Борис Зеленский - Вечный пасьянс

Давным-давно, когда Небесный Огонь светил гораздо ярче, а мир, который он согревает, был совсем юным, когда не было городов, а только небольшие селения, когда в лесах водилось много дичи, а реки кипели от обилия рыб, Люди рождались, росли, поддерживали огонь в очаге обоюдной любви, растили детей и умирали сами собой, без вмешательства Мысленного Вихря, который вам известен под именем хельма. Тогда хельма не было и в помине. Мир был хорош, и Людям нравилось в нем жить.

Хельм пришел неожиданно. Однажды с Золотой Дуги раздался гром. Но то была не гроза. Потом поднялся могучий ветер. Такого ветра не помнили даже Старейшие. Ветер срывал с деревьев не только листву, но и кору, сдувал с волн не только пену, но и сами волны, обнажая дно. Это был Ветер-Мужчина. Никто не знал тогда, что он — всего лишь предвестник настоящей беды. Настоящая беда пришла, когда ветер стих. Ветер стих, но успел пригнать тяжелые тучи, такие, что на мир среди бела дня опрокинулась ночь, и Люди забеспокоились, ибо подобного прежде не случалось.

Внезапно сверху, разрезая тьму, спустился огненный столб. Он был как сто, нет, как тысяча Поддерживающих Вертикалей в обхвате, а на вершине столба полыхала Железная Башня. Она грохотала, как снежный дракон, и плевалась колючими искрами, от которых вспыхивали деревья и мать-трава.

Смельчаки, пожелавшие приблизиться к опустившейся Башне, не смогли этого сделать. Они упали замертво, подойдя на расстояние полета стрелы. Родичи хотели их, согласно заветам предков, возложить на погребальные костры, но и родичам не удалось совершить задуманное. Когда до тел ушедших в Страну Вечной Осени дотрагивались, они рассыпались в прах. Но это было потом, когда огненный столб погас, а Железная Башня остыла.

Великий плач поднялся над миром. Жены оплакивали мужей, родители — сыновей, дети — отцов. Потом из Башни вышел Колдун и очертил в воздухе круг. И случилось страшное: близлежащие валуны пошли сами собой и за одну ночь сложились в громадные стены. Так возник Замок Судьбы. Потом пошел снег и серой пеленой скрыл Замок от взора Людей. Тем ничего другого не оставалось, как покинуть ставшие негостеприимными места. Никому не хотелось жить по соседству с камнями, которые умеют ходить.

Так начался Исход из Зимы, который продолжается по сю пору. Но теперь Исход вершится не по воле Людей…

С той страшной ночи прошло немало времени, и Старейшие стали замечать, что нравы Людей изменились не и лучшую сторону. Безгрешная прежде жизнь кончилась. Раньше мужчины охотились, промышляли зверя на прокорм семьям. Теперь они стали воинами, которым ничего не стоит напасть на соседей, лишить их достатка, а заодно и жизни. Женщины, прежде находившие радость у семейного очага, погрязли в пороках, о которых раньше и помыслить никто не мог. Все жаждут жить бездумно, предаваясь роскоши, жить, чтобы веселиться и праздно проводить время. Никто не хочет растить хлеб, пасти стада и добывать зверя. Грех убийства перестал считаться грехом — грехом ныне признается бедность. Но не Люди повинны в этом, основная причина всему — хельм. Мысленный Вихрь из Замка Судьбы. Хельм витает над миром, посещая время от времени чью-нибудь душу, и тот, в кого он вселился, перестает быть самим собой. Хельм заставляет своего раба поступать не по Закону Людей, а по воле колдуна из Железной Башни Под воздействием Мысленного Вихри человек способен на самые низкие, самые необузданные поступки, он становится страшнее самого страшного зверя.

Его нельзя остановить и образумить.

Его можно только убить.

Вы, рожденные через много поколений после появления Железной Башни, уже привыкли повиноваться хельму, вам, возможно, даже приятно, когда голос изнутри управляет вашими поступками, но помните, человек лишь тогда Человек, когда дух его свободен, когда он живет с другими Людьми в мире и согласии, когда он волен творить свою судьбу без вмешательства хельма!

Вы стали игрушкой под порывами Мысленного Вихря, вы поклоняетесь сильным, но я верю, когда-нибудь отыщется настоящий мужчина и, что гораздо важнее, настоящий Человек, и одолеет в честном поединке хозяина Замка Судьбы, и эта вера заставляет меня петь эту песню снова и снова!

Пусть свершится…

Уга Тангшен, «Тайная песнь о Железной Башне»

Что-то, чему не было придумано названия в языке чиульдов, жуткое, как дыхание снежного дракона, как пробуждение огнедышащей горы, ждало во мраке и норовило вырваться наружу, словно за зыбкой границей между явью и небытием надоело таиться зеркальному отражению, и оно выпирало навстречу реальности, продиралось судорожными толчками, но Зазеркалье не пускало, вцепившись в это что-то всеми своими силами…

Эрзам закричал, но из горла вырвался только натужный клекот. Он открыл глаза и не сразу осознал, что во сне скатился с лавки под полог походной палатки. Эрзам выполз из-под груды звериных шкур, заменявших чиульдам спальное белье, и встал. Ноги дрожали. Но эта дрожь не была признаком боязни поединка, то была ответная реакция бойца, почуявшего над головой посвист вражеского клинка и готового свой клинок напоить чужой кровью.

Чтобы унять дрожь, Эрзам легонько прикоснулся к Поддерживающей Вертикали. Так чиульды именовали центральный опорный шест, на котором крепился двухскатный шатер палатки. Тот, у кого не было Поддерживающей Вертикали, был достоин презрения. Его место среди собак, сопровождающих княжескую дружину в походе.

Вечером на Поддерживающую Вертикаль торговец вешал безмен с набором бронзовых гирек, писец — заточенную палочку с раздвоенным концом, глашатай — конусообразный раструб со щелью для усиления звука, когда требовалось огласить очередное распоряжение князя. Для всех этих столь не похожих друг на друга предметов была предусмотрена специальная полочка с крючками.

Эрзам из рода Гонэггов служил княжеским бойцом: на его крючке в часы, когда проворный Погонщик Туч менял на Золотой Дуге Небесный Костер, дремал заслуженный меч по имени «Сам-восемь», товарищ, испытанный и в честном поединке и в подлой сваре, где рубят и чужих, и своих, главное — числом поболее. Князь в серебряной маске с прорезями для глаз, ноздрей и губ, часами мог смотреть на такие свары. Оставшихся в живых поили дармовым вином, хоть залейся, и одаривали подношениями. Подношениями или подачками — это уж кто как разумеет.

Эрзам вспомнил вчерашний вечер. За доблесть, проявленную в бою правой рукой — левую раскроили до кости ударом внахлест — князь отжалел ему девку. Не здешних кровей — это было видно с первого взгляда. Наверное, захваченную конным разъездом в степи. По крайней мере Эрзам не встречал ее среди подлого сословия, которое обычно сопровождает дружину в походе, торгуя чем придется и перехватывая трофеи у пьяных бойцов после грабежа побежденного города. Девка не была красавицей, таким живо находили применение сам князь и его свита, но глаза на смуглом лице были темными и какими-то прохладными, что ли, в них можно было погрузиться, как в лесное озеро, а прямой нос и четко очерченные тонкие губы, которые она то и дело облизывала, выдавали в ней если не знатное, то, во всяком случае, достойное происхождение.

Когда по распоряжению князя девку швырнули в грязь перед Эрзамом, она не завизжала от бессильной ярости, как сделала бы на ее месте и длинноволосая Гочиль, и дочь хитроглазого торговца шакальим мясом Тренва От, и вечно хмельная потаскушка, чьего имени не знал никто, но чьими услугами пользовались все…

Нет, она не завизжала, она приподняла голову и посмотрела на бойца своими глазищами, и левая, основная рука перестала гореть, будто к ране приложили целительный бальзам из желчи квакающего шакала. Но самым странным было даже не это излечивающее свойство взгляда, такое иногда случалось и среди чиульдских женщин, а то чувство глубочайшего презрения, которое Эрзам в нем прочитал. Презрение к князю, к его приближенным, и к нему, Эрзаму Гонэггу; который только что отбился от троих, и кровь их была еще теплой и стекала по кожаной куртке, выигранной в таррок несколько дней назад у высокородного Шталиша. Женщина, вывалянная в грязи, не должна была вести себя так, тем более женщина чужого рода, которую некому было защитить.

Эрзам нагнулся, ухватился покрепче за запястье и лодыжку княжеского подарка, рывком взвалил на плечи, и под утробное веселье свиты унес добычу в свой шатер. Там он с ней не долго церемонился. В душе бойца боролись два противоположных чувства: благодарность за исцеленную рану и инстинкт сильного пола, который был оскорблен презрительным взглядом девки. Инстинкт вышел из схватки победителем, и Эрзам овладел женщиной настойчиво и грубо, как всегда поступал с женщинами независимо от положения, которое они занимали в его мире. Но и тогда она не издала ни звука — забилась в угол, и в полумраке ее глаза вдруг вспыхнули желтыми огоньками, как у дикой снежной кошки, застигнутой врасплох у разоренного гнезда.