Вчера, к примеру, Керли завершил монументальное полотно для «Бакалеи Почетного гражданина города и всей Империи Ганали Стеффо», и по данному поводу смог закатить невиданный по военным временам пир: пирог с медвежатиной, паштет из красноперки, восемь сортов черноовощья и три пузатеньких графина с бодрящей жидкостью! Эх, вспомнить и то приятно! Жаль только, гады в мундирах сладкий сон в объятиях жаркой Самжи помешали досмотреть! Но ничего, надеюсь, все выяснится… Перед Правом Правомочных невиновен, идите с миром восвояси, аминь!
Сопровождающие остановились перед массивной дверной панелью, обитой траурным бархатом. Керли опомниться не успел, как его встряхнули, больно ухватили за плечи, распахнули дверь и втолкнули внутрь.
Так и не очнувшийся до конца от ночных грез, он не сразу заметил в глубине помещения, озаренного мерцающим светом одинокой свечи, небольшого человечка, что-то выписывающего на листе бумаги, помещенной в центре громадного полированного стола. Чтобы дотянуться, человечку пришлось лечь животом на столешницу. Он отсвечивал лысиной, которой осталось доесть совсем чахлые островки растительности на полированном же черепе, и выглядел этаким добреньким гномом из детских сказок, но Керли вспомнил, как орал сосед, бедняга Глеш, когда его забирали в Ассамблею. Глеш, который скорее по недомыслию, чем по злому намерению, усомнился в необходимости продолжения военных действий на юге страны, о чем круглосуточно вещала сладкоголосая пропагандистская машина Императорского Генштаба… Нет, добреньким гномам дорога в Ассамблею заказана!
— Подожди, мой хороший, минутку! — ласково проворковал человечек, не отрываясь от писанины.
Керли помялся, не зная, чем заняться. Пальцы правой ноги горели. «Присесть, что ли?» Благо, вон сколько стульев у стены.
— Стоять! — негромко высказал пожелание человечек, словно видел лысиной, и по интонации стало понятно, что надлежит стоять.
Минута бежала за минутой, а хозяин кабинета продолжал выписывать буковку за буковкой, сопровождая каждую выразительной мимикой, словно проговаривал ее про себя. Это было смешно, и Керли хрюкнул.
— Тебе весело, мой хороший? — ласково спросил человечек, не поднимая головы.
— Прошу простить, э…
— Называй меня просто Генералом, — подсказал Генерал Права — третье, а может быть, и второе лицо в государстве.
— Виноват! — вытянулся во фрунт Керли Ванг, статс-рядовой имперского батальона Академии Художеств в отставке. Полтора месяца тыловой жизни не успели вытравить двухгодичную армейскую закваску.
— Ты не виноват, — сказал Генерал и вышел из-за стола. Потом добавил со значением: — Пока не виноват!
Росту он был вообще никакого, но Керли Вангу так уже не казалось — чин искажал перспективу.
Генерал приблизился к художнику и, заложив руки за спину, придирчиво осмотрел кандидата в пушечное мясо. Во всяком случае, Керли затылком почувствовал приближающийся запах передовой. Что значит для Ассамблеи Права какая-то бумажка, подписанная полковым лекарем? В этот момент Керли был готов на все, даже признать свои заблуждения относительно школы цветовых пятен, которую Правомочные всеми правдами и неправдами пытались насадить повсеместно, и к которой настоящие живописцы, а Керли, естественно, относил себя к таковым, питали вполне объяснимое отвращение.
— В это тяжелое время у Империи много забот, и ты мог бы ей помочь.
— Каким образом? — запинаясь, спросил Ванг. «Нет, забреют, как пить дать забреют!»
— Тебе, мой хороший, покажется странным, что я сейчас скажу, но ты мне поверь! Если поверишь, это будет лучше для всех, а для тебя в особенности. Только ты — маленький винтик в военной машине Империи, ты один способен выручить отечество в данный исторический отрезок времени!
Туповатая улыбка заиграла на узком лице художника. У него с детства выработалась подобная мимикрия, очень способствующая выживанию. Еще с тех времен, когда он начал служить мальчиком для растирания красок у великого Ордана Тонанго, прославленного создателя патриотических портретов, Керли автоматически вызывал подобную улыбку, когда не желал, чтобы те, кому она предназначалась, догадались о его истинных мыслях. Впоследствии улыбка часто выручала его на заседаниях коллегии пишущих маслом, а также, уже в военное время, при неожиданных налетах генштабовских инспекций для проверки в траншеях полного профиля наличия присутствия списочного состава частей первого эшелона.
— Я вижу, — довольным тоном отозвался Генерал Права на нехитрую уловку Керли, — ты — настоящий патриот! Конечно, на такое важное задание, которое предстоит тебе выполнить, следовало отправить не рядового, а, скажем, майора, или, на худой конец, капитана из настоящих проверенных Правомочных, но вот беда, как выявилось при последних медицинских исследованиях, у истинных ревнителей Права нет ни капли фантазии! Они не способны перевоплотиться в кого-нибудь, отличного от Правомочного! А там, куда я намерен тебя отправить, придется и перевоплощаться, и фантазировать, и еще много чего придется! Да…
— Извините, Генерал, но смогу ли я…
— Должен! — отрезал Генерал. Глаза его заблестели. — Судьба Империи зависит от этого!
— Но я художник, а не лицедей! — попробовал возразить Керли.
— В том-то и дело, мой драгоценный, в том-то и суть! Ты будешь смотреться куда убедительнее в чужой шкуре! Ни один актер не способен обмануть квалифицированного зрителя, ежели он, актер, искренне не верит в свое предназначение! А ты веришь, не так ли, крестничек?!
— Генерал, я, конечно, солдат, а солдат обязан верить генералам, это и в уставе записано. Я — солдат, но стать лазутчиком… За такое в военное время меня просто повесят!
— Там, куда я тебя направлю, не вешают. Пусть это тебя не волнует. Правда… Впрочем, об этом поговорим позже…
Эрзам очнулся, когда Небесный Костер добрался до наивысшего положении на Золотой Дуге. Тени сделались малюсенькими, как буквицы у писца, когда тот пишет прошение на ими князя или любовную записку даме из свиты, которая не снимает серебряной маски ни днем, ни ночью, даже укладываясь спать на лавку в чужой палатке…
Лопатки затекли. Руки были завернуты назад и вверх и крепко-накрепко прикручены к шершавому столбу, в который упиралась голая спина. Но холодно не было, напротив вдоль позвоночника струился пот. День выдался жарким, а вот каким будет вечер — того бывшему княжескому бойцу не суждено уже узнать.
Ни куртки, ни вечно серой от намертво въевшейся дорожной пыли нательной рубахи на Эрзаме не было. Как ни странно, с него не сорвали ни кожаных штанов, ни узконосых сапог из мягкой кожи полярной верблюдицы, ни перевязи. По тому, как оттягивали ножны правое бедро, Гонэгг догадался, что и «Сам-восемь» на боку. Чиульды верили, что в Страну Вечной Осени бойцу следует являться во всеоружии…
— Зажигай! — донеслось, как из подземелья, и Эрзам догадался еще кое о чем. Стоит он на погребальном костре, предназначавшемся поутру не для него, и костер этот сейчас подожгут. Только теперь это не погребальный, а экзекуционный костер, но, как говорится, что меч, что удавка, — одно другого стоит!
Поднялся ветерок и донес запах смолистых поленьев, которые возят за ратью на специальных повозках. Ведь если кругом степь, дров для последних проводов не напасешься! С другой стороны, разве не приятно сознавать, что тебя, как высокородного, дым отнесет прямо в Страну Вечной Осени, где встретят крутобедрые девы, возьмут под руки и отведут к пиршественному столу, прогибающемуся под тяжестью дивных фруктов, дичины и заморских яств, а потом — что может быть лучше для бойца? — он будет сражаться один на один с самыми прославленными меченосцами и ловить благосклонные взгляды вышеупомянутых дев, и даже, если проиграет, раны сами собой затянутся, а кости срастутся, и так будет вечно!
Эрзам покрутил головой, чтобы избавиться от наваждения. Запах дыма вызвал в его душе целую гамму чувств, чего раньше он за собой не примечал: от открытой ненависти к тем, за кого он недавно с гордостью сражался, до пробудившегося только сейчас, в эту трагическую минуту, сострадания к несчастным, за казнью которых он прежде наблюдал с любопытством. Сказать по правде, костер — не такая веселая штука, как это представляется со стороны!
За зрением и обонянием восстановился слух, и до бойца донесся гомон толпы, собравшейся поглазеть на позорную смерть своего прежнего соратника. Смеялись дамы, и непринужденнее прочих Не- снимающая- серебряной-маски. Кто-то неистово молился, призывая Погонщика Туч, покровителя сирых и страждущих, отпустить грехи осужденному. Мордатые торговцы ругались из-за более удобного места. Вокруг костра в три ряда молчаливо застыли ратники в доспехах, и среди них князь на высокой резной подставке для ног, чтобы не упустить трепетный момент, когда запылает сердце взбунтовавшегося холопа…
