до позднего вечера.
Диана сказала нам:
– Теперь я стала вас больше уважать. Вы проходите через такие вещи.
Мила сказала:
– Это очень интересно.
Ванечка сказал:
– Они все страшно перепугались.
А Алеша сказал:
– Давайте не будем об этом.
Я был согласен с Алешей.
Самый лучший результат показала Фира, она смогла почувствовать нас всех. Андрюша совсем никого не почувствовал, но Эдуард Андреевич велел ему не отчаиваться.
Впрочем, по-моему, Андрюша особенно и не отчаялся.
Вечером мы сидели на балконе, и Андрюша свесил ноги вниз.
– Это опасно, – сказал я.
– Тут перегородка, – сказал он.
Я сказал:
– Все равно опасно.
– Я хочу найти Борин пистолет, – сказал Андрюша.
– В комнате его нет. Я проверял. Наверняка зарыл где-то на территории. Такое вопиющее нарушение правил. Это ведь оружие. Между прочим, я еще в начале лета жаловался Максиму Сергеевичу, и он не предпринял никаких мер.
– Хочу его найти.
– Поиск затруднен тем, что мы не способны подвергнуть Борю допросу.
– Свиньи и коровы не всегда умирают. Иногда их парализует. А потом мясник обескровливает их.
– Сначала – подвешивает. Порядок должен соблюдаться во всем.
– А человек бы от такого, наверное, умер. Мне кажется, череп свиньи толще, чем череп человека.
Мы помолчали, а потом Андрюша сказал:
– Знаешь, как бы я себя нарисовал?
– Нет, – ответил я.
Он взял острый камушек, белый камушек и нарисовал на бетонном полу балкона крошечного, сантиметра в два, человечка.
Человечек висел вниз головой.
Я сказал:
– А почему именно так?
– Я такая пустота, как была сегодня с браслетом, – сказал Андрюша. И мне показалось, что он доверяет мне сейчас как никогда. Я положил руку ему на плечо и сказал:
– Никакая ты не пустота.
– Никакая я не пустота, – легко согласился он.
– У тебя еще болит нога? – спросил я.
– Нет, – сказал Андрюша. – Она уже совсем прошла.
Он отлепил пластырь, и я увидел, что ранка стала уже розовой.
Послезавтра у нас будет пионербол! Ура-ура-ура!
Это настоящее соревнование!
Чтобы число людей в командах было равным, Володя обещал позвать Маргариту, а Диана – своего друга Кирилла (надеюсь, у них не возникнет конфликт с Андрюшей, ведь все очень серьезно).
Тогда игроков в командах будет по шесть, а это минимально необходимое количество, согласно правилам.
Ура!
Запись 93: Красивая кормушка готова
Сегодня мы с Ванечкой доделали нашу красивую кормушку.
Мы долго старались, без специальных инструментов выжечь рисунок оказалось очень тяжело, тем более что эскиз у Ванечки вышел очень подробным.
Но тем ценнее законченная работа!
Кормушка вышла просто замечательная, сколько мы корпели над ней, и я так боялся ее испортить.
Ванечка теперь тоже научился и делать кормушки, и рисунки выжигать.
Он говорил:
– Ой, так нравится, нравится!
Это, вероятно, значило, что я подарил ему новое хобби.
Кормушка, как я уже упоминал, получилась просто замечательная – ладная, аккуратная. А какой чудесный вышел рисунок! Раскрывшие крылья птицы и большеглазые белки.
Красивые перья, пушистые хвосты! Такие чудные вышли у нас существа!
Веселые, радостные.
– Они тебя любят, – сказал Ванечка. – И меня любят. Они всех любят. Это тебе не злые волки.
Мы любовались на нашу кормушку, я держал ее на коленях, а Ванечка водил пальцем по черному рисунку.
– Красивая-красивая, – сказал он.
– Это потому, что ты очень талантливый, – сказал я. – Твой рисунок – талантливый.
– Хочешь меня хвалить. Нравлюсь.
– Да, – сказал я. – Ты очень хороший.
– А ты – нет. Но ты хочешь, чтобы было так.
Ванечка иногда говорил что-нибудь очень обидное как бы между делом. Я вздохнул.
На дураков, конечно, не обижаются.
Я сказал:
– А зачем тебе кормушка?
– Чтобы для птиц, – сказал он.
– Либо «для птиц», либо «чтобы птиц кормить».
– Ну да. Я так и хотел сказать.
Он засмеялся, посмотрел на солнце и широко раскрыл глаза. Казалось, солнце вовсе его не слепит.
Мне очень хочется, чтобы Ванечка всегда был в порядке. Но для этого его надо увезти куда-нибудь очень далеко, туда, где никто его не обидит просто за то, что он дурак.
– Птицы, – сказал он. – Птицы, птички. Птичечки.
Потом резко развернулся, показал большие зубы.
– Вот это семья птиц.
– Семья птиц?
– Да, на рисунке.
– А кто есть кто?
– Никто, никто. Ну просто семья птиц.
Он облизнул губы и вздохнул.
– Хочешь, чтобы я был счастливым. Но ты и сам не будешь счастливым.
Я сказал:
– Все-то ты знаешь.
– Я видел такой сон.
– Да, конечно, ты видел.
– Давай вместе посмотрим мой сон, – сказал он.
– Так не бывает, – сказал я. – Сон нельзя разделить, можно только рассказать.
– Ну, – сказал Ванечка, – не хочешь – как хочешь.
– А куда повесим кормушку?
– Никуда, – сказал он, взял кормушку и обнял, как игрушку. – Я буду с ней ходить.
Разумеется, я пытался его отговорить, да только ничего у меня не вышло. Так и ходит Ванечка теперь со своей кормушкой.
Завтра все выйдет, завтра уговорю.
Коротко расскажу про пионербол, чтобы отвлечься.
Вообще-то соревнование вышло замечательным, и мы, конечно, победили.
Но наши противники держались храбро. Кроме того, они тоже очень умелые и спортивные.
Уважение к сопернику есть основа социалистического соревнования.
Однако, несмотря на то, что я вполне горжусь нашей командой, скажу также, что нашу победу можно в определенном смысле считать не совсем честной.
Хотя мне не хотелось бы так думать, но да – мы использовали нашу связь.
Это вышло совершенно незапланированно, но очень здорово.
В пионерболе часто бывает так, что несколько соратников реагируют на мяч одновременно, из-за чего его и упускают. Мы же действовали как очень слаженная команда.
Неестественно слаженная команда.
Я всегда знал, когда подача отправляется мне и кто еще хотел бы ее перехватить. Мы даже спорили каким-то странным образом, не словами, не мыслями, а как бы невидимыми волнами.
Это тоже очень сложно объяснить. Но благодаря этой связи я вдруг почувствовал себя почти сверхчеловеком.
Кроме спортивного азарта, вполне ожидаемого в такой ситуации, я чувствовал нечто еще, какое-то странное превосходство, усиливаемое ощущением общности.
Я знал что-то такое, чего еще не знали мои соперники. Чувствовал что-то такое, чего они еще не чувствовали.
Мы стали чем-то цельным, неразделимым, связанным, а вот на противоположной стороне играли люди, которые умели договариваться между собой только словами.
Им нужно было много слов, много криков и команд.
Все это вызывало у меня своего рода эйфорию, странную, не совсем человеческую. Во всяком случае прежде я такого не испытывал. Мы все
