Крукс самодовольно улыбнулся.
– Теперь я возвращаю трибуну мистеру Дэвису. Когда Дэвис вновь встал перед ними, он сказал:
– Наш мир находится в соприкосновении с Обителью Лета точка в точку. Здесь, в Амхерсте, например, такой знакомый нам травянистый Выгон сосуществует по ту сторону с Бухтой Семи Душ в Обители Лета.
Вот отсюда мы и поплывем в потустороннюю жизнь.
И пока мы сидим здесь, сюда уже с верфи Маккея в Восточном Бостоне движется нагруженная специально сконструированная шхуна. По прибытии нашего судна сюда мы снабдим его кольцом идеоплазмированных трубок Крукса, которые медленно наполняли день за днем. Оснащенные таким образом, мы проломим барьер между мирами в путешествии более дерзком, чем плавание Ясона!
Из уважения к помешательству Остина Эмили хранила молчание на протяжении этой мешанины науки и мистики, подавляя свое растущее негодование.
Однако теперь она долее не могла сдерживаться:
– И как, прошу вас объяснить, мадам «источает» это небесное желе из айвы?
Дэвис принял смущенный вид и вновь начал полировать очки. Уолт уставился в потолок, а юный Саттон принялся небрежно насвистывать. Крукс закинул ногу за ногу и скрестил руки на груди. Полминуты в комнате царило молчание, будто на собрании «Незнаек» [131]. Затем заговорила сама медиум:
– Из mamelles, милая сестра Остина. Из изобильных сосцов.
Для иллюстрации мадам Селяви подложила ладони под тяжелые груди.
– Своего рода спиритуальное молоко, которое с чужой помощью я могу выдавливать кап-кап-кап.
Эмили лишилась дара речи. Предельно непристойные картины теснились в ее воображении. Мозг полон Коридоров, как ни одно Аббатство, где привидения бродят.
Уолт кашлянул, разбив ее внутреннее сосредоточение.
– Безумные волокна, неуправляемые выросты, – сказал поэт, – играют, женский облик сотворяя, и наш ответ неуправляем столь же.
– Неуправляем, – сказала Эмили. – Как бы не так!
6
«Какой мистический швартов ее удерживает нынче»
Лавинья Дикинсон завязала ленты шляпки под подбородком, взяла большую рыночную корзинку с крышкой и нетерпеливо обернулась к мешкающей сестре:
– Вы идете или нет, мисс Белая Ночная Бабочка? Прозвище, вдохновленное ее манерой одеваться, отвлекло Эмили от интроспекции. Она раздумывала над одним из самых первых своих стихотворений, ею записанных, которое начиналось: «Есть дома у меня сестра, другая ж за изгородью ждет».
Какой же коварной явила себя сестра через брак! Настоящая Клеопатра! Если бы только Остин мог жениться на милой Мэри Уорнер, насколько все могло бы сложиться лучше…
Эмили возблагодарила Бога за неколебимый здравый смысл своей сестры по крови. Она была не в силах вообразить жизнь без своей любимой Винни – кислой, ехидной, жадной, какой она была. Как она ей нужна! Особенно теперь, когда «Лаврами» словно бы овладела невероятная аморальность.
Миновали три дня после того, как объяснение касательно идиоплазмических poitrines [132] мадам Селяви вынудило Эмили праведно отступить под защиту «Имения». (Как ни странно, но она не почувствовала неодолимой потребности укрыться в безопасности своей кровати, а вместо этого коротала время за домашними обязанностями – испеченного ржаного хлеба хватило бы, чтобы накормить всех зевак, собравшихся поглазеть, как вешают Джона Брауна [133]! Если это свидетельствовало об усиливающейся ее жесто-косердности, она не знала, чем это объяснить, и не знала, нравится ли ей это…)
За это время никто из «Лавров» не искал ее ни для извинений, ни для улещиваний. Правда, Уолт постучал в парадную дверь на следующий же день и был принят Винни.
– Передай ему это, – так откликнулась Эмили на его появление, вручая сестре сложенное стихотворение.
Репей… закогтил мое Платье
Вина не Репья
Но моя…
Слишком близко я подошла
К Берлоге Репья.
Прочитав, Уолт удалился без слов и больше не возвращался.
Эмили была немножко удивлена и опечалена, что океано-глубокий Бард не проявил большей настойчивости. Пламя преклонения, которое он зажег в ней – исключительно такое, какое один Поэт и Свободный Мыслитель может испытывать к другому, – напомнила она себе: разве он не признался, что его сердце навеки обручено с безымянной новоорлеанской бесстыдницей, чей дагерротип он носит с собой, – все еще пылало, как ни гасились угли.
Но какой бы ни была причина, Уолт не уговаривал, не спорил, и Эмили старалась изгнать из своих мыслей и его, и весь помешанный зверинец в «Лаврах».
Однако именно это утро принесло из города невероятную новость, вновь пробудившую в ней властное любопытство к сумасшедшей экспедиции, которую готовили Остин и остальные и которая теперь вынуждала ее вновь посетить Амхерст, хотя она повернулась к нему спиной много лет назад.
– Да, Винни, – сказала Эмили, встала, сняла с крючка свою Мериносовую Шаль и закуталась в нее. – Я готова сопровождать тебя в город. То есть мне кажется, я смогу это сделать, если обопрусь о твою сильную руку.
Винни словно бы растрогалась, и ее ворчливость умерилась.
– Ну, Эм, ничего легче ты у меня попросить не могла бы. Я знаю, тебе это тяжело, но, думаю, очень полезно.
– Ты моя Нянюшка и Исповедник, Винни, и потому я доверюсь твоим словам.
Рука об руку сестры вышли из парадной двери «Имения», прошествовали по уходящей вниз кирпичной дорожке, пересекли периметр невысоких живых изгородей, миновал и деревянную калитку и повернули на восток по пыльному немощеному тротуару Главной улицы.
Эмили вспомнились веселые сладостные прогулки, в которые когда-то отправлялись ее близкие и друзья до того, как они все настолько постарели и ожесточились. Почему нельзя вечно оставаться юными духом?
Идти до города было близко – Амхерст не отличался обширностью, – но Эмили на каждом шагу видела что-то, ее изумлявшее. Простая сельская жизнь – играющие дети, женщины, занятые домашними обязанностями, экипажи и лошади, собаки и лоточники… Все было для нее чудесным, как Сами Небеса.
С болью она снова услышала предостережение Уолта: порывая связи с обычной общей жизнью, она доведет свою утонченность до того, что перестанет существовать.
Проходя по Северной Приятной улице, обе сестры ностальгически посмотрели на дом, где провели часть своего детства. Из его окон Эмили тогда часто следила, как похоронные процессии движутся извилистым путем к кладбищу, – ее первая осознанная зачарованность Смертью. Об этих печальных и скудных годах, когда Сквайр из-за финансовых затруднений был вынужден временно покинуть «Усадьбу», она тем не менее сохранила несколько счастливых воспоминаний.
Эмили подумала о том, насколько ее жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы семья осталась жить ближе к городу, не обрела бы такого благосостояния, не засела бы в своем замке, в «Усадьбе». Быть может, она бы вышла замуж? Или даже уехала отсюда? Теперь это казалось таким неосуществимым…
Впереди открылся Выгон. Эмили заметила, что почти все пешеходы нынче утром направляются в сторону этого пустыря, и заключила, что слухи, которые поманили ее туда, действительно соответствуют истине.
Как и предсказала Винни, возобновление знакомства с городом и правда оказывало на нее бодрящее воздействие. Ласковые майские ветерки все так же веселили ее. Эмили не могла встретить Весну равнодушно. Она ощутила былое желание, торопливость с томительной примесью…
– Прибавь шагу, Винни!
– Не так быстро, Бабочка. Благовоспитанные девицы не бегают на людях.
– Я не благовоспитанная девица, я Королева! А Королевы вольны делать, что им угодно!
Увлекая за собой сестру, Эмили поспешила к собирающейся толпе.
Выгон представлял собой прямоугольное пространство площадью два-три акра, обрамленное и местами усеянное деревьями в яркой майской зелени. Несколько из шести церквей Амхерста выходили на прошнурованный тропками пустырь, как и слегка трущобные, выкрашенные желтой краской строения, известные, в частности, под названием Братский Ряд. Холмистая местность, окружавшая Амхерст, держала в сложенных ладонях места для зрителей – естественный амфитеатр. Окутанные дымкой горы, долины, завершенные ниже.
А теперь, как ясно разглядела Эмили, Выгон щеголял новинкой.
На середине травянистой площадки, закрепленная в своей колыбели на колесах толстыми швартовами, в семидесяти пяти, если не более, милях от ближайшего порта стояла двухмачтовая шхуна, выглядевшая столь же нелепо, как панталоны на туземце Сэндвичевых островов.
Окруженная шумными зрителями шхуна напоминала сбившийся с курса барк, застрявший в косяках плоти.
Подходя ближе, Эмили разглядела подтянутую фигуру профессора Уильяма Крукса, стоящего на палубе. Он наклонялся над землемерным инструментом. Поглядев по направлению трубки, Эмили увидела в некотором отдалении Эндрю Джексона Дэвиса со свинцовым отвесом в руке.
