Позади него закричала чайка. Кейс поежился.
Поднимался ветер. Песчинки больно хлестали по щеке. Кейс уткнул лицо в колени и заплакал; собственный плач казался ему таким же далеким и незнакомым, как крик чайки. Горячая моча пропитала джинсы, капала на песок и быстро остывала на дующем с моря ветре. Слезы высохли, но от безудержных рыданий разболелось горло.
— Уинтермьют, — бормотал он своим коленям. — Уинтермьют.
Темнело, теперь он дрожал уже от холода, который в конце концов заставил его встать на ноги.
Ныли колени и локти. Из носа текло. Он утерся рукавом и стал рыться в пустых карманах.
— Господи, — сказал он, сгорбившись и спрятав озябшие руки под мышки. — Господи.
У него начали стучать зубы.
Отлив украсил пляж песчаными разводами, недоступными ни одному токийскому садовнику. Сделав дюжину шагов в сторону проглоченного уже вечером города, Кейс обернулся и стал всматриваться в сгущающиеся сумерки. От места, где он сидел, тянулась короткая цепочка следов. Больше ничего не нарушало тусклое серебро песка.
Как ему показалось, Кейс прошел не менее километра, прежде чем заметил свет. Он разговаривал с Рацем, именно Рац и обратил его внимание на оранжево–красный огонек, тускло тлеющий справа, в глубине пляжа. Он знал, что Раца здесь нет, что бармен — плод его собственного воображения, никоим образом не связанный с этой мерзостью, в которой он завяз, погряз, заблудился, но это не имело ни малейшего значения. Странным образом, придуманный Рац имел собственные соображения насчет Кейса и задницы, в которую тот попал.
— Ты, дружище–артист, меня просто поражаешь. Это ж какие старания ты прикладываешь, чтобы довести себя до саморазрушения. Какие излишества! Ты мог спокойно доконать себя в Ночном Городе. У тебя было все для этого: стимуляторы, чтобы лишиться здравого смысла, выпивка, чтобы не думать, Линда для романтической печали, и улица, чтобы там тебе оторвали башку. И чего, спрашивается, понесло тебя в такую даль? А декорации, это ж надо такую дурь придумать… сцена, висящая в пустоте, наглухо запечатанные замки, редчайшая гниль старушки Европы, какие–то мертвецы в коробочках, и китайская магия…
Рац ковылял рядом с Кейсом, посмеиваясь и оживленно размахивая розовым протезом. Среди почерневших, теряющихся в темноте зубов диковато поблескивали стальные коронки.
— Наверное, артист просто по–другому не может, или я ошибаюсь? Ты нуждался в этом мире, этом пляже и остальной хурде–мурде. Чтобы умереть.
Кейс остановился, покачнулся и повернулся в сторону прибоя и летящих колючих песчинок.
— Да, — согласился он. — Кой хрен. Наверное…
И пошел навстречу волнам.
— Эй, артист, — крикнул вслед ему Рац. — Свет. Смотри. Вон там, в той стороне…
Кейс снова остановился, зашатался и рухнул на колени у самой кромки ледяной воды.
— Рац? Свет? Рац…
Абсолютная, без малейшего проблеска, тьма и шум волн. С большим трудом Кейс поднялся на ноги и попробовал вернуться по собственным следам.
Тянулись минуты, часы, века. А он все шел.
А затем оно появилось, тусклое пятнышко, с каждым шагом принимавшее все более определенные очертания. Прямоугольник. Дверь.
— Там огонь. — Ветер вырвал его слова и бросил их в ночь.
Бункер, то ли каменный, то ли бетонный, бункер, погребенный под заносами темного песка. В толстой — не меньше метра — стене — узкий и низкий лаз.
— Эй, — негромко позвал Кейс, — эй…
Пальцы коснулись холодной стены. На камнях плясали тени от горящего внутри огня.
Кейс низко пригнулся и в три шага очутился внутри.
Костер из плавника, разложенный в ржавом стальном ящике, дым уходит в щербатый дымоход, рядом — сидящая на корточках девушка. В пляшущем свете огня он поймал взгляд широко раскрытых, испуганных глаз и узнал головную повязку — шарф с узором вроде увеличенной схемы чипа.
В ту ночь Кейс отказался от ее рук, от предложенной ею пищи и от места рядом с нею в гнезде, сооруженном из старых шерстяных одеял и рваного поролона. В конце концов он примостился у входа и стал смотреть на спящую девушку и слушать шелест песка за стеной. Каждый час он подходил к импровизированному очагу и подбрасывал в огонь свежий плавник из сложенной рядом кучи. Все это иллюзия. Но иллюзорный холод ничем не лучше настоящего.
Вот и она — иллюзия, эта девушка, лежащая в отблесках пламени. Кейс глядел на приоткрывшиеся во сне губы. Такой он ее запомнил в ту поездку через Токийский залив — и это было жестоко.
— Аккуратно работаешь, говнюк, — шептал Кейс. — Не хочешь рисковать, да? Не стал подсовывать мне какое–нибудь фуфло. Но я же все равно знаю, что это такое. — Кейс пытался говорить спокойно. — Знаю, понимаешь? Я знаю, кто ты такой. Ты — тот, второй. 3–Джейн рассказала Молли. Ты — пылающий кустарник. Это был не Уинтермьют, а ты. Он пытался предупредить меня с помощью «брауна». А ты вырубил меня, затащил сюда, в никуда. Вместе с призраком. С той, как я ее помню…
Девушка пошевелилась во сне, что–то пробормотала и натянула одеяло до самого уха.
— Тебя нет, — сказал он спящей девушке. — Ты — мертвая, и единственная цель твоего существования — посадить меня в задницу. Ты слышишь это, приятель? Что я, не понимаю, что ли, что тут происходит? Вырубился я, вот что. И все это заняло секунд двадцать. И сижу я там же, где и был, в библиотеке этой, и мозг мой мертв. А очень скоро он будет по–настоящему, безвозвратно мертв — если у тебя есть хоть на грош здравого смысла. Ты хочешь помешать Уиитермьюту, а для этого всего–то и надо, что задержать меня здесь. Дикси и сам может вести «Куанга», но он — жмурик, и ты всегда его вычислишь. И вся эта херня с Линдой — это же все ты, верно? Уинтермьют попытался с ней работать — еще тогда, в тот раз, когда засунул меня в конструкт Тибы, — но не смог. Слишком, говорит, спотыкательно. И это ты двигал звезды в небе Фрисайда, верно ведь? И мертвой «кукле» в комнате Эшпула лицо Линды сделал тоже ты. Молли его не видела. Ты просто изменил симстим–сигнал. Потому что думал, что сделаешь мне больно. Потому что думал, что это мне не все равно. Ну и давись ты конем, не знаю, как уж там тебя звать. Выиграл ты, выиграл. Только мне на это насрать. Думаешь, нет? Только на хрена ты все это так, на хрена?
Его снова трясло, голос сорвался на крик.
Укутанная драными одеялами девушка зашевелилась.
— Ты бы поспал, — пробормотала она. — Ложись сюда и спи. Если хочешь, я встану, посижу. Тебе нужно поспать. — Голос звучал сонно и неразборчиво. — Просто поспи, и все.
Когда Кейс проснулся, девушки не было. Огонь погас, но в бункере было тепло, косые лучи солнца, проникавшие через проем, ярко освещали вспоротый бок большой картонной коробки. Кейс узнал стандартный грузовой контейнер — он встречал уже такие в доках Тибы; через прореху виднелись ярко–желтые пакеты, на солнце они казались огромными кусками масла. Живот свело от голода. Кейс выбрался из гнезда, подошел к коробке, выудил одну упаковку и, сощурившись, начал разбирать бисерно–мелкие буквы. Надпись была на двенадцати языках, английский шел самым последним. «НЕПРИКОСНОВЕННЫЙ ЗАПАС, ВЫСОКАЯ КАЛОРИЙНОСТЬ, „ГОВЯДИНА“ ТИП АГ–8». Далее следовал список пищевых компонентов. Кейс вытащил еще один пакет. «ЯЙЦА».
— Раз уж ты создал все это дерьмо, — произнес Кейс, то мог бы положить и натуральной еды, а?
С пакетами в руках Кейс обошел все четыре помещения бункера. В двух других комнатах, кроме куч песка, ничего не оказалось, а в четвертой — лежали еще три контейнера с продуктами.
— Ясно, — сказал Кейс и потрогал печати. — Это, значит, оставайся здесь надолго. Ясненько. Как же, как же…
Он обыскал комнату с очагом и нашел пластиковую канистру, с дождевой, как он решил, водой. Рядом с гнездом из одеял у стены лежали дешевенькая красная зажигалка, матросский нож с треснувшей зеленой ручкой и шарф Линды. Заскорузлый от пота и грязи, он все еще был завязан узлом. Кейс вскрыл ножом желтые пакеты и вывалил их содержимое в ржавую консервную банку, валявшуюся рядом с очагом. Затем он добавил воды из канистры, размял комки пальцами и стал есть. Месиво напоминало по вкусу говядину, но весьма удаленно. Покончив с едой, Кейс бросил жестянку в очаг и вышел наружу.
Судя по температуре и по положению солнца, было далеко за полдень. Кейс сбросил сырые нейлоновые туфли и был приятно поражен теплотой песка. При дневном свете пляж имел серебристо–серый оттенок. На голубом небе — ни облачка. Он обогнул бункер и направился к воде, скинув по пути куртку прямо на песок.
— Вот уж не знаю, из чьей памяти ты извлек все это, — сказал Кейс, подойдя к воде.
Он снял джинсы и зафутболил их в неглубокую воду, за ними последовали рубашка и белье.
— Что это ты делаешь?
Он обернулся и увидел, что она стоит в десяти метрах от него и ее ноги омывает морская пена.
— Я вчера обмочился, — ответил Кейс.
— Ты не сможешь потом все это носить. Морской вода, всю кожу разъест. Там, за камнями, — она неопределенно махнула рукой, — есть хорошая лужа, я покажу. С пресной водой.
