Миголь встала перед замысловатой вязью кованых ворот и, вдохнув, нажала на кнопку звонка. К её удивлению, ответили сразу. Но не муж — ох, слава богу! — а управляющая. Трана была женщиной серьёзной, умной, они во многом понимали друг друга с мужем Миголь, и это временами даже заставляло юную женщину ревновать. Муж запретил своей старшей жене инициализироваться и настоял на физической коррекции именно потому, что не хотел расставаться с нею. А Миголь вряд ли сможет потягаться с Траной в интеллектуальных способностях, да и характером не слишком приятна. Муженёк наверняка вытолкает её взашей из дому в назначенный срок, наскоро распорядившись принять на работу куда-нибудь в Министерство. Словом, проблем с инициализацией, как у бедной Траны, возникнуть не должно. И этот факт не мог не радовать.
Трана жила на вполне привилегированном положении и вела себя крайне учтиво и даже мило по отношению к взбалмошной Миголь. Прекрасно справлялась со своими обязанностями и ничем не выказывала своего недовольства по поводу того, что ей не позволили стать мужчиной в назначенный срок. Но один раз Миголь услышала, как она плачет, и с тех пор перестала относиться к управляющей как «к старой грымзе».
— Ох. Госпожа Миголь! — воскликнула Трана, едва увидев лицо жены своего хозяина на мониторчике видеофона, — Слава богу, вы вернулись!
Без лишних слов она дистанционно открыла ворота, и Миголь, чуть понурившись, направилась к дверям родного особняка. Когда она оказалась в привычном тепле и царстве дорогих ароматов, горячая ванна и какао были уже приготовлены, а расторопные домашние андрогинны помогли раздеться и собрались прислуживать юной госпоже во время купания, но в роскошную ванную комнату вошла Трана, прямая и высокая, держащаяся с достоинством, присущим жене Верховного, а не какой-то там экономке. Она отослала маленьких созданий с полудетскими личиками и с телами взрослых людей прочь, а сама взялась за расчёску и шампунь. Пока Миголь нежилась в ванной, Трана тщательно расчёсывала её мягкие волосы смоченной в шампуне щёткой и хранила то молчание, которое обычно предшествует важному разговору. Что ж, она неспроста отослал прислугу и занимается работой, которой нет в её контракте.
Миголь нарушила гнетущую тишину первой:
— А где мой муж?
— Господин Клаус отбыл в Министерство. Там случилось ЧП, — ответила Трана и добавила более тихим голосом, — И именно о вашем муже я и хотела бы поговорить. Точнее, о вашем отношении к нему.
Миголь дёрнула уголком губ. Да какое этой…переделанной дело вообще до её отношений с мужем?! Но Трану вовсе не хотелось оскорблять подобными резкими фразами.
— Хм…о моём отношении?
— Господин Клаус очень волновался о вас. Вы исчезли и пропадали где-то всю ночь. Вы могли пострадать.
Миголь слегка передёрнула плечами, припоминая крыс и встречу с хоккеистами.
— Но всё же в порядке? — невинно улыбнулась она.
— Да. Но всё же вы не должны так себя вести.
Ох уж эти мне проповеди! — вздохнула Миголь, чуть передёрнув плечами.
— Господину Клаусу и так сейчас нелегко приходится. Тем более, сегодня. А вы ведёте себя крайне эгоистично.
— Послушай, — Миголь повернулась к ней, чуть прикрыв глаза, — Какое тебе вообще дело до того, как я себя веду? И что ты так печёшься о своём хозяине? Кажется, подобная забота — дело официальной жены, не находишь?
Трана отодвинулась, отложив щётку.
Как будто отхлестали по щекам. Эта малолетка, которая совсем недостойна Клауса…
— Господин Клаус прибудет через час, как сообщил, — холодно проговорила женщина, поднимаясь и покидая ванную комнату.
Миголь понежилась в одиночестве какое-то время. Потом торопливо домылась и направилась в супружескую спальню ждать мужа. В голову настырно лезли мысли о Тране и муже. Они оба были несчастны. Они не могли и оставаться вместе как муж и жена, но не могли и расстаться.
По закону, дети с первичными именами воспитываются в интернатах до своего четырнадцатилетия, потом принимают женское имя и — кому повезёт — выходят замуж. Одиннадцать лет они должны жить с выбравшими их мужчинами, слушаясь во всём и впитывая различные знания (а мужчина должен обеспечить жене обучение какой-либо специальности, науке или виду искусства). На своё двадцатипятилетие женщина принимает мужское имя и статус, новоявленный мужчина обязан покинуть дом мужа и начать собственное автономное существование, дабы через пять лет привести в свой дом молодую жену. Или же не привести. Это правило вовсе не было таким жёстким, как другое — разрешение на инициализацию обязан выдать муж. Или не выдать. Однако мужчина не имеет никакого права жить с другим мужчиной, за это полагается смертная казнь. И потому женщин, которых отказались отпускать от себя мужья, корректируют, то есть при помощи серии операций превращают в подобие биологических женщин, существ, от которых давным-давно остались лишь легенды. Скорректированные женщины полностью зависят от своего мужчины, не обладают никакими правами, не имеют даже имени — только искажённое на женский манер мужское, судьба их полностью в руках бывшего мужа, который имеет право повторно жениться и выгнать бывшую жену из дому или оставить при себе на правах служанки. Но бывает и так, что мужчины женятся второй раз только для виду, но при этом продолжают любить свою первую жену, которую отказались отпускать от себя. Миголь часто думала, что она сама — как раз и есть та «видимость». Может быть, она стала такой врединой именно потому, что осознавала истинное положение вещей.
Впрочем, ей и Тране ещё повезло. В конце концов, они обе живут у Старшего Советника, бывшую жену не выкинули на улицу, когда в доме появилась новая. Да и на Миголь мог жениться какой-нибудь клерк, а то и простой фабричный работяга. В интернатах не делали разделений на «элиту» и «жён для низшего класса» — каждый пришедший мужчина был в праве выбрать в жёны и отличницу, и глупую вертихвостку.
Трагедия бедной Лайлы как раз и состояла в том, что, обладая талантом программиста и генного инженера, она оказалась женой обыкновенного попивающего наладчика на автомобильной фабрике. Мелочный мятый мужичонка, судя по рассказам Лайлы, просто тешил своё самолюбие, женившись на таком умном создании, как она, да ещё и выросшем впоследствии в широкоплечего статного парня. С каким мстительным удовольствием он подписывал приказ об обязательной коррекции. Но даже после нескольких операций Лайла не смирилась со своим положением, отказалась от искорёженного имени «Джеймса», оставив документы на имя Лайлы, и сбежала.
Они встретились с Миголь случайно. И нашли друг с другом много общего. Словно тревога и какая-то странная, подсознательная тоска свели этих двух женщин. Это было противозаконно. И, возможно, натравив на Лайлу свору своих бойцовых андрогинов, муж только спас Миголь от позора или даже от казни. Но всё-таки это было жестоко.
Жестоко и держать при себе Трану.
Дурацкие жестокие законы!
Миголь вздохнула, потеребив шёлковое покрывало, на котором лежала.
Трана права. Права в своих тщательно скрываемых презрительных взглядах. Права в своей досаде от того, какая глупая недостойная тварь занимает сейчас ЕЁ место.
Миголь стало стыдно.
С лёгким шорохом разошлись двери из тонированного мутного стекла, и звук отвлек женщину от размышлений. Миголь приподнялась, придержав съехавшую с плеча кружевную бретельку и глядя сияющими глазами на вошедшего мужа.
Клаус Клеменс-Зорге выглядел сейчас не благородным Старшим Советником, а смертельно уставшим учителем младших классов при интернатах — он был какой-то мятый, отрешённый, притихший, с посеревшим лицом и запавшими глазами. Миголь съёжилась и почувствовала себя сущей идиоткой — сейчас мужу будет явно не до её ласк. Каким-то наитием юная женщина догадалась, что случилось что-то ужасное или по крайней мере очень неприятное.
— Здравствуй, — растерянно произнесла она, — Я…я хотела бы извиниться…
— Да, да, — растерянно проговорил мужчина, как будто не видя и не слыша ничего. Стал расстёгивать свой длинный плащ, сильно приталенный и расклешённый книзу, какие обязаны были носить все Советники. Потом принялся снимать причудливую обувь, на которой можно было сделать лишь несколько шагов до машины, лифта, да туда-сюда по просторному кабинету — громадная платформа, увеличивающая рост Старшего Советника до предписанных семи футов. От природы Клаус был невысок, узок в плечах и полноват — абсолютная противоположность того, что делала с ним «форменная одежда». Он всегда снимал её только в спальне, хотя прочую имел обыкновение разбрасывать по всему дому или небрежно сбрасывать на руки прислуге. Миголь кинулась было помогать, но муж остановил её:
— Не нужно, дорогая. Ступай к себе спать. У нас обоих был тяжёлый день.
