всё ближе, и я заметила лучников. Мгновение, и в воздух взмыли стрелы. Мы как на ладони, залп точный, но я всё равно прыгнула, толкнув девчонку. Кайла пошатнулась, и я увидела стальной болт, сверкающий на солнце. Успела подумать, не упала ли невестка на живот, и что стрелка, скорее всего, войдёт в моё плечо или руку, а ей попала бы в грудь.
Но свет вокруг померк и мысль, объятая страхом, замерла. День. Ночь. Свет. Тьма.
Пыль.
Подо мной земляной пол, в чьём-то доме. Краем глаза заметила, что Кайлу поймали, и, кажется, она не ударилась. Вскочив, я кинулась к девчонке.
— Мама! Мама! — она уткнулась носом в дублёнку у самого моего сердца, сжала в объятьях.
— Ты цела? — поглаживая её по волосам, я смотрела на чужака, юродивого, что возвышается над нами, не пряча улыбки.
Свет от тусклой лампы еле касался грубых стен. Мы оказались в хижине, что стоит прямо на земле. Немыслимо! У двери я заметила женщину, она приветливо кивнула.
Чужак протянул руку, но я и не думала вставать.
— Прежде чем станешь возмущаться, скажу: нет, я не мог вытащить вас сразу, без намерений, подтверждённых действием, нет веры — нет магии. И второе: Кайла останется здесь, а ты пойдёшь дальше, — чужак поманил женщину. — Она повитуха, и позаботится о девушке. А тебе нужно идти.
— Да что ты несёшь?!
Он убрал протянутую руку и присел рядом:
— Обратного пути нет. Если хочешь спасти её, — он кивнул на Кайлу, — ты должна идти. Ради неё и ради всех нас. Ваши боги играют нами. Но мы тоже сделали ставку.
— Играете в игры, вот значит, как…
— И ставка в них — весь мир. Правда, мой господин называет всё это борьбой. Хотя по мне, как ни назови, всё едино — либо мы их, либо они нас.
— И почему я должна верить тебе?
— Ты должна поверить ему. Я Сомнение. У меня другая цель.
Проклятье. Ты сеешь сомнения…
Я долго смотрела в его открытое лицо, глаза, пытаясь понять.
— Хорошо. Ты убедил меня. Поднимайся, девочка, кажется, мне нужно уходить.
И я ушла.
Долгий-долгий спуск в низину. «Свет Старых богов» вёл меня. С каждым шагом становилось всё теплее. От влажности трудно дышать.
Он сказал прятать тёплую одежду и идти обратно тем же путём.
Он сказал, что защитит Кайлу, во что бы то ни стало. Повитуха кивала.
— Ценой своей жизни, — сказала она.
Я обняла свою девочку на прощанье. Обняла её большой живот.
И пошла. Вниз и вниз. Почему я делаю это?
Он сказал, его зовут Сомнение.
— Я не бог. Но я служу Старому богу, это правда. И ты должна увидеть его, чтобы спасти её. Всех нас.
Пот заливал глаза, я осталась в одной рубахе сына, но и она уже насквозь промокла. Здесь, на склоне, всюду чудные деревья: низкие и тонкие, не чета домашним, что достигали десятки метров в обхвате.
Он сказал, Сладострастие не оставит нас. Будет искать и найдёт. А, найдя, насадит девчонку на кол, меня подвесит в клетке, где я медленно и мучительно умру от жажды и голода.
И я поверила ему, хоть и говорила, что больше никому не верю. Ради своего внука и Кайлы, я доверилась чужаку. Оставила ему всё самое ценное, что ещё есть в моей жизни и пошла навстречу неизвестности.
В поисках ответов и Старых богов.
Садилось ли солнце? Спала ли я, ела? Не знаю. Под веками, стоит их закрыть, горела рама Двери. Вокруг темнота, мрак внутри неё и снаружи, и только угли сияют, расползаясь по её телу словно вены. Красные, словно кровь.
Под ногами то трава, то грязь, то корни, то мох. Лес вокруг жил своей жизнью, я слышала шорохи животных, крики птиц, шелест насекомых. Но деревья расступились и я, наконец, вышла к морю. К морю зелени. Трава колыхалась, и «барашки» ветра гуляли по полю, как по воде. Ещё дальше вздымался барханами песок, и камни лежали на границе «жизни и смерти», точно стражи.
Никогда не видела море, но помню рассказы о нём.
Валенки загребали песок, солнце пекло даже через шарф, повязанный на голову. Губы высохли через десяток шагов.
Очень хотелось пить.
Не помню, когда я потеряла котомку с припасами. Спрятала ли я её в лесу с одеждой или она выпала из рук, где-то здесь, на песке. В ней была вода.
Вода.
Он сказал, я не пройду мимо.
— Думай о ней. В конце пути ноги сами приведут тебя.
Шаг. Ещё шаг. Тяжело. Жарко. Пришлось замотать шарфом всё лицо, оставив узкую щель для глаз. Ветер нестерпим.
Хочется пить.
Солнце коснулось рыжим боком горизонта на востоке.
Он сказал, ночью здесь очень холодно, но я потеряла мешок и теперь куталась в шарф.
Ещё шаг.
Ещё сотня.
Рыжие всполохи. Сначала, как сон или мираж, но теперь всё чётче и ближе. Я дошла. «Свет Старых богов» горит прямо над ней.
Обожжённая дверь. Красные прожилки огня бежали по её раме, словно вены.
Везде темнота, внутри и вокруг неё.
Ручки нет, я просто толкнула дверь. И упала.
Шелест.
Шум ветра, словно дыхание. Одинокое серое дерево справа от меня — мёртвое. Его скрюченные ветки, совсем как руки, поднялись в немом крике к небу. Серому небу.
И всюду, сколько хватает глаз — серое поле пшеничных колосьев.
И голос, что рвал сердце:
— Мама!
— Мама!
— Перл! Бриал! — кинулась в поле, но приземлилась на ту же дорогу.
Снова и снова! Ещё! Я металась вдоль кромки поля, гонимая голосами, что с таким отчаянием звали меня.
— Дитя.
Я обернулась на этот невероятный звук. На голос, столь всеобъемлющий, всевмещающий, что не понимаю, как смогла услышать его и устоять.
— Подойди.
И вновь я не могу не коснуться протянутой, ждущей руки. Но не желание зовёт меня, а радость. Касаясь его натруженных пальцев, я ощутила невероятное ликование, которое ни с чем не сравнить. Великая разница в деталях. Вот она — вся правда и вся суть мира.
Он казался ветхим стариком в серых лохмотьях, усталым и дряхлым. Но стоило ему взять меня за руку, и я почувствовала, какая невероятная сила переполняла его. За его спиной возвышалась арка восхитительных ворот. Когда-то в прошлом. Сейчас же серые и безжизненные они нависли над нами, вот-вот норовя рассыпаться. Дорога ведёт к ним, но там дальше ничего нет. Там тьма.
— Вот пшеничное поле по правую руку мою. Там сын твой и брат его, но не можешь войти к ним. И они не могут
