Светлана Тулина - Неравный брак с довеском

Маленькие девочки очень чувствительны — они хорошо чувствуют слова, которыми можно ударить побольнее. И обладают при этом энергией и дотошностью голодного дятла…

— А МОЯ МАМА, по крайней мере, умеет готовить.

Свой завтрак Реолла рассматривала с выражением ресторанного критика, углядевшего не до должной кондиции протухшее деликатесное яичко или лягушачью лапку сомнительной родословной.

(А нам до фени, а мы спокойны… Спокойны мы… Как в танке. Совершенно и абсолютно… Главное — правильно дышать… Глубоко чтобы. И медленно. На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре — выдох).

И смотрит при этом нагло, прямо в глаза…

Дрянь малолетняя.

Главное, возразить трудно. Каким должен быть настоящий иттиевый творзь — Милка представление имела расплывчатое. Сиеста, правда, хвалил, но на то он ведь и Вежливый.

Милка разбила на зашипевшую сковородку третье яйцо, а заодно и перевернула начавший было подгорать кусок булки. Аппетит пропал напрочь, но позавтракать стало уже делом принципа.

Белок запузырился, теряя прозрачность, и Милка сняла сковородку с темпоризатора. Выудила из ящика вторую вилку и пододвинула табуретку.

Но сесть не успела.

— МОЯ МАМА всегда накормит гостя прежде, чем самой лопать…

Милка закрыла глаза.

На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре — выдох… Тут главное что? Главное — дышать правильно… Дети — цветы жизни. Вот и нюхай теперь… как учили. На два — вдох, на четыре — выдох…

— Я. Два. Часа. Готовила. Вашу. Синтетическую. Грёбанную. Дрянь. Тебе. Специально. По рецепту. Может — невкусно. Но — съедобно.

— Это несъедобно! МОЯ МАМА не дала бы такое даже бродячему тринидасту! Бедный папка, если его здесь всё время таким кормят…

Танк — это такая коробочка. С уютненьким сиденьицем внутри. С узенькими смотровыми щёлочками. Со стеночками из полуметровой брони. Им не страшно ничего, этим стеночкам. Даже прямое попадание. Тем более — всякие там маленькие девочки.

Даже самые крупные из маленьких девочек…

— Не отравишься. Проголодаешься — слопаешь.

— МОЯ МАМА никогда не стала бы морить ребёнка голодом, лопая при этом что-то вкусное!

Милка удивилась.

Настолько, что на долю секунды даже забыла про танк. Сглотнула вставший поперёк горла кусок жаренной булки, ткнула вилкой в содержимое сковородки.

— Ты хочешь… вот это?..

— Конечно, хочу. Раз уж выбора нет…

Она — ребёнок. Слишком странный, непривычно крупный, до омерзения умненький и очень вредный, но всё-таки — ребёнок.

Пожалуйста, не забывай об этом.

Особенно, если начинаешь вдруг вспоминать, что у всякого приличного танка кроме уютного сиденья и брони обязательно имеется ещё и…

— Животик заболит.

— МОЯ МАМА никогда не высказывает высосанных из пальца теорий.

ПУШКА!!!

Вот что есть у танка помимо стеночек и брони. Пушка и два пулемёта.

Изо всех стволов и со всей дури по этой вот наглой малолетней морде…

Стоп!

Стоп-стоп-стоп…

Танк — это нельзя было, это изначально проигрышный вариант, деструктивная позиция, любой недоучившийся студент психфака тебе сразу… Надо было — просто домик… Хороший такой… С толстыми прочными стенами. И чтобы без окон. Совсем… этакое бомбоубежище на случай атомной войны или тотального нашествия маленьких девочек. А нам не страшен серый волк… Главное — прочный домик… И дышать…

Это тоже главное…

А еще главнее — не думать, что скажет Еста, когда узнает…

Лексикончик-то у ребёнка твой… стыдно.

— Лопай.

Пододвинула сковородку Реолле. Отломила от булки вторую горбушку, куснула.

— МОЯ МАМА никогда не ест руками…

Милка закашлялась. Прожевала булку. Сосчитала до десяти. Подышала немного. Еще раз сосчитала до десяти.

Но всё равно не удержалась.

— Ты хоть знаешь, что ты сейчас ешь? Дохлых птичьих зародышей! Что так смотришь?! Да-да, именно — ДОХЛЫХ ПТИЧЬИХ ЗАРОДЫШЕЙ!!! И кучу канцерогенов от испорченного температурной обработкой животного жира!

Демонстративно зеркальные фасетки в крупных почти вертикальных глазах выстраиваются укоризненными тройными зигзагами. Поджатые губки. Физиономия неодобрительной невозмутимости.

— МОЯ МАМА никогда не говорит гадостей за обедом…

Впору взвыть.

И это — рафинированный ребёнок, девочка-пай, папина дочка.

Когда Еста узнал, что консервы когда-то бегали, а булки имели обыкновение расти и даже чем-то там шелестеть — он в себя неделю приходил. Он и сейчас предпочитает питаться у себя, хотя от Милкиного творзя никогда не отказывался.

А эта…

Ну хоть бы блеванула для порядка!

И ведь ест, вот что совсем уж ни в какие ворота!.. Милка присмотрелась, пытаясь обнаружить подвох, но так ничего подозрительного не заметила. На самом деле ест. Отщипывает чем-то вроде пинцета или щипчиков с длинными ручками попеременно то булочную мякоть, то яичный белок, обнюхивает скептически, жует, глотает. Нет, на самом деле глотает, хоть бы тебя понос прошиб от инопланетной органики, зараза малолетняя. И чем ей творзь не понравился? Еста говорил, что он у Милки как раз-таки очень неплох…

— МОЯ МАМА не заглядывает гостю в рот и не следит за каждым проглоченным куском…

Милка скрипнула зубами.

Закрыла глаза.

Подумала с тоской, что умрёт молодой. Буквально на днях. Если не от инсульта, то от гипервентиляции легких.

Впрочем, от чего именно — не так уж и важно. Важнее то, что выжить в присутствии этого чудо-ребёнка ей не грозит. Знала бы Алка и прочие однокурсницы, что так завистливо ахали какую-то неделю назад: «Ах, Люсенька! Как же тебе повезло! Настоящий ньюриец! И при том — чистокровный скиу-3! Да они же из посольства носу не кажут! Где ты с ним познакомилась? А у него есть брат? Или друг? Ты спроси-спроси, тебе что — трудно, что ли?!»

И только Тетя Катя, гардеробщица с первого корпуса, смотрела жалостливо и все качала седенькой головой:

— Ох, девонька, намаешься… неравный брак, да еще с довеском…

Милка не прислушивалась к бормотанию вечно всем недовольной старушки. Тем более, что подруги просто сгорали от радостной зависти, и как можно быстрее найти среди знакомых Сиесты несколько падких на экзотику особей мужского полу требовали на той самой грани шутки, когда понимаешь, что шутка эта — всерьёз. Они были уверены, что Милка обязательно уедет с ним туда. В то самое загадочное и сладко манящее туда, куда землян пока что пускают с диким скрипом, слышным на всю галактику.

Им даже в голову не могло придти, что ньюриец, пусть даже пока что всего лишь си-, захочет остаться здесь. Навсегда. И даже дочь с собой привезёт.

Дочь.

Солидный такой довесочек. Килограммов на девяносто — если со скафандром считать…

— Еста, ты, главное, не скандаль. Сам виноват… Кто тебя просил дарить ей настоящий браслет?! Провел бы церемонию по их дикарским правилам, подписал бы, что надо, через костёр попрыгал, медкартами обменялся… И все довольны! Твоя мартышка до небес скачет, и у Первой Хорды никаких претензий…

Теоска, дежурившая на Третьей Хорде, заволновалась и сделала навстречу несколько коротких шажков, улыбаясь заискивающе — Кес пользовался среди ясноглазых популярностью. Он заметил, усмехнулся, но почти сразу же погасил засветившийся было затылок. Потом глубоко засунул в карманы форменного комба огромные кулаки и покачал головой:

— Нет, малышка! Не сегодня. Месячную норму я уже перевыполнил раза в три, а на Астероид, сама понимаешь, не тянет.

Теоска проводила его кулаки тоскующим взглядом, поникла. Тикес остановился.

— Дальше Второй мне нельзя. И не светись заранее…

Двое дежурных долго проверяли личный шифр. По их нездоровому оживлению и многочисленным мелким придиркам Сиеста понял, что выглядит не слишком-то спокойным.

Обломайтесь, ясноглазые. Скандала не будет.

Тикес ничего не спросил, лишь слегка крутанул вопросительные зеркальные спирали, когда створки дверей раздвинулись и в коридор вышел Сиеста, разминая сбитые пальцы. Сидевшая за терминалом теоска отвлеклась от какой-то игры, заморгала обиженно.

Сиесте стало жаль девочку, и он ударил ее в лицо ребром ладони. Несильно, только чтобы сбросить с узкого стула. А потом еще пару раз пнул. Но опять же — без энтузиазма, вяловато. Всяко лучше, чем вообще ничего, раз уж бедной девочке выпало тихое пересечение.

— Занимаемся мелкой благотворительностью? — Тикес смотрел ехидно.

Сиеста тона не принял.

— Отработкой норматива.

Тикес сузил глаза.

— Сильно влетело?

— Потом… уходим, а то ясноглазых сейчас набежит…

Выбирались бегом и какими-то боковыми сегментами. Тикес злился — на судьбу, на Центр, на Есту, конечно же — на теосов (на них злились все и всегда). А больше всего — на себя.