— Чтоб мне провалиться, — выдохнул Тик.
— Оборви связь, — бросил Колин.
— Не могу! Нас зацепили…
На глазах у Кумико синий силуэт «лодки» под ней вытянулся, превращаясь в лазурную дорожку, ведущую к круглому оку тьмы. Потом… мгновение абсолютной отчуждённости, пустоты, — и Кумико вместе с Тиком и Колином была затянута в клубящийся мрак…
…и оказалась в парке Уэно. Над неподвижными водами пруда Синобацу повис осенний вечер. Рядом с ней на полированной скамейке из холодных полиуглеродных брусков сидит мать, сейчас она гораздо красивее, чем в воспоминаниях. Её полные губы светятся яркой помадой, нанесённой лучшими, тончайшими кисточками, с которыми Кумико не раз играла в детстве. На матери знакомая французская чёрная куртка с поднятым воротником, тёмный мех обрамляет её приветливую улыбку.
Кумико могла только смотреть перед собой, сжавшись в комок на скамейке и чувствуя под сердцем ледяной пузырь страха.
— Какая ты у меня глупая, Кумико, — сказала мать. — Как ты могла вообразить, что я забуду тебя и брошу посреди зимнего Лондона на милость гангстерам, прислуживающим твоему отцу?
Кумико смотрела, как шевелятся совершенные губы, чуть приоткрывая белые зубы — девочка знала, что за этими зубами следил самый лучший дантист Токио.
— Ты умерла, — услышала она свой голос.
— Нет, — улыбнулась мать, — не сейчас. И не здесь, в парке Уэно. Посмотри на журавлей, Кумико.
Но Кумико даже не повернула голову.
— Посмотри на журавлей.
— Отвали, ты, — сказал Тик.
Кумико резко обернулась. Он был тоже здесь, в парке. Его бледное лицо было перекошено и лоснилось от пота, сальные волосы прилипли ко лбу.
— Я — её мать.
— Она не твоя мама, понимаешь? — Тика трясло, всё его искривлённое тело вздрагивало, как будто он заставлял себя идти наперекор ужасному ветру. — Не… твоя… мама…
Под мышками серого пиджака проступили тёмные полумесяцы. Маленькие кулачки ходили ходуном, а он всё силился сделать следующий шаг.
— Ты болен, — сказала мать Кумико сочувственным тоном. — Тебе стоит прилечь.
Тик упал на колени, придавленный к земле невидимой тяжестью.
— Прекрати! — закричала Кумико. Что-то с силой вдавило лицо Тика в пастельный бетон дорожки. — Прекрати!
Левая рука человечка взлетела от плеча вертикально вверх и начала медленно вращаться, кисть по-прежнему оставалась сжатой в кулак. Кумико услышала, как что-то хрустнуло — кость или, может быть, сустав, — и Тик закричал.
Её мать рассмеялась.
Кумико ударила мать по лицу. Удар отозвался в её руке резкой и очень реальной болью.
Лицо матери дрогнуло, превращаясь в чьё-то чужое. Лицо гайдзинки с широким ртом и тонким, острым носом.
Тик застонал.
— Чудесная картинка, доложу я вам, — раздался вдруг голос Колина.
Кумико повернулась и увидела его сидящим верхом на лошади с охотничьей литографии — на стилизованном графическом воспроизведении вымершего животного. Грациозно выгнув шею, лошадь подошла ближе.
— Простите, что задержался. Мне потребовалось некоторое время, чтобы отыскать вас. Это — восхитительно сложная структура. Что-то вроде карманной Вселенной. Я бы сказал: тут всего понемножку. — Он натянул поводья.
— Игрушка, — сказало нечто с лицом матери Кумико, — как ты смеешь разговаривать со мной?
— По правде говоря, смею. Вы — леди 3-Джейн Тессье-Эшпул, или, точнее, бывшая леди 3-Джейн Тессье-Эшпул, до недавних пор жившая на вилле «Блуждающий огонёк», а совсем недавно безвременно ушедшая из жизни. А эту довольно удачную декорацию токийского парка вы только что выудили из воспоминаний Кумико, не так ли?
— Умри! — Женщина выбросила вверх белую руку, с её ладони вспорхнула фигурка, сложенная из листка неона.
— Нет, — сказал Колин, и журавлик распался; призрачные обрывки пронеслись сквозь Колина и растаяли. — Не выйдет. Извините. Я вспомнил, что я такое. Нашёл те байты, которые были запрятаны в блоках для Шекспира, Теккерея и Блейка. Я был модифицирован специально для того, чтобы помогать советом и защищать Кумико в ситуациях гораздо более опасных, чем те, какие только могли вообразить мои первоначальные конструкторы. Я — тактическое устройство.
— Ты — ничто.
У её ног зашевелился Тик.
— Боюсь, вы ошибаетесь. Видите ли, 3-Джейн, здесь, в этом вашем… капризе, я столь же реален, как и вы. Понимаешь, Кумико, — сказал он, спрыгивая с седла, — загадочный макроформ Тика — на самом деле куча мала очень дорогих биочипов, соединённых в определённом порядке. Что-то вроде игрушечной Вселенной. Я пробежался по ней вверх-вниз, и здесь, безусловно, многое стоит посмотреть, многому поучиться. Эта… женщина — скажем так, если уж мы решили относиться к ней как к человеку, — создала её в трогательном стремлении — о нет, даже не к бессмертию, а просто чтобы сделать всё по-своему. Подчинить всё своим узким, навязчивым и исключительно ребяческим желаниям. И кто бы мог подумать, что предметом жесточайшей и так мучительно снедающей её зависти станет Анджела Митчелл?
— Умри! Ты умрёшь! Я тебя убиваю! Сейчас же!
— Попытайтесь ещё раз, — предложил Колин и усмехнулся. — Видишь ли, Кумико, 3-Джейн знала о тайне Митчелл, о тайне её взаимоотношений с матрицей. Было время, когда Митчелл обладала потенциалом… ну… она могла стать центром всего… Впрочем, эта история не стоит того, чтобы в неё вдаваться. А 3-Джейн просто ревновала…
Фигура матери Кумико качнулась дымком и растаяла.
— О, дорогая, — сказал Колин, — боюсь, я утомил нашу леди. Наша с ней пикировка — нечто вроде позиционной войны; только на уровне командных программ. Ситуация патовая. Разумеется, временно; я уверен, она без труда оправится…
Тик тем временем поднялся на ноги и принялся осторожно массировать руку.
— Господи, — выдохнул он, — я уже было решил, что она мне её оторвала.
— Она это и сделала, — сказал Колин, — но, уходя, так злилась, что позабыла сохранить эту часть конфигурации.
Кумико, сделав несколько шагов, подошла к лошади. Вблизи она и вовсе не походила на настоящую. Девочка коснулась лошадиного бока. Холодный и сухой, как старая бумага.
— И что нам теперь делать?
— Убираться отсюда. Пойдёмте, вы, оба. По коням! Кумико — вперёд. Тик — назад.
Тик с сомнением поглядел на лошадь:
— Сесть на это?
Больше в парке Уэно они никого не видели, хотя и скакали какое-то время в сторону зелёной стены, постепенно приобретавшей черты очень не японского леса.
— Но мы же должны быть в Токио, — запротестовала Кумико, когда они въехали в лес.
— Здесь всё обрывками, — сказал Колин, — хотя вполне могу представить, что если поискать, то отыщется и какой-нибудь Токио. Однако, думается, я знаю точку выхода…
Тут он стал рассказывать ей о 3-Джейн, о Салли, об Анджеле Митчелл. И всё это было очень странным.
На дальней стороне леса деревья казались просто огромными. Наконец они выехали на поле, заросшее высокой травой и полевыми цветами.
— Смотрите, — сказала Кумико, увидев сквозь ветви высокий серый дом.
— Да, — отозвался Колин, — оригинал находится где-то на окраине Парижа. Но мы почти на месте. Я имею в виду точку выхода…
— Колин! Ты видел? Женщина. Вон там…
— Да, — сказал он, не давая себе труда повернуть голову, — Анджела Митчелл…
— Правда? Она здесь?
— Нет, — ответил он, — пока ещё нет.
И тут Кумико увидела планеры. Очаровательные, похожие на стрекоз конструкции подрагивали на ветру.
— Вам туда, — сказал Колин. — Тик отвезёт тебя назад на одном из…
— Да ни за что, — запротестовал сзади Тик.
— Это ведь очень просто. Как будто работаешь с декой. Что в данном случае одно и то же…
С Маргейт-роуд прилетели раскаты смеха и пьяные голоса, за которыми последовал звон бутылки, разбившейся о кирпичную стену.
Зажмурив глаза, Кумико неподвижно сидела в кресле и вспоминала, как планер взмыл в голубое небо и… и что-то ещё.
Зазвонил телефон.
Глаза девочки тут же распахнулись.
Выпрыгнув из кресла, она промчалась мимо Тика, оглядела стеллажи с оборудованием в поисках телефона. Нашла его наконец и…
— Домосед, а, домосед, — сказала Салли издалека; её голос пробивался сквозь мягкий прибой статики, — что там у вас, чёрт возьми, происходит? Тик? С тобой всё в порядке, приятель?
— Салли! Салли, где ты?
— В Нью-Джерси. Эй. Детка? Детка, что происходит?
— Я не вижу тебя, Салли! Экран пустой!
— Я звоню из автомата. Из Нью-Джерси. Что у вас случилось?
— Мне столько нужно тебе рассказать…
— Давай, — сказала Салли, — это ведь моя монетка.
Глава 38
Война на фабрике (2)
Из высокого окна в дальнем конце чердака было хорошо видно, как горит ховер. Тут до Слика донёсся всё тот же многократно усиленный голос:
