В больнице было не так уж плохо. Народу было мало, и мне предоставили отдельную палату без дополнительной оплаты. Я спал. Немного ел. Читал газеты. Телевизор, кажется, не выключался. На грани жизни и смерти я не испытал никаких откровений или пророческих видений, не пришел к эпохальному пересмотру своей жизни. Необычным было лишь то, что я оказался более слабым, более хрупким, более усталым. Мне казалось, что на мою грудь упало дерево. Я знал о жизни и смерти не больше, чем раньше, до приступа. Кроме докторов, медсестер и прочего персонала больницы, ко мне никто не приходил, никто не звонил. Как только мне стали вводить меньше успокоительных и болеутоляющих и я получил возможность ясно соображать, я вспомнил Анну.
Я позвонил ей на мобильный, хотя она строго-настрого велела мне этого не делать. Был ранний вечер понедельника.
Она оказалась у меня дома.
— Дверь была открыта настежь, — сказала она. — Я вошла и решила подождать тебя. Ты не пришел. Я осталась.
Я объяснил ей, что произошло.
— Господи боже. Как ты себя чувствуешь?
— Я устал. Слегка потрясен. Впрочем, сильно потрясен. Просто шок.
— Да уж, — согласилась она.
— Тебе там удобно?
— Да, — ответила она. — Очень. Спасибо. Я чувствую себя как дома. Ем твою еду. Я не знала, где ты собирался положить меня спать. Поэтому заняла комнату, похожую на комнату для гостей. Цветы чудесные.
— Хорошо, — ответил я.
— Конечно, с моей стороны это наглость, — сказала она, — незаконно вселиться в твой дом. Но я не могла поехать в мотель.
— И правильно. Я все для тебя приготовил. Я рад, что ты осталась.
— Дом очень милый. Везде такая чистота.
— Я старался, — сказал я. — Не успел закончить.
— Ты чуть не убил себя этим.
— Не думаю, что из-за этого.
— Никто не должен знать о моем приезде, — сказала она. — Мы не должны связываться.
— Не понимаю. Но тебе виднее.
— Когда тебя выпишут?
— Наверное, завтра, — ответил я. — Не знаю, во сколько. Ты оставайся там.
— Останусь. Я проделала длинный путь. Кстати, может, тебе что-нибудь нужно? Только скажи, где это взять.
— Не могу ничего придумать, — признался я. — Новое сердце. У тебя достаточно еды?
— Достаточно. Как ты доберешься до дома? Я бы предложила забрать тебя, но это не самая лучшая идея.
— Я собирался вызвать такси.
— Значит, увидимся завтра, — сказала она. — Больше не звони.
Мне начала надоедать такая секретность. Я пережил инфаркт, оказался на пороге смерти, а эта чужая старуха (она была на год старше меня) поселилась в моем доме и настойчиво отказывалась давать объяснения. Мне уже казалось, что ей просто нравится быть таинственной, неприступной и держать все под контролем. Не будь я таким слабым, я бы рассердился. Но я был, наконец-то оправданно, поглощен собой и своим несчастьем. Я стал почти идеальным солипсистом, наблюдающим за каждой пульсацией на попискивающем мониторе возле кровати и самостоятельно контролирующим любой едва различимый, возможно, воображаемый приступ боли.
Перед самой выпиской я посетил кардиолога. Он пожелал знать, как я себя чувствую.
— Ужасно, — ответил я. — Словно гигантская отбивная.
— Так и должно быть. Не исключена и послеоперационная депрессия. Могу выписать вам рецепт, чтобы смягчить ее.
— Мне это не понадобится.
— Все равно выпишу, на всякий случай, — сказал он. — Примете, если понадобится.
— Спасибо.
— Я хочу поговорить с вами о том, что будет дальше. Вы готовы?
— Не уверен, что хочу знать.
Он расценил мои слова как шутку. Но я не шутил.
— Я хочу увидеть вас снова через семь недель. Одна из медсестер позвонит вам, чтобы назначить время. Разумеется, если за это время что-нибудь произойдет, возникнут какие-то трудности — они, несомненно, возникнут, — если вы почувствуете дискомфорт, боль, не стесняйтесь позвонить мне. Но, надеюсь, все будет в порядке. По крайней мере, сейчас.
— А потом?
— Ну, — произнес он, — посмотрим. Мы осмотрим ваше сердце, проведем тесты, оценим травмы и решим, в какую сторону свернуть.
— Какие есть возможности?
— Их три, — сказал он. — Если ваше сердце повреждено минимально или умеренно, то определенной диеты, спорта и, так сказать, изменения образа жизни вкупе с лечением вполне хватит, чтобы вы и ваше сердце выздоровели.
— Я не занимаюсь спортом, — ответил я. — И ем все подряд.
Он улыбнулся.
— Вы захотите это изменить. В любом случае.
— Звучит ужасно.
— Может быть, и так, — сказал он. — Если повреждения окажутся более существенными, можно рассмотреть возможность шунтирования. Это простая процедура. Эффективная. И выздоровление идет неплохо.
— Хотя это и нежелательно.
— Возможно, — согласился он, — но в качестве альтернативы это предпочтительно.
— Альтернативы смерти?
— О нет. Я имел в виду не это. У вас нет никаких причин умирать. Я говорю о трансплантации.
— Боже мой.
— Нет-нет. Послушайте. Мы делаем по четыре-пять операций в месяц, а наша больница не такая уж большая. Сам я не оперирую, но наблюдаю за послеоперационными больными. Риск, конечно, есть, но, если показания хорошие, все проходит без проблем. Выздоровление идет медленно, иногда бывают осложнения, но если вам это необходимо, не нужно слишком пугаться.
— Я уже чертовски напуган, — сказал я. — Смею вас уверить.
— Да. Конечно, напуганы. Но, если брать во внимание статистику, при благоприятных обстоятельствах у вас все пройдет прекрасно.
— Я в этом не уверен, — ответил я. — Не уверен, что соглашусь на такое. Что за благоприятные обстоятельства?
На мгновение он замолк.
— Учитывая ваш возраст, мне нужно задать вам вопрос.
Он снова замолчал.
— Буду с вами откровенен. Этот вопрос я нахожу отвратительным. Его выяснение — один из самых неприятных моментов в моей работе.
Он поднес руку к лицу, сдвинул очки к бровям, потер переносицу. Обычный жест, но досада была непритворной.
— Мои взгляды на это не имеют никакого значения. Не обращайте внимания. Вы меня понимаете?
— Не уверен, — ответил я. — Какой же вопрос?
— Вопрос такой: у вас есть копия? С вас делали копию?
— Делали, — ответил я. — Наверное, да. Я точно не знаю. Честно говоря, понятия не имею.
— Это выход для вас. Вы помните, что вы участвовали в программе?
— Да.
— Вам шестьдесят шесть.
— Да.
— Если копия существует, а судя по вашим словам, так оно и есть, ей должно быть, предположительно, двадцать один год.
— Думаю, вы правы.
— Ну вот, — сказал он. — Это и есть благоприятные обстоятельства. Они, мистер Брэдбери, не могут быть более благоприятными.
Когда я вернулся домой, Софи и Мэри в своем дворе играли с маленьким мальчиком их возраста, которого я раньше не видел. Был полдень, солнце палило. Девочки были одеты одинаково, как и всякий раз, когда я их видел. Сегодня они надели желтые шорты и белые футболки, что делало их похожими — я радовался возвращению домой, радовался тому, что видел их, — на маргаритки. Они были хорошенькими девочками. Я не мог их различить и не пытался этого сделать. За семь или восемь лет, что они жили здесь, я только здоровался с ними, и они тоже ни разу не заговорили со мной. С моей точки зрения, они были опрятными, тихими, хорошими детьми. Я любил сидеть в своем доме у окна и смотреть, как они играют. (Мне кажется любопытным то, что их родители выбрали близнецов. Впрочем, я читал, что люди все чаще так поступают, хотя правительство их отговаривает. Сообщалось даже о тройнях. Интересно, если рождаются близнецы, копию делают для каждого или обходятся одной?) Я с грустью думал о том, что они меня боятся, что для них я — пугало, живущее по соседству. Или — об этом я думал с меньшей грустью — родители запрещают девочкам говорить со мной и заставляют меня избегать. Не знаю, чем они занимались до того, как я вышел из такси, одна из близняшек держала большую звезду из серебряной фольги — но все втроем остановились и замерли, тихие и насторожившиеся, пока я шел к двери.
Я выглядел ужасно, я знал это. Похожий на привидение, на людоеда, я возбуждал в них страх. Мне было неловко за это и перед детьми, и — заранее — перед Анной. На мне была та же одежда, в которой меня забрали в больницу, больничные шлепанцы, на руке браслет, удостоверяющий личность, в руке — пластиковый пакет с пожитками после пребывания в госпитале: зубная щетка, зубная паста, шампунь, информация для пациентов, рецепты, больничные счета и журналы (я подумал, что Анне захочется их почитать.) От меня пахло антибактериальным очистителем. Я четыре дня не мыл голову, но утром вспомнил, что надо причесаться, чтобы не выглядеть слишком безобразно перед новой встречей с Анной. Из вежливости, не из-за тщеславия. Я больше не был тщеславен.
