— На твоем месте?
— Да, — кивнула она. — Скажи мне что-нибудь.
— Я бы его отпустил. Я бы разрешил им его забрать. Ты сделала все, что могла. Ты посвятила ему год. Ты отлично заботилась о нем. Ты заботилась обо мне. Господи, ты же просто волшебница.
— Спасибо, Рэй.
— Я бы отпустил его, Анна. И себя. Я бы отпустил себя. Вернулся бы к детям.
— Тогда им будет грозить опасность, — сказала она.
— Ах-х, — произнес я. Старческий вздох. Так же пренебрежительно мог бы вздохнуть мой отец (он не дожил до старости), если бы был не настолько уверен в себе, насколько хотел показать. — Должен быть выход.
За ужином, поздно вечером — я пишу это после завтрака на следующий день, 26 сентября — Алан предложил мне свое сердце. Мы с Анной сидели за столом. Я ужинал, Анна не могла себя заставить проглотить ни куска. Алан заперся в ее спальне. Она три раза крикнула ему в дверь, что ужин готов. Он не ответил. Анна тревожилась, что он может сделать с собой что-нибудь, если уже не сделал.
— Я его не слышу, — сказала она мне, отодвинула стул и встала. — Я сейчас вернусь.
Она вышла из квартиры. Ее не было несколько минут.
— Я обошла вокруг дома, — сообщила Анна, когда вернулась. Она пала духом и запыхалась — она, эта женщина, никогда не сдававшаяся слабостям. — Я подумала, что смогу увидеть его в окно, но он задернул шторы. У него горит свет. Я постучала в окно, окликнула его. Что нам делать?
— Думаю, ждать, — сказал я. — Он выйдет. Проголодается и выйдет. Тебе тоже надо поесть.
— А если с ним что-то случилось? — проговорила она. — Может, попытаться открыть дверь?
— Каким образом?
— Вскрыть замок, — сказала она. — В дверной ручке есть небольшое отверстие. Я дам заколку-невидимку.
Прежде чем мы успели опробовать идею Анны и вскрыть замок заколкой для волос, Алан вышел. Он хорошо выглядел — спокойный, с твердым пристальным взглядом. Его спокойствие заставило меня насторожиться.
— Ох, слава богу, — проговорила Анна.
Он подошел к столу. Не сел, не заговорил. Он стоял и смотрел на нас.
— Хочешь есть?
Обычный вопрос прозвучал в данной ситуации нелепо.
— Я не хочу есть, — ответил он.
— Посиди с нами, — предложила она.
— Я не хочу сидеть с вами.
Он посмотрел на меня и негромко произнес, словно не хотел, чтобы слышала Анна:
— Я хочу отдать тебе мое сердце.
— Нет, — сказала Анна.
— Я хочу, чтобы ты взял мое сердце, — сказал он мне.
— Нет! — воскликнула Анна.
Алан настаивал, не глядя на Анну:
— Я хочу отдать тебе мое сердце, Рэй.
Анна встала.
— Ни в коем случае, — заявила она.
Меня не удивили ни ее выбор, ни ее уверенность. Я был с ней полностью согласен.
— Выброси это из головы, — велела она.
— Это не твоя голова, — ответил Алан.
— Мне все равно, — сказала она. — Я не хочу больше этого слышать. Не хочу, чтобы ты об этом думал.
Она попыталась его обнять, но он отстранился.
— Буду думать, — произнес он, не повышая голоса.
— Ты не будешь об этом думать, — сказала она. — Не будешь об этом говорить.
Она повернулась ко мне:
— Рэй?
— Послушай меня, Алан. — Я сидел на прежнем месте. — Я тронут твоим предложением. Мне и радостно, и грустно от того, что ты хочешь отдать мне свое сердце. Я счастлив, если ты так любишь меня, что готов на это. Это очень щедрое предложение. Оно показывает, что ты — хороший человек. Я знал это и раньше. Но мне грустно слышать от тебя такие слова. Я не могу взять твое сердце. Я не возьму твое сердце, потому что я тоже тебя люблю. И потому что это неправильно.
Я посмотрел на Анну. Кажется, она ждала от меня более убедительных слов. Я не мог придумать, что еще сказать. Тогда я обратился к сентиментальному языку кино и, хотя Алан этого не понял, унизил этим нас всех.
— Ты еще молод, — сказал я, — перед тобой целая жизнь. Я стар. Я уже прожил свою жизнь. Будет неправильно, если я возьму твое сердце, и я этого не сделаю. Но я благодарен тебе. Ты — благородный и очень храбрый.
Я посмотрел на Анну. Потом на Алана.
— Хорошо?
— Нет, — ответил он. — Я — клон.
— Это правда, — ответил я. — Но ты можешь быть тем, кем хочешь.
— Я больше никем не могу быть.
— Можешь, — возразил я.
— Я не могу быть тобой.
— Тебе и не надо.
Он посмотрел на Анну.
— Пожалуйста, — сказал он.
— Нет, — покачала головой Анна.
Он взглянул на меня.
— Нет, Алан, — настойчиво повторил я.
Больше мы не сказали ни слова. Алан вернулся в спальню Анны и запер дверь.
Всю ночь и почти весь день я думал о предложении Алана и о своем ответе, который теперь казался банальным и легкомысленным, несоизмеримым. День уже клонится к вечеру, и все это время Алан не выходил из спальни Анны, разве что в туалет (мы решили не подстерегать его во время этих вылазок). Как минимум сутки мы не видели, чтобы он ел. Анна боится, что он уморит себя голодом.
Самое главное, что можно сказать о его предложении — оно не было просто жестом. Если бы я согласился принять его сердце (Анна убила бы меня первого), он отдал бы его мне. Он понимает, что такое смерть. Из бесед с Анной после того, как мы ему рассказали правду, Алан знал, что обязательно умрет, если у него забрать сердце. Как ни крути, это было героическое предложение.
Но я не могу понять, почему он это предложил. Пусть Анна права, и он действительно беспокоится обо мне больше, чем показывает; но это не объясняет, почему он хочет умереть так, чтобы я смог прожить еще пару бесполезных, лишних лет.
Дело вот в чем: в готовности Алана пожертвовать собой ради меня и таким образом выполнить свое предназначение клона нет ничего революционного. Наоборот, как ни парадоксально, эта готовность полностью человеческая. Определенно, это первый и последний раз, когда клон предлагает себя своему оригиналу по доброй воле. Впрочем, это вообще происходит впервые — клон осуществляет свою добрую волю любым значимым способом. Алан не сможет это четко сформулировать, но, думаю, понимает на подсознательном уровне.
И вот еще что: из наших бесед Алан понимает, что, вырвавшись из Отчужденных земель, он стал представлять серьезную и недопустимую угрозу правительству. Поэтому везде, куда бы он ни направился, его будут преследовать, пока не схватят, а когда схватят, казнят. Он также понимает — конечно, приблизительно, — на что будет похожа его жизнь под покровительством организации Анны, сколько бы времени это ни длилось. Если он окажется у них (а он уже у них) и станет им содействовать, его будут демонстрировать при любой возможности выйти из укрытия. Он станет общественным лицом движения. От него потребуют высказываться против идеи клонирования и клонов. Выступать против самого себя. Быть собственной Немезидой. Можно с уверенностью сказать, что Алану не нравится ни одна из этих альтернатив. Я полагаю, что он предпочел помочь мне, вместо того чтобы умереть в руках своих создателей или безжалостно злословить в руках своих хранителей.
Своими размышлениями я ни в коем случае не хочу обесценить его предложение, просто пытаюсь его понять. Мне кажется, если бы он мог или хотел говорить об этом, он бы признался, что, учитывая альтернативу, решение отдать мне сердце было не просто «героическим». Я думаю, его решение служило для того, чтобы он мог проявить альтруизм, скопировать его (простите меня) и таким образом войти или почти войти в человеческое общество, стать человеком. Он идеализирует и печальным образом переоценивает и это общество, и человеческую личность. Но я верю, что он нашел единственный способ участвовать в человеческой жизни независимо от того, будет ли у него шанс выжить: отдать мне свое сердце.
Если бы Алан оказался на моем месте, и ему потребовалось бы сердце, а я оказался бы на его месте, со здоровым сердцем, которым мог пожертвовать, сделал бы я такое же предложение? Нет.
Прошло три дня. Сегодня 29 сентября. Дни были удручающими и тоскливыми. Я не написал ни слова.
Когда Алан появился снова — он не выходил из комнаты, и мы не видели его с вечера, когда он сделал свое предложение, — было время ужина, 26 сентября. Мы закончили есть, но не вставали из-за стола. Алан сел, как ни в чем не бывало, словно между нами ничего не произошло. Спросил Анну, не найдется ли чего-нибудь перекусить.
— Ты, должно быть, ужасно голоден, — сказала она.
— Я ужасно голоден, — согласился он.
Анна наполнила тарелку и поставила перед ним.
— Спасибо, — поблагодарил он. — Думаю, мне понравится.
Мне кажется, в тот момент Анна уже знала, что будет дальше, что решил сделать Алан. Я был рад видеть, как он ест, и Анна тоже, но я — я плохо в этом разбираюсь — даже не подумал о том, что он мог размышлять над каким-то решением.
Его поведение было, я бы сказал, очень милым, оно совершенно ничего не предвещало. Утолив голод, Алан сказал, что хочет нас кое о чем спросить. Он был достаточно любезен, чтобы обращаться и ко мне, но было ясно, что он хочет поговорить именно с Анной.
