В помещении, куда он провалился, было холодно. Воды там было немного, а вот в толстом слое ила он оказался почти по пояс. Он поначалу даже испугался, что уйдет в ил с головой, как в трясину. Однако, нащупав ногами твердую поверхность, немного успокоился. Вдобавок ил и песок смягчили удар при падении, так что обошлось без увечий.
Петя был уверен, что ребята скоро хватятся его и быстро найдут, и потому решил не звать на помощь, — наверняка не услышат, — а выяснить, где очутился. На удивление саперная лопатка осталась при нем. Правда, падая, он выронил ее, и пришлось шарить в черной, вязкой, вонючей жиже, но поиск оказался успешным.
Упал Петя в углу помещения, большую часть которого скрывал слой ила и песка. С трудом передвигая ноги в густой жиже, он сделал два шага вглубь помещения и нащупал ногой ступеньку, ведущую вниз. Тогда Петя вернулся обратно и принялся ногами и лопаткой обследовать пол в своем углу. Вскоре лопатка наткнулась на какой-то предмет. Петя, морщась от острого зловония, наклонился, нащупал предмет рукой и с усилием поднял его. Это была скульптура — под многовековым слоем грязи с трудом угадывались контуры человеческой фигуры. Судя по весу, скульптура была металлической. И тяжелой.
Сердце в груди у Пети радостно затрепетало: «Неужели золото?» Если так, он продаст эту статуэтку, и все невзгоды и лишения его семьи окончены, а денег хватит… Ох, надолго хватит!
Тут он задумался. А ребята?.. Делиться? Надо бы. Однако дружба дружбой, а их двое против одного. Но с другой стороны — дружба есть дружба. В дружбу Петя все еще свято верил. Хотя в последнее время сам порой не понимал, почему… Должно быть, в силу привычки, да и воспитание сказывалось. Потому и друзей у него было всего трое: Костя и два друга детства, с которыми он виделся все реже и реже. Остальные — приятели, товарищи, знакомые.
К тому моменту, когда послышались голоса Марины и Кости, он так ничего и не решил насчет дележа добычи (на троих, пополам, фиг вам всем… а уж государству с его прожорливой оравой чиновников — фиг в любом случае).
Как Костя вытаскивал его, вместе с лопаткой и статуэткой, Петя даже вспоминать не хотел, — все это было нелепо, противно, глупо, натужно, врастопырку и враскоряку, с растерянностью, с дрожанием рук и ног, с застреванием веревки, с отборной мужской матерщиной и бабскими взвизгами и причитаниями. А уж как злющий Костя ругался, когда увидел, что выволок не только друга, но и ком грязи, который весил не меньше восьми-девяти килограммов, — этого Петя особенно не хотел вспоминать.
Потом понемногу все успокоились. Петя с трудом отмылся в море, еле отстирал плавки, принял, по настоянию Кости, сто граммов разведенного спирта — для профилактики, и теперь сидел возле костра с кружкой в руке и разглядывал лежащий перед ним предмет, спрятанный, словно в коконе, в налипшем песке и толстом слое подсохшей грязи. Внутри, без сомнения, скрывалась древняя тайна.
Марина готовила дежурное блюдо — кашу с тушенкой, Костя развалился на кресле-коряге и, пользуясь правом спасителя, попивал холодное пиво.
— Так, говоришь, если ободрать это дерьмо, — рассуждал он с сомнением, — нам откроется неизвестное произведение искусства?
— Уверен, произведение древнего искусства, — поправил слегка захмелевший Петя. — Возможно, бесценное. Может быть, из золота. С драгоценными камнями.
Они уже успели обсудить, что за постройки скрывает песок. Все согласились: постройки могут быть только из далекого-далекого прошлого, когда береговая линия, скорей всего, выглядела совсем-совсем иначе. Однако на пожелание Пети и Марины завтра же продолжить раскопки Костя резонно возразил, что это дело профессионалов, и волей команданте категорически запретил туда лезть, — неизвестно, где, когда, на какую глубину и с какими последствиями может провалиться еще кто-нибудь из них.
— Искусство или нет, но я эту грязищу обдирать не намерен, — объявил Костя.
— А я и не предлагаю, — возразил Петя. — Я это и сам сделаю. Во мне заговорил… можно сказать, забродил дух исследователя.
— Что-то сильно забродил он в тебе, — заметила Марина. — Тебя от него еще не пучит?
— Это не дух, это в нем спирт бродит, — съехидничал Костя.
— Вы как хотите, а я после обеда пойду на море и счищу со статуи всю грязь. — Тут Петя театрально потряс перед собой указательным пальцем. — И вы мне еще позавидуете!
— Не протри свою находку до дыр, — напутствовал Костя.
Петя посмотрел на часы: двенадцать минут восьмого. Солнце еще довольно высоко висело над морским горизонтом, но было уже совсем тусклым, оранжевым, уставшим. И мир вокруг слегка растерял дневную яркость. Море маслянисто блестело. Волны равномерно плюхались на отмель, шипела пена, шуршал песок. Резко пахло морской солью и водорослями.
Статуэтка стояла на мокром песке в полосе прибоя. Петя очистил ее почти всю, только во впадинах темнели остатки вековой грязи. На Петю исподлобья смотрел прищуренными глазами грузный лысый человечек из серого тускло блестящего металла без пятнышка ржавчины. На человечке было нечто, напоминающее длинный жилет, на ногах штаны в обтяжку и странной формы башмаки. Руками он уперся в бока, ноги широко расставил на низком постаменте. Вид у него угрожающий и недобрый. Выкован он грубо, — все сделано приблизительно, заметны следы от ударов молотка. Только лицо и глаза скульптор проработал очень тщательно. И потому глаза казались живыми, пристальными и подозрительными.
«Неприятный мужик, — подумал Петя. — Наверное, какой-нибудь древний идол. Всеми забытый божок… Ха! Теперь я знаю, как надо назвать остров. Остров забытого бога… Жаль, что ты не из золота, приятель, но есть надежда, что ты представляешь хотя бы археологическую ценность. Впрочем, пусть решают специалисты. Я сделал все, что мог. И рассчитываю на вознаграждение от государства… Хоть какое-то… Или от коллекционеров… А вообще, он мне кого-то напоминает… Он или даже поза его. Или то и другое вместе. — И тут Петю осенило. Божок был похож на тот кадр из фильма „Джентльмены удачи“, где герой Леонова сидит на нарах и ждет встречи с подельниками его двойника, Доцента. Только в божке не было ничего смешного. Это был серьезный субъект с недобрым взглядом и подозрительным выражением лица. Петя фамильярно похлопал божка по лысине. — Хватит тебя драить. Остальное ототру завтра… или даже дома. Ну а к первому показу зрителям ты вполне готов. Все равно в древностях они ни хрена не понимают». Петя с натугой подхватил фигурку под локти, осторожно взвалил на плечо и, скособочившись от тяжести, одолел песчаный нанос и пошел к палаткам.
С берега хорошо был виден весь лагерь. Костя, голый по пояс, с шелушащимися плечами, сидит на обычном своем месте, на кресле-коряге, и перебирает струны гитары, — во рту сигарета, на песке у ноги — пивная бутылка. Марина в купальнике лежит животом на матрасе и решает сканворд в дешевой газетенке. И что она там в сумерках может разобрать?
Петя медленно подходил к лагерю. Под тяжестью статуэтки ноги глубоко вязли в песке. Вдобавок начала болеть голова. «Стресс, жара, да еще спирт… — подумал Петя с неудовольствием. — Не надо было его пить». Голова болела все сильнее. Он видел, как Костя выпрямился в «кресле» и уставился на него, как Марина обернулась в его сторону.
— Готово! — оповестил Петя громко, с наигранным весельем — в это время ему очень хотелось бросить свой груз и ладонями сдавить виски. — Принимайте хозяина острова — железного Робинзона!
Он увидел, что Костя отставил гитару и поднимается с места, что Марина села на матрасе и сжала голову руками, а затем и Костя схватился за голову и начал валиться всем телом вбок. Ноги еще шли, но в голове Пети стремительно вспухло нечто ослепительное и — взорвалось. Красный туман застил глаза и мгновенно почернел, и Петя почувствовал голыми коленями колючий песок, а потом что-то тяжелое бухнулось оземь перед ним, и мелькнул обрывок мысли: «Статуэтка… мимо бы… а не головой…», и щека, вслед за коленями, тоже впечаталась в теплый песок.
И настала тьма.
Костя пришел в себя… или проснулся? Ему было муторно и зябко. Болела голова — тяжелая, тупая. Мысли даже не пытались шевелиться, они висели где-то в мозгу кверху пузом, как дохлая рыба после знакомства с динамитом. Болела левая скула, словно от классического прямого справа. Воняло блевотиной и водорослями. Он был не в палатке — точно. Не открывая глаз, попытался сообразить, где же он? Море слабо плескалось и журчало совсем рядом. Он лежал на холодном, сыром песке, — и лежал, должно быть, долго, потому что продрог. «Похоже, ночь я скоротал на пляже… и ночка, похоже, была еще та… — наконец-то затрепыхались равнодушные, неповоротливые мысли. — Осталось пневмонию заработать, и будет полный набор всех радостей жизни».
