в схватку с чем-то диковинным, сразу верилось, что опасным, — но не дрогнул, не потерял себя в панике, победил... Гордости не было — только невероятная усталость, словно в одиночку разгрузил баржу, полнехонькую мешками с зерном. Навалилась неодолимая сонливость, пальцы разжались, кинжал тяжело стукнулся о крашеные доски пола. Тарик шагнул к постели, лицом вниз рухнул на смятые простыни и, словно не было раскатистого ворчанья грома, провалился в беспробудный сон, как в глубокую стоячую воду...
ГЛАВА КОРОТКАЯ, НО ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ
Когда он проснулся, привычно определил, что стоит раннее
утро. Ясное утро, солнечное: был виден с кровати кусочек лазурного безоблачного неба над соседскими крышами и огород. Тарик в первый миг подумал, что все-таки придется долго проторчать у колодца: никак не похоже, что был ливень.
Потом он вспомнил. Показалось сначала, что это был приснившийся очередной кошмар, разве что с подробностями, каких в обычном кошмаре не бывает. Но увидел на полу возле кровати смятую холстину, пустые ножны и кинжал.
Вылез из постели, подошел к тому месту, где стояла пантерка, когда кинжал отсек ей ухо. Согнулся в три погибели и тщательно осмотрел пол. Нигде не валяется отрубленного зверячьего уха, и засохших пятен крови не видно — и все-таки, раз он достал из шкафчика кинжал, значит, и таинственная пантерка, говорившая по-человечески, была?
Чуть ли не на четвереньках ползая по невыметенному полу, смотрел во все глаза — и увидел-таки в двух местах косые короткие царапины: совсем свежие, четко выделявшиеся на старой коричневой покраске пола. Медленно выпрямился с совершеннейшим сумбуром в голове. Значит, пантерка все-таки приходила наяву. Входя, она втягивала когти, как любая кошка, а когда лишилась уха, от боли на миг их выпустила, скребанула по доскам, вот и остались следы —
об этом легко догадаться, даже не будучи егерем или охотником. Пантерка приходила...
Сумбур как-то быстро исчез, голова стала ясной, вернулось трезвомыслие — но Тарик долго еще сидел на кровати в тягостной задумчивости. Делать ничего не следует — совершенно не представляешь, что можно сделать. Рассказать никому нельзя — не поверят. Разве что отец Михалик... Но к нему идти с этим как-то не тянет — чего доброго, попадешь на глаза загадочным Гончим Создателя, а они пугают в первую очередь тем, что о них ничегошеньки не известно, одни пересуды и слухи, которым нет особенной веры. У худога Гаспера речь о них никогда не заходила — это о Тайной Страже изредка рассказывали байсы, которых Тарик поначалу пугался, но потом привык, хоть и никому их не пересказывал...
Что выходит? А выходит то, что не следует ни дергаться, ни расстраиваться, и вообще обо всем этом лучше не думать. Жизнь продолжается, и впереди полно обычных забот и раздумий, а самый животрепещущий и насущнейший вопрос: чем кончится у Байли завтрашняя долгая прогулка с Тами?
Тщательно завернув кинжал в холстинку, Тарик убрал его на прежнее место и достал все-таки бляшку, осмотрел ее со всех сторон, подержал на ладони. Ну, скажите на милость, что в ней такого ценного, что за ней заявилась загадочная пантерка? Очень может быть, что это не имеет отношения к нечистой силе: есть еще Белое Чародейство, про которое ничего толком неизвестно, кроме того, что оно, в противоположность Черному Злу, не то что одобряется Создателем, но, безусловно, им терпимо как приносящее порой людям пользу...
Бляшка смирнехонько лежала на ладони — загадочная, непонятная, но мирная, такое уж возникало впечатление. Что любопытно, пантерка не могла отыскать ее сама: требовала отдать ей или выкинуть за забор, где бляшка станет бесхозной. Но нет никакого толку ломать над этим голову, все равно разгадки не доищешься...
Положив бляшку обратно в ящик и ощутив обычные утренние позывы, Тарик оделся в домашнее и босоногим направился в нужный домик на задах огорода. В доме все явно еще спали. Сделав свои дела, он остановился у забора, отделявшего огород покойного дядюшки Пайоля: как водится меж добрыми соседями, не высокого и не сплошного дощатого, а редкого штакетника Тарику по пояс. Черныш туда не пролезет, а котофеи и ежики к соседям ходят запросто, и никто против этого не возражает, потому что сплошная польза: котофеи ловят и своих мышей, и соседских, и так же ежики, не разбирая границ владений, изничтожают огородных вредителей...
На краю, у забора, росла двумя рядочками дюжина развесистых ореховых кустов, усыпанных незрелыми еще крупными орешками в зеленой кожуре. Урожай и в этом году ожидается богатый.
Вот это и есть ближайший житейский вопрос, занимающий сейчас больше всего: как теперь будет с орешником? Добрый дядюшка Пайоль Малышей к кустам не допускал (они по неразумию могли попортить ветки), но все Недоросли и Школяры с улицы Серебряного Волка могли нарвать себе мерку спелых орехов, так что ни единого не оставалось. Взамен, из чистой благодарности, они помогали ухаживать за огородом. Дядюшка Пайоль говорил с улыбкой: мало у него осталось зубов, чтобы грызть орехи, а варенья из молодых зеленых орехов он никогда не любил.
Как же теперь распорядится орешником бабушка Тамаж? О заведенном дядюшкой Пайолем обычае она очень быстро узнает, поближе сойдясь с соседями, — о нем знает вся улица. Но это ее ни к чему не обязывает, теперь орешник принадлежит ей. Если решит продавать на ближнем рыночке спелые орехи или варенье из недозревших — ничего тут не поделаешь: она будет в своем праве. И такой большой орешник один на улице Серебряного Волка — ореховые кусты есть далеко не у всех, а если у кого и растет один-два кустика, то плодоносят они плохо (и у родителей Тарика тоже). Дядюшка Пайоль явно знал какой-то огороднический секрет, а ими огородники ни с кем не делятся, это семейные тайны...
Негромко скрипнула дверь, из своего нужного домика вышла бабушка Тамаж, и Тарик собирался поскорее отвернуться, сделать
вид, что поутру по-хозяйски озирает свой огород (крайне неполитесно пялиться на человека, когда он заходит в нужный домик или выходит из него, это даже малые дети знают).
И застыл, неполитесно таращась в ошеломлении.
Их разделяло совсем невеликое расстояние, и он видел все...
Бабушка Тамаж была в том самом платье, но без чепца. Ее голову охватывала повязка из чистой белой холстинки, этакая шапочка, и прекрасно было видно, что над одним ухом она бугрится, как и положено, а против другого так плотно прилегает к голове, словно уха нет. Совсем нет,
