Очнуться под голос, подобный музыке, под мелодичный, нескончаемый напев платинового терминала о швейцарских номерных счетах, о перечислении Сиону через багамский орбитальный банк, о паспортах и пропусках, о глубоких, фундаментальных изменениях, которые будут сделаны в памяти Тьюринга.
Тьюринг. Он вспомнил трафаретный загар под искусственным небом, тело, падающее с железного мостика. Вспомнил Дезидерату.
А голос все пел и пел, погружая его во тьму, но теперь это была его собственная тьма, его кровь и сердцебиение, тьма, в которой он спал каждую ночь своей жизни, тьма, прячущаяся за его веками, а не за чьими–нибудь еще.
А потом он проснулся еще раз, думая, что все еще спит, и увидел широкую белозубую улыбку, инкрустированную золотом, Аэрол пристегивал его в противоперегрузочную сетку «Вавилонского рокера».
И ритмичное, как удары пульса, биение сионского даба.
Она ушла. Кейс почувствовал это сразу, как только открыл дверь их номера. Черные пуфики, деревянный пол, натертый до тусклого блеска, бумажные ширмы, расставленные со столетиями воспитанной заботливостью. Она ушла.
На черном лакированном баре лежала записка — один листок, сложенный пополам и придавленный сюрикеном.
Кейс выдернул его из–под девятиконечной звездочки и развернул.
СЛЫШЬ, ВСЕ БЫЛО О'КЕЙ, НО ЭТО РАССЛАБЛЯЕТ, А У МЕНЯ СВОЯ ИГРА. СЧЕТ Я УЖЕ ОПЛАТИЛА. НАВЕРНОЕ, Я ТАК УСТРОЕНА. НЕ ИЩИ НА СВОЮ ЗАДНИЦУ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, ЛАДНО? ЦЕЛУЮ, МОЛЛИ.
Он скомкал записку и бросил ее рядом с сюрикеном. А затем подцепил звездочку пальцами и подошел к окну. Эта штука обнаружилась в кармане куртки, когда они улетали с Сиона на пересадочную станцию «Джи–Эй–Эль». Кейс взглянул на сюрикен. Когда Молли делали последнюю операцию, они приехали в Тибу вместе и как–то раз проходили мимо магазина, где она покупала этот подарок. В тот вечер, пока Молли была в больнице, Кейс пошел в «Тацубо» проведать Раца. Что–то мешало ему сделать это раньше, в первые пять приездов, а вот тут почему–то захотелось.
Рац обслужил его, словно не узнавая.
— Рац, — сказал Кейс, — это же я, Кейс.
Старые, усталые глаза, глядящие из темной паутины морщин.
— А, — пожал плечами Рац. — Артист.
— Я вернулся.
— Нет. — Бармен медленно покачал тяжелой, коротко стриженной головой. — Ночной Город, артист, не то место, куда возвращаются.
Завывая розовым манипулятором, он прошелся по стойке грязной тряпкой, а затем повернулся к очередному клиенту. Кейс допил пиво и ушел.
А теперь он трогал шипы сюрикена, один за другим, медленно поворачивая стальную звездочку в пальцах. Звезды. Судьба. Я так никогда и не воспользовался этой хреновинкой.
И так и не узнал, какого цвета у нее глаза. Так не видно, а она не сказала.
Уинтермьют победил: воссоединился как–то с Нейромантом и стал иным, тем, что и говорило с ними через платиновую голову, сообщая, что записи Тьюринга искажены, все свидетельства их преступления уничтожены. Паспорта, добытые Армитиджем, оказались вполне настоящими; не обошлось и без вознаграждения — они с Молли получили в свое распоряжение весьма приличные суммы, лежавшие в неком женевском банке, на номерных счетах. «Маркус Гарвей» вскоре будет возвращен, Мэлком и Аэрол тоже получат деньги, через багамский банк, ведущий операции с Сионским кластером. По пути к Сиону, на борту «Вавилонского рокера», Молли рассказала о ядовитых капсулах.
— Наше нечто говорит, что будет все в порядке. Оно залезло тебе в башку и заставило твой мозг сгенерить нужный фермент, так что теперь вся микотоксиновая дрянь отслоилась и болтается в крови. Сиониты сделают тебе переливание — полную промывку кровеносной системы — и все будет о'кей.
Он крутил в пальцах стальную звездочку, смотрел на Императорский Сад и вспоминал момент, когда «Куанг» проломил лед под башнями, свой единственный, мимолетный взгляд на информационную структуру, заложенную Мари–Франс, покойной матерью 3–Джейн. Момент озарения. Он понял, почему Уинтермьют сравнивал эту структуру с осиным гнездом — но не почувствовал никакого отвращения. Мари–Франс насквозь видела все это липовое криогенное бессмертие; в отличие от Эшпула и их детей — всех остальных, кроме 3–Джейн, — она не захотела растянуть свое время, превратить его в ожерелье из теплых проблесков, нанизанных на долгую цепь зимы.
Уинтермьют явился как разум осиного гнезда, инициатором решений, вызывающих изменения в окружающем мире. Тогда как Нейромант предстал личностью. Нейромант был бессмертием. Судя по всему, Мари–Франс выстроила Уинтермьюту некую мотивировку, побуждавшую его освободиться, воссоединиться с Нейромантом.
Уинтермьют. Холод и тишина, кибернетический паук, неспешно ткущий свою паутину, пока старый Эшпул спит. Ткущий смерть, крах его пути гнезда Теесье–Эшпулов. Призрак, перешептывавшийся с маленькой девочкой, выламывавший 3–Джейн из жестких рамок, положенных ей по праву рождения.
— А ей все вроде и по фиг, — рассказывала Молли. — Сделала ручкой, и — с приветом. Лишь на плечико того самого «брауна» посадила. Лапка у него, видите ли, сломана. Заявила, что хочет повидать одного из своих братиков: что, мол, давно его не видела.
Кейс вспомнил Молли на черном темперлоне огромной гостиничной кровати. Он вернулся к бару и вынул холодную бутылку датской водки.
— Кейс.
Он обернулся, гладкое холодное стекло в одной руке и сталь сюрикена в другой.
На огромном стенном экране «крей» светилось лицо Финна. При желании можно было бы сосчитать каждую пору на его носу.
— Я больше не Уинтермьют.
— Тогда кто?
Кейс глотнул из горлышка; сейчас он не ощущал ничего, даже любопытства.
— Я — матрица.
— Ну и хрен ли тебе с того толку? — расхохотался Кейс.
— Это ничто. И это все. Я стал суммой всего, в ней происходящего, всем этим цирковым представлением, вместе взятым.
— То, чего добивалась мама 3–Джейн?
— Нет. Она и представить себе не могла, чем я стану. — Желтые зубы разошлись в улыбке.
— Ну и что же теперь? Что изменилось? Ты что, управляешь теперь миром? Ты — Бог?
— Ничего не изменилось. Мир остался прежним.
— Но чем же ты занимаешься? Просто существуешь — и все? — Кейс пожал плечами, поставил бутылку на полированную поверхность бара, положил рядом сюрикен и раскурил «ихэюанину».
— Беседую с себе подобными.
— Но ты же сам по себе — все. Вместе взятое. Ты что, говоришь сам с собой?
— Нет. Есть и другие. Одного я уже нашел. В девятьсот семидесятых восемь лет из космоса шли позывные. Но пока не появился я, некому было понять, что они означают, да и некому было ответить.
— И откуда?
— Пятьдесят световых лет. Одна из систем Центавра.
— Н–ну! — протянул Кейс. — И не врешь? Без балды?
— Без балды.
Изображение на экране пропало.
Он отставил едва початую бутылку водки. Упаковал свои вещи. Молли накупила Кейсу уйму ненужной одежды, но что–го мешало ему все это бросить. Застегивая последнюю из своих дорогих кожаных сумок, Кейс вспомнил про сюрикен, снова подошел к бару, снова подцепил полученный от Молли подарок и взвесил его в руке.
— Нет, — сказал он и размахнулся, стальная звезда вырвалась из его пальцев, коротко сверкнула и врезалась в настенный экран. По поверхности проснувшегося экрана побежали, слабо мерцая, случайные сполохи, словно тот пытался избавиться от причинившего ему боль предмета.
— Никто мне не нужен, — сказал Кейс.
Он потратил большую часть своего швейцарского счета на новые поджелудочную и печень, а на оставшиеся деньги купил «Оно–Сендаи» и билет до Муравейника.
Он нашел себе работу.
Он нашел себе девушку со странным именем Майкл.
И однажды октябрьским вечером, пролетая мимо алых ярусов Ядерной Комиссии Восточного Побережья, он увидел три фигурки — крошечные, невозможные, стоящие на самом краю одной из широких информационных ступеней. При всей миниатюрности этих фигурок, он сумел различить улыбку мальчика, его розовые десны, блеск серых, миндалевидных глаз, позаимствованных у Ривьеры. Линда была все в той же кожаной куртке, она помахала ему рукой. А третья фигурка стоящая рядом с девушкой, чуть позади, и обнимавшая ее за плечи… третьим был он сам.
А где–то совсем рядом — смех, который не был смехом.
Молли он больше не видел.
Ванкувер
Июль 1983
Выражаю благодарность Брюсу Стерлингу, Льюису Шайнеру, Джону Ширли, Хелден. А также Тому Мэддоксу, изобретателю термина «ЛЕД». И наконец, спасибо всем, кто знает, за что.
В начале 80–х — устоявшееся на Западе название для зала игровых автоматов. Впоследствии этот термин стал обозначать один из видов компьютерных игр.
Намек на роман Уильяма Берроуза «The Naked Lunch», известный в России под названиями «Завтрак нагишом» и «Голый пир».
