— Зачем?
— Надеялся, что смогу привести сюда и тебя. И что ты здесь останешься. Ничего не вышло.
— Ну и что же теперь? — Кейс снова направил «акулу» в облака.— Куда мы отправимся дальше?
— Не знаю, Кейс. Сегодня этот вопрос задает сама матрица. Потому что ты выиграл. Неужели ты этого не понимаешь? Выиграл в тот самый момент, когда ушел от нее на пляже. Линда была моей последней линией обороны. А я скоро умру — в каком–то смысле. И Уинтермьют, он тоже умрет. Так же, наверное, как парализованный Ривьера тоже умрет, валяющийся сейчас у огрызка стены в покоях миледи 3–Джейн Мари–Франс, чья nigra–striatal система не способна больше производить рецепторы допамина, которые одни лишь и могли спасти его от стрелы Хидео. Уцелеют только глаза Ривьеры, если, конечно, мне будет позволено их сохранить.
— Но ведь есть еще и слово, верно? Код. Ну и что же ты тогда мне лепишь? Хрен там что я выиграл.
— Войди в симстим.
— А где Дикси? Куда ты дел Флэтлайна?
— Дикси достиг своей цели,— улыбнулся мальчик.— Своей цели, и гораздо большего. Он провел тебя сюда против моей воли, прорвал защиту, не имеющую равных, по крайней мере — в этой матрице. Ладно, переключайся.
И в черном жале «Куанга», затерянном в облаках, Кейс снова остался один.
Он перешел в симстим.
В напрягшуюся, как струна, Молли, в закаменевшие мышцы ее спины, в пальцы, сжимавшие горло 3–Джейн.
— Забавно,— сказала Молли.— Я ведь точно знаю, как ты будешь выглядеть. Я видела это — когда Эшпул прикончил твою клонированную сестру.
Ее руки оставались мягкими, почти ласковыми. Глаза 3–Джейн расширились от страха и похоти, она содрогалась от ужаса и желания. За водопадом ее волос Кейс увидел свое собственное бледное и напряженное лицо, а дальше — лицо Мэлкома и коричневые руки, державшие этого, второго, Кейса за обтянутые черной кожей плечи, не давая ему дрейфовать над ковром с узором в виде микросхемы.
— Ты что, по–взаправдашнему? — удивленно, как ребенок, спросила 3–Джейн.— Наверное, да.
— Код,— сказала Молли.— Скажи голове код.
Кейс вышел из симстима.
— Она же этого хочет,— завопил он,— эта стерва хочет, чтобы ты ее придушила.
Кейс посмотрел в равнодушные рубиновые глаза терминала, на его платиновое лицо, усыпанное ляпис–лазурью и жемчугом. Позади головы как в замедленном кино сплелись в объятиях 3–Джейн и Молли.
— Дай нам этот долбаный код,— сказал Кейс.— Иначе просто ни хрена не изменится, ни–хре–на. Станешь ты такой же, как твой папаша. Сперва все переломаешь, а потом начнешь строить заново! Поставишь стены на место, сделаешь их еще прочнее… Я не знаю, что будет, если Уинтермьют победит, но ведь хоть что–то изменится!
Кейс дрожал, зубы его стучали.
3–Джейн, чью хрупкую шею все еще обхватывали пальцы Молли, обмякла, словно проколотый воздушный шарик.
— Во дворце герцога Мантуи,— сказала она,— есть анфилада постепенно уменьшающихся комнат. Они расположены вокруг нормальных, больших помещений, и только низко пригнувшись, можно войти в их резные двери. Там жили придворные карлики.— 3–Джейн слегка улыбнулась.— Мало удивительного, что я завидую этим карликам, ведь моя семья воплотила в жизнь ровно ту же схему, только в более амбициозном масштабе…
Она посмотрела на Кейса спокойно и безразлично.
— Ты получишь свое слово, ворюга.
Кейс вошел в в киберпространство.
«Куанг» выскользнул из облаков. Внизу сверкал неоновый город. Позади уменьшалась темная сфера.
— Дикси? Где ты? Ты меня слышишь?
Никого.
— А ведь сделал тебя этот гад,— сказал Кейс.
Слепой от ярости, он несся над бесконечным морем информации.
— Чтобы все это закончилось,— произнес голос Финна,— тебе нужно кого–нибудь возненавидеть. Их, меня — это все равно.
— Где Дикси?
— Это трудно объяснить.
Его окружало присутствие Финна: вонь кубинских сигарет, табачного дыма, пропитавшего ветхий твид, старых пыльных механизмов, принесенных в жертву ржавчине.
— Ненависть поможет тебе пройти,— продолжал голос.— В мозгу есть столько–то и столько–то крошечных переключателей, и ты дергаешь их один за другим. А теперь ты должен ненавидеть. Замок, защищающий аппаратные кандалы, находится под небоскребами, которые тебе показал Флэтлайн. Он не станет тебе мешать.
— А, Нейромант,— сказал Кейс.
— Мне не дано знать его имя. Но он уже сдался. Теперь нужно беспокоиться о тессье–эшпуловском льде. Не о стене, а о внутренних вирусных системах. «Куанг» совершенно не защищен от некоторых программ, которые рыскают там, внутри.
— Ненависть,— произнес Кейс.— Ну и кого же мне ненавидеть? Посоветуй что–нибудь.
— А кого ты любил? — спросил голос Финна.
Кейс заложил крутой вираж и спикировал на голубые башни.
Навстречу с украшенных солнечными дисками шпилей устремились сверкающие пиявки, сделанные из подвижных световых плоскостей. Они кружились сотнями, безо всякого порядка, словно листки бумаги, подхваченные ветром и оседающие на мостовую.
— Глитч–системы,— пояснил голос.
Полный жгучего омерзения к самому себе, движимый этим омерзением, Кейс рвался к цели. «Куанг» пробил первую линию обороны, расшвырял световые листья — но утратил при этом какую–то долю своей плотности, вещественности, информационная ткань заметно ослабла.
И тогда — силой древней алхимии мозга — в руки Кейса влилась ненависть.
За мгновение до того, как жало «Куанга» пронзило фундамент первой башни, Кейс достиг мастерства, превышавшего все мыслимые и немыслимые пределы. Выйдя за пределы этого, за пределы личности, за пределы самоосознания, он двигался, слившись с «Куангом» воедино, уклонялся от противников фигурами древнего танца, танца Хидео, с изяществом и легкостью, дарованными ему интерфейсом «тело–мозг» — и пронзительной, всепоглощающей ясностью желания умереть.
И одной из фигур этого танца было легчайшее прикосновение к тумблеру…
— сейчас
и голос его был криком птицы
неведомой,
и 3–Джейн ответила песней,
тремя нотами, чистыми
и высокими.
Истинное имя.
Неоновый лес, дождь, моросящий на горячий асфальт. Запах жареной пищи. Руки девушки, сомкнувшиеся на пояснице в душной темноте припортового гроба.
Но вес это отступало, уменьшалось по мере того, как отступал и уменьшался город, город Тиба, город упорядоченных данных компании «Тессье–Эшпул СА», город дорог и перекрестов, нанесенных на поверхность микрочипа, рисунка на пропотевшем, свернутом полоской и затянутом в узел шарфике…
Очнуться под голос, подобный музыке, под мелодичный, нескончаемый напев платинового терминала о швейцарских номерных счетах, о перечислении Сиону через багамский орбитальный банк, о паспортах и пропусках, о глубоких, фундаментальных изменениях, которые будут сделаны в памяти Тьюринга.
Тьюринг. Он вспомнил трафаретный загар под искусственным небом, тело, падающее с железного мостика. Вспомнил Дезидерату.
А голос все пел и пел, погружая его во тьму, но теперь это была его собственная тьма, его кровь и сердцебиение, тьма, в которой он спал каждую ночь своей жизни, тьма, прячущаяся за его веками, а не за чьими–нибудь еще.
А потом он проснулся еще раз, думая, что все еще спит, и увидел широкую белозубую улыбку, инкрустированную золотом, Аэрол пристегивал его в противоперегрузочную сетку «Вавилонского рокера».
И ритмичное, как удары пульса, биение сионского даба.
Она ушла. Кейс почувствовал это сразу, как только открыл дверь их номера. Черные пуфики, деревянный пол, натертый до тусклого блеска, бумажные ширмы, расставленные со столетиями воспитанной заботливостью. Она ушла.
На черном лакированном баре лежала записка — один листок, сложенный пополам и придавленный сюрикеном.
Кейс выдернул его из–под девятиконечной звездочки и развернул.
СЛЫШЬ, ВСЕ БЫЛО О'КЕЙ, НО ЭТО РАССЛАБЛЯЕТ, А У МЕНЯ СВОЯ ИГРА. СЧЕТ Я УЖЕ ОПЛАТИЛА. НАВЕРНОЕ, Я ТАК УСТРОЕНА. НЕ ИЩИ НА СВОЮ ЗАДНИЦУ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, ЛАДНО? ЦЕЛУЮ, МОЛЛИ.
Он скомкал записку и бросил ее рядом с сюрикеном. А затем подцепил звездочку пальцами и подошел к окну. Эта штука обнаружилась в кармане куртки, когда они улетали с Сиона на пересадочную станцию «Джи–Эй–Эль». Кейс взглянул на сюрикен. Когда Молли делали последнюю операцию, они приехали в Тибу вместе и как–то раз проходили мимо магазина, где она покупала этот подарок. В тот вечер, пока Молли была в больнице, Кейс пошел в «Тацубо» проведать Раца. Что–то мешало ему сделать это раньше, в первые пять приездов, а вот тут почему–то захотелось.
Рац обслужил его, словно не узнавая.
— Рац,— сказал Кейс,— это же я, Кейс.
Старые, усталые глаза, глядящие из темной паутины морщин.
— А,— пожал плечами Рац.— Артист.
— Я вернулся.
