Была суббота, одиннадцать часов утра, десять часов по ее времени. Я еще не снял пижаму. День был прохладный, воздух наконец очистился, и я открыл окна. Я плохо спал. Мне все труднее было засыпать и спать до утра, не просыпаясь. Почему-то болело правое плечо. До него было больно дотрагиваться. Я сидел за кухонным столом, ел хлопья и разгадывал кроссворд в местной газете. За кухонным окном о чем-то пересвистывались две рыжие белки, а Софи и Мэри, соседки-близняшки, рисовали мелом на тротуаре. Раздался звонок по Интернету — необычайное явление в моем доме.
— Это Рэй Брэдбери? — спросил женский голос.
Чтобы защитить Анну, себя и тех, кто мог вступить с нами в контакт, я менял имена и названия всякий раз, когда это казалось необходимым. Девичья фамилия Анны была не Уикс, а в замужестве она была не Пирсон. Меня зовут не Рэй Брэдбери. Когда я начал писать это повествование, Анна предложила мне назваться этим именем. Она страстно любит книги и рассказала мне, что Рэй Брэдбери — это знаменитый писатель последней половины прошлого столетия. Я живу в Нью-Гемпшире, а не в Лебаноне. Сара Берд звалась не Сарой Берд. Она приехала не из Индианолы, а из похожего местечка. Даже Ле-Марс на северо-западе Айовы, где, как я говорил, Анна и я останавливались, чтобы пообедать бифштексами и жареным бататом, это не Ле-Марс.
— Это я, — ответил я.
— Это Анна Пирсон. Возможно, вы меня не помните.
Я мгновение подумал. Имени вспомнить я не мог. Со мной это часто случалось.
— Не помню.
— Конечно, — ответила она. — Когда мы были знакомы, меня звали Анна Уикс.
— Анна?
— Да.
— Я помню. Конечно, помню. Это ты?
— Да.
— Как ты? Где ты?
— Я в Айове. Никуда не уезжала. У меня все хорошо. А ты как?
— Все в порядке, — ответил я. — Стал старше. Состарился. Ты бы меня не узнала.
— Мы оба состарились. Я бы тебя узнала.
— Вряд ли, — сказал я. — Слушай, вот так сюрприз! Ты еще разговариваешь со мной?
— Да. Это очевидно. — Она засмеялась. — Я сердилась на тебя. Очень долго. Ты меня обидел.
— Я знаю, — ответил я. — Я поступил отвратительно.
— Да. Точно.
— Не люблю об этом думать.
— Ты об этом думаешь?
— Кажется, не думаю, — ответил я. — Наверное, нет.
— Тем лучше, — сказала она.
— Нет.
— Ты был влюблен. Ты был мальчишкой.
— Да.
— А Сара? Как она? Вы до сих пор вместе?
— Сара умерла.
— О, нет, — воскликнула она.
— Это случилось давно. Тридцать пять лет назад.
— Что? Что случилось?
— Она умерла при родах.
— А ребенок?
— Он тоже умер.
— О, нет, — повторила она. — Сочувствую. Это ужасно.
— Спасибо. Это, и правда, было ужасно.
— Не знаю, что сказать. Я часто вспоминаю Сару.
— Я тоже, — ответил я. — Ты замужем?
— Была. Мой муж умер в прошлом году.
— Сожалею, — сказал я. — От этого не убежать.
— От чего?
— От печали. От боли. Она не делается меньше.
— Да, — сказала она. — Я горюю. Тоскую без него. Мне не хватает его каждую минуту. Но мы прожили хорошую долгую жизнь. Мы родили детей. Я благодарна за это. Очень. Я была счастлива.
Она замолчала. Потом произнесла:
— Я не подумала. Прости меня. Я не хочу быть жестокой. Тебе, должно быть, трудно это слышать.
— Вовсе нет, — ответил я.
По моей просьбе она коротко рассказала о муже, который был садовником и владельцем питомника, и о детях. Их было трое, два мальчика и девочка. Старший — профессор истории; средняя девочка — лаборантка и медсестра-акушерка; младший учится в магистратуре на философском факультете. Один из сыновей живет на Тихоокеанском Северо-Западе, другой — за границей. Дочь живет поблизости. Есть два внука — пока.
— Ты — молодец, — сказал я.
— Мне очень повезло. Правда, с недавних пор мне хочется, чтобы мальчики были поближе к дому.
— Они вернутся, — заверил я, сам не понимая, что имею в виду.
— О, да. Они хорошие мальчики.
— Ты до сих пор преподаешь?
— Я вышла на пенсию в прошлом году, — ответила она.
— А я только что, — сказал я. — Этой весной.
— Что будешь делать?
Этот вопрос оказался с подтекстом.
— Понятия не имею, — ответил я. — А ты что собираешься делаешь?
— У меня много дел.
Потом она произнесла мое имя. Не Рэй, конечно, а мое настоящее имя. Она произнесла его так — понимающе, нежно, умоляюще, как никто меня не называл с тех пор, как умерла Сара. Я остолбенел, вновь услышав это.
— Что? — спросил я.
— Мне надо с тобой кое о чем поговорить.
— О чем?
— Я хочу тебя навестить.
— А что случилось?
— Не буду говорить сейчас. Поговорим, когда приеду.
— Звучит серьезно, впечатляюще.
— Так и есть, — согласилась она. — Это очень важный разговор.
— Хорошо, — сказал я. — Когда ты собираешься приехать?
— Скоро. Если тебе удобно, в начале августа.
— Значит, на следующей неделе.
— Тебя это устроит?
— Приезжай в любое время. Я совершенно свободен.
— Если можно, я бы хотела остановиться у тебя.
— Да. Хорошо. У меня много места. Скажи, когда соберешься, я тебя встречу.
— Я приеду на машине, — сказала она.
— Из Айовы?
— Да. Послушай. Рэй. — В том, как она произносила мое имя, не было ничего необычного, но действовало это потрясающе. — Никому не говори о том, что я приеду.
— Мне некому говорить, — ответил я.
Я понимаю, каким образом поддерживается напряжение в сюжете. Но я не романист. Меня не интересуют уловки подобного рода. Один из университетских преподавателей заметил, что моя проза похожа на убогий перевод с чешского. Не раз мне указывали на сходство между литературным слогом — при этом обычно имели в виду поэзию — и языком математики. Я — не математик, а лишь учитель математики в средней школе, но я считаю это неверной аналогией: желаемое выдают за действительное. Результаты — выразительность в одном случае, теоретические построения в другом — имеют радикальные различия, они несопоставимы. Сам я глух и слеп к нюансам. Не однажды об этом слышал. Эта неспособность сделала мою жизнь сносной.
Шесть дней между звонком Анны и ее прибытием в Нью-Гемпшир я чувствовал напряжение. Мне это не нравилось. Я находил это состояние неприятным, неудобным. Почему она мне позвонила именно сейчас, после стольких лет молчания? О чем она хотела поговорить со мной? Чего она хочет от меня? Что случится потом? Если бы у меня нашлось какое-то занятие после того, как я подготовил дом (у меня десятки лет не было гостей), я бы сумел отвлечься от дум о ее визите. Как бы то ни было, эти шесть дней я провел в размышлениях и раздумьях. Я отпускал мысли на свободу, не стесняя их логикой или правдоподобием. Может, Анна выждала время после смерти мужа, а потом позвонила, чтобы увидеть, можем ли мы в нашем возрасте попробовать начать сначала? Может быть, она до сих пор обижена, рана, нанесенная мной, причиняет ей страдания, и, поскольку ей больше нечего терять (выдвигая это смешное предположение, я не думал о ее детях и внуках, о ценности ее жизни вне брака), она решила отомстить? Или она хочет попросить денег? Получить компенсацию? А может быть, она умирает (эту мысль я принял с некоторым облегчением) и объезжает всех по очереди, чтобы лично попрощаться с теми, кто сыграл какую-то роль в ее жизни?
Я постелил новое белье на кровать в комнате для гостей. Освободил несколько ящиков в шифоньере и унес свои зимние пальто, шапки и шарфы из гардеробной для гостей, оставив Анне дюжину пустых вешалок. Не так ловко, без особого удовольствия — я вообще не испытывал удовольствия — я делал то же самое, что, как мне помнилось, делала Сара перед визитами ее семьи. (Отец Сары не простил ее за то, что она вышла за меня замуж, и никогда не приезжал к нам в гости. Это устраивало и меня, и Сару.) Я купил несколько срезанных цветков — лилии, ирисы, альстрамерии, неуклюже расположил их в керамической вазе и поставил на ночной столик рядом с новой коробкой косметических салфеток. Я прибрал в гостевой ванной, повесил туда свежевыстиранное банное полотенце, полотенце для рук и махровые салфетки, положил нераспечатанный кусок мыла и поставил новый флакон шампуня. Избавился от ненужных и несъедобных продуктов в холодильнике, вытер полки. Сходил в магазин и приобрел самое необходимое: апельсиновый сок, молоко, сыр, английские маффины, яйца, пиво, крекеры и хлеб. Кофе в доме было достаточно. Я купил две бутылки вина, красное и белое, а также штопор. Вымыл кухонный пол, добавив в воду душистое лимонное моющее средство, которое нашел под раковиной, и оттер столешницу специальным порошком. Обошел дом, убирая ненужные вещи, которых, впрочем, было совсем немного. Пропылесосить и протереть пыль я решил накануне ее приезда. Косить лужайку не требовалось. В то лето практически не было дождей, и нам строжайшим образом приходилось экономить воду. Я не был садовником. У меня не было цветов, нуждавшихся в уходе. Ничего не осталось от сложных клумб с многолетними растениями, которые Сара разбила и посадила, когда мы переехали сюда больше сорока лет назад. За эти годы несколько деревьев — две березы, каштан, красный клен и древний тенистый дуб в переднем дворе — погибли от погоды, насекомых и болезней. Выжил лишь один свидетель краткого пребывания Сары — декоративная магнолия с цветами, похожими на белые звезды. Сара посадила ее возле кухонного окна. Каждую весну, совершенно неожиданно — я никогда не замечал бутонов — на день или два, пока его не разорял дождь или жестокий ветер, это дерево (или кустарник; понятия не имею, чем оно является) распускалось и поражало великолепием, усеянное нежными белыми цветами.
