь.
И нет сил сдерживаться. Очень своевременно темнеют стёкла «фиата». Госпожа Хэйкэ целует доктора Джино в губы. Доктор Джино – настоящий мачо, племенной жеребец, обладатель нефритового стебля и тысяч добродетелей. Госпожа Хэйэкэ ласкает героя-любовника, его мускулистое тело, его… – ага, те самые органы. Она!!..
Как в юности, как много лет назад, как миллион лет назад, как…
Сидения так легко падают, фиксируясь в горизонтальном положении. Ритм. Ритм. Ритм. Влажно там, где засуха, казалось, уничтожила последние родники сотню лет назад, миллион лет назад.
Стёкла светлеют. ДВС-авто останавливается. Указатель на доме: «Улица имени Акутагавы Рюноскэ, 147». Приехали. Гаснет курсор-указатель бортового компьютера.
– Поднимитесь? Со мной? – игриво спрашивает Кицунэ-годзэн. Ей хочется ритма. Ещё. И ещё. И ещё, и опять ещё! – Подниметесь?
– А как же! Конечно! – чешет стетоскопы доктор Джино. Сексуально чешет. Очень-очень сексуально.
Они – вместе, за руку, обнявшись. Скоростной лифт швыряет престарелую парочку на сорок восьмой этаж. Есть! Стоп машина! Квартира 302/48. Код замка «Лисичка5478пробел47профи».
– Прошу!
– Спасибо! – Джино смешно развязывает шнурки пальцами-ланцетами. Очень смешно развязывает, очень-очень. Госпоже Хэйкэ хочется помочь доктору развязать шнурки и раздеться. Да-да, раздеться и…
Но! – прежде всего, дело, а уж потом…
Так-с, не забыть бы мобильный телефон Юрико – сиреневый такой, с полимер-титановым корпусом, он обычно валяется на тумбочке возле анабиозника внучки, во второй комнате от тясицу. И надо бы покормить Степашку. И взять кое-что необходимое. Очень-очень нужное – кто ж без пары-тройки автоматов навещает больную? И без десятка-другого гранат? Огнемёт тоже не помешает. И пяток автоматических гранатомётов АГР-107 «Месса»…
Госпожа Хэйкэ обозревает содержимое кладовки. А в кладовке у госпожи Хэйкэ есть на что посмотреть. Огнестрельные игрушки и пневматические, яды для стрел и арбалетные болты, пластиковые сарбаканы и финские ножи, несколько десятков не распечатанных упаковок с сюрикенами и длиннющий нодати в чехле-хикихада.
Госпожа Хэйкэ внимательно присматривается к подвешенному на бамбуковых распорках доспеху о-ёрой. Может, переодеться?
Вдова самурая снимает с ореховой подставки маслянисто-чёрный «мини-узи» – это для Юрико. «Ингрем» – для более опытной воительницы. Госпожа Хэйкэ открывает огромный металлический шкаф: на полках – ряды магазинов для сотен типов оружия. Надо основательно запастись патронами. Вот только Джино-проказник, прекрасный принц-кугё… – подкрался сзади, обнимает-целует. Вторая молодость?
Или третья?
А впрочем, какая разница?!
Тогда. Давно. Акира говорил, ругался и намекал: «Мама, он же биомех!!! Мама, очнись!! Биомех!!» Она спокойно смотрела в ультрамарин дорогих контактных линз сына, совсем недавно подключённых к Всеобщей Конъюнктиве. Смотрела – и улыбалась. А сейчас… – вот она, мама, напротив. Ей осталось четыре месяца – «до звонка».
– Привет. – Акира прижимает чёрный силикон трубки к горячему покрасневшему уху. Сигарету в губы: где спички?.. куда подевались любимые стеклянные спички? с фарфоровыми головками?..
По ту сторону бронегель-стекла госпожа Ода-Иванова, смешно наморщив лоб, поджатыми губами и взглядом намекает на пришпиленную к серой стене картонку «Не курить».
– Привет, мама.
– Здравствуй, сынок.
– Как ты? Здоровье нормально? – Акира укладывает табачно-каннабисную палочку в ядовитую прозелень гроб-пачки и хоронит потенциальный дым во внутреннем кармане пиджака: «если Джа хочет, то Джа хлопочет»… ага, не судьба, надо понимать. – Как ты? Как жизнь?
– Вполне. Не жалуюсь, не жалею. – Привычный ответ на привычный вопрос. Помолчала и добавила: – Ни о чём не жалею.
– Это хорошо.
– Да, неплохо.
Будда, ну почему с мамой всегда так тяжело разговаривать?! Она же выдавливает слова – цедит, отмерено, щепотку – экономит? Чтоб идиоту-муженьку больше досталось? – небось, за четыре года и потрепаться нормально не успели – в тиши уютной двухместной камеры: комфортабельные нары, ватерклозет-джакузи, великолепные завтраки и милый обслуживающий персонал. А роскошь, понимаете ли, отвлекает от главного – от теплоты человеческого общения: вот, к примеру, сервируют вам к обеду деликатесную баланду, и вы кушаете – неторопливо, обстоятельно, а когда я ем, я глух и нем – опаньки, и не поговоришь по душам, не обсудишь чувственную дрожь в пятой точке и положение на фронтах Венеры. За четыре года не всё, ага, друг дружке поведать успели, а слов ой как мало осталось – запас, простите, ограничен, надо беречь – так что ты, сынуля, в пролёте, скатертью логины…
– Мама, почему…
– Что почему?
– Да так… не обращай.
Акира всё понимает, и мама понимает, и чувствует его вымученное понимание, и… Ну, в общем, типичный замкнутый круг. Глупый такой и тупой, куда ни ткни – и причины нет, и следствие окончено, и суд состоялся. Два года лишения гражданства недочеловеку-муженьку припаяли – на предплечье личным номером выжгли: колония умеренного режима, Ново-Западный сектор Вавилона; хорошо хоть, не в крио-казематы Холодной Горы определили.
