мыло. Изначально, задумав дело, Антикайнен хотел изготовить взрывное устройство самостоятельно. Говорят, в тюрьмах этим делом промышляют наиболее продвинутые уркаганы. Берут сухое печенье, беличий помет и выделения потовых желез начальников караулов — смешивают в определенной пропорции и плюют внутрь для крутости. Все — бомба готова, тюрьмы рвутся, как картонные домики.
По учебе же в школе шюцкора он помнил, какой это трудоемкий и кропотливый процесс, всегда чреватый оторванными конечностями. Поэтому, отбросив ложный стыд, нашел взрывника в ближайшем карьере, что был в полусотне километров от Раахе, и за мзду приобрел все необходимое. В интересах того же подрывника было молчать, если что-то где-то рванет. О нем Тойво не беспокоился.
Когда Валленберг по устоявшейся традиции совершал свой утренний туалет, тот взорвался. Антикайнен, изучив все внутренние характеристики сортира, установил заряд так, что шансов у Берга не было никаких. Кусочки руководителя и вдохновителя фашистских идей разлетелись по округе на много метров.
Голова, например, прилетела в соседний курятник и там, к ужасу доброй птичницы, замерла на насесте, вспугнув полусонных кур. Те потом, конечно, оправились и на новый предмет в их жилище внимание обращать перестали, а вот женщина, решившая войти с утренним осмотром, всполошилась не на шутку. Только два «воробышка», один за другим, смогли унять внутреннюю дрожь и внешний истерический хохот хозяйки курятника.
Тойво, слегка оглушенный, смотал остатки проводов на катушку и уполз в кусты. По ним он намеревался выбраться в лес, где предварительно оставил все свои пожитки и походный спальный мешок в придачу.
Едва смолкло эхо взрыва, как наперегонки прибежали местные полицаи. Они посмотрели на курящуюся воронку и побежали за подмогой. Скоро от полицейских в Раахе было не протолкнуться. Взрывы тогда были редкостью.
Тойво проспал вдалеке от людей и дорог в лесу двое суток. Он уже делал так когда-то. Именно в лесу можно было выспаться, именно в лесу можно было освободиться от прилипших, как грязь, чужих взглядов. Именно в лесу можно остаться человеком.
Антикайнен сделал из лапника маленький шалаш, несмотря на то, что погода стояла тихой, безветренной, и, вроде бы, дождя не обещалось. Головой к северу, фляга с водой возле руки, укутавшись в спальный мешок, Тойво не заметил, как заснул.
Бывает, сон приносит мучение, хочется, чтобы скорее наступило утро, которое встречаешь злым, разбитым и донельзя несчастным. Но иногда, на радость, бывает не так. Пусть, сновидения по пробуждению мгновенно забываются, но остается мир, который где-то есть — и ты был частью этого мира, там счастье — и ты был счастлив, как в детстве.
Тойво спал и тихо дышал, мимо проходили звери, тянули носом запах человека и, не тревожась, уходили дальше по своим звериным делам. У них, зверей, нет в привычке подойти, похлопать по плечу и спросить: «Спишь?» Или позвонить среди ночи по телефону и спросить: «Почему нет воды?» Звери уважают человека.
Неизвестно когда в эти сутки — ночью или днем — приснилась ему Лотта. Никогда раньше такого не было. Всякие уроды снились, а она — нет. Просил, молил — ни разу.
Покойники во сне разнятся своим поведением. Иногда они кажутся, какими были при жизни, как память о том времени. Стало быть, и видятся живыми: разговаривают, действуют — ведут себя, как люди. Это пустые сны, это просто отражение прошлого через призму бессознательности. Бред, иной раз кошмарный.
Но, бывает, покойник видится уже тем, кого нет, кто уже помер, кто не в этом мире — и ты это осознаешь. Это вещие сны, и к ним надо относиться серьезно, чтобы запомнить, чтобы разобраться. Но зачастую в такие моменты покойники не разговаривают, все больше молчат, лишь иногда что-то дают. Это хороший знак. Однако их молчание — это, словно, мука. Пытаться постичь, что же такая бессловесность «говорит» — все равно, что отвернуть голову у модного психотерапевта и вытряхнуть из нее все дерьмо.
Тойво приснилась Лотта, красивая и, словно бы, лучезарная. Он побежал к ней, обнял, но она пропала, чтобы опять появиться в некотором отдалении. Антикайнен кричал ей, чтобы она не уходила, чтобы взяла его с собой, чтобы они были вместе. Лотта ничего не отвечала, участливо улыбаясь, расположив перед собой руки так, что пальцы сложились в некий символ.
Он бросился к ней, но никак не мог тронуться с места, потом что-то начало его отвлекать, потом пошла вереница совершенно непонятных образов, сменившихся чем-то пустым и тягучим. Надо было проснуться, но все никак не удавалось.
Может быть, это было правильно, потому что дальше ничего не снилось.
И Тойво спал, спал, пока время сна не вышло.
Он выпил всю воду из фляги, чувствуя, как в тело возвращается жизнь и силы, и надежда. Вокруг был день, такой же покойный, как тогда, когда он заснул. Можно было жить дальше.
Антикайнен с удовольствием размял руки-ноги, прислушиваясь к своему организму. Организма ничего предостерегающего не говорил. Значит, можно было двигаться дальше. Как бы то ни было, работа с комбинатом Раахе закончилась.
Тойво засветло дошел до карьера, в котором работали подрывники, художественно закладывающие свои взрыв-пакеты так, чтобы камни лопались в форме прямоугольных глыб. Взрывали раз в неделю, остальное время бурились, делали разметку и варили понтикку.
Антикайнен, вызвав своего взрывного подельника, вручил ему магнето.
— Спасибо, брат, вот возвращаю, как и обещал, — сказал он.
— Хорошо, — ответил тот. — Я и не надеялся, вообще-то. Особенно, когда узнал про взрыв в Раахе. А потом подумал, что моего тола не хватило бы разнести какой-то сарай в щепы, да еще и воронку сделать.
Ну, да, взрывник, конечно, был прав. Если бы Тойво во время предварительного посещения туалета Берга не спустил в дыру со всей осторожностью две бутылки с глицерином, приобретенным заранее у аптекаря из Тохмаярви, да еще кое-чем, такого оглушительно разрушающего эффекта добиться бы было невозможно. Кое-что, понятное дело — «царская водка». Толовая шашка сыграла роль детонатора.
Антикайнен имел желание пройтись осенним лесом до самого Тохмаярви, но надо было сделать крюк в Хельсинки, чтобы встретиться с Юрье. Служба службой, но всякий труд должен быть оплачен. Если он не придет за вознаграждением, это может показаться подозрительным. За идею даже фанатики не работают. Все фанатичные идеи подпитываются деньгами, и весьма немалыми, зачастую. Политика, блин! Как сказал один умный человек: «Терроризм и политика — две стороны одной и той же монеты».
В поезде, куда он сел, о взрыве в Раахе никто не говорил. Разве что в
