И это – жизнь Владыки Империи? Тьфу!
Богоравный оторвал наконец многострадальный герб дан-Баэлей от письма и так свирепо на него глянул, что дан-Каданга расхохотался:
– Тебе на шаамаш-шур сейчас – всех бы загрыз! Начиная с магистра.
Владыка помрачнел.
– На исходе второй луны обещали собраться. Все. Кроме магистра.
– Надо же! – прицокнул языком Ллиэль. – Всего-то девять лет ты их зовешь – и вот опять пообещали… Все как всегда. Не приехали еще, не собрались даже в путь, но хоть посулили – и то хлеб! Или ты уже все нужные им законы подписал? Они ж у тебя такие послушные, только по закону хотят Рыжика скушать, чтоб все знали: не бунтуют они, а свое, кровное отвоевывают, вот и указ, покойным Императором дарованный…
– Не зли меня, Дылда! – заскрипел зубами Рыжий. – Чего ты хочешь? Гвардию двинуть? Куда? На Баэль, на Орден? Тут-то все и слетятся, и сожрут меня, ко всем Светлым, с потрохами…
– Ну-ну, высочайший, зачем же так? – спокойно ответил тот. – Владыка не должен быть бичом и карой своим подданным. Владыка должен быть им отцом родным и от напастей защитником.
– Каким отцом?! От каких напастей?!
– Родным. А насчет напастей – особый разговор…
Император сразу понизил голос:
– Ты что-то придумал?
Дан-Каданга кивнул.
– Ну?
– Опять нукаешь? – прищурился эрр.
– Дылда!
– Ладно, слушай. Что тебе нужно? Во-первых, напомнить, что ты имеешь верховное право – верховное! – и на бесхозные поместья, вплоть до провинций, и, между прочим, на осиротевших девиц.
– Баэль? – шепотом спросил владыка.
– Да. Цепь надо рвать по самому слабому звену. Земли не бедные, в казне не помешают.
– А с козявкой что я буду делать? – уже совсем по-хозяйски осведомился Рыжий.
– А козявку ты, добрейший, будешь отечески опекать и замуж выдавать.
– За кого?
– За достойного, разумеется.
– Кто же достоин, кроме тебя?
– И то правда – шестнадцатый год вдовею. – Блестящие выпуклые очи Дылды подернулись поволокой. – Да и остепениться пора, не к лицу императорскому тестю за каждой юбкой бегать…
– Да уж, папенька, попрошу вас быть умереннее…
Они дурачились, словно не было никакой угрозы и все, о чем говорили до этого, было шуткой или рассчитанным спектаклем; впрочем, Дылда и впрямь подумывал о женитьбе, а Рыжему давно приглянулась его дочь, пятнадцатилетняя тростинка удивительно скромного нрава; говорено было об этом несчетное число раз – и всегда друзья веселились с самым серьезным видом, как когда-то, в детстве, деловито обсуждая разнообразные фантастические темы…
Император согнал с лица улыбку. Беззаботный дух давних дней растаял.
– Не видать мне, батюшка, жены как своих ушей до шаамаш-шура, – уныло напомнил он. – Сам знаешь: закон запрещает. Не мой закон! древний… И шаамаш-шура, похоже, не видать…
Дан-Каданга прищурился.
– Будет тебе шаамаш-шур. Это во-вторых. – Между улыбчивых, словно припухших от бесчисленных страстных поцелуев губ неожиданно хищно блеснули ослепительно-белые зубы. – Сами приползут.
Владыка знал этот тон – тон Дылды-полководца, втравливающего младшего друга в очередное сомнительное приключение. Впрочем, ни одно приключение не закончилось плохо для наследника. И таким же голосом юный эрр Каданги после своей первой битвы отдал приказ зарубить восемь сотен пленных варваров, а потом, повернувшись к недоумевающему отцу, спокойно пояснил: «Ведь это же мои пленные, папа. Ты подарил их мне, так? А мне они не нравятся».
Император молча ждал.
А мерзавец Ллиэль потянулся за персиком, неторопливо сжевал его и тщательно вытер руки о клочья своего маскарадного наряда.
– Твои верноподданные, – сказал он как выругался, – забыли о вассальном долге. Их нужно встряхнуть. За шкирку. Как твой дед в год нашествия синелицых.
Дан-Каданга рывком подался вперед.
– Нужна опасность. Серьезная опасность. Для всех. Чтобы Шестеро почуяли вонь паленых задниц. Чтобы сами молили тебя о шаамаш-шуре!
– Уже согласен. И где я возьму им опасность? – Император развел руками. – У меня в опочивальне синелицые не кочуют.
– В твоих покоях кочуют другие твари, – заметил Дылда. – Но не о них речь. Тебе известно, Рыжий, что за этот год только у меня в Каданге холопы бунтовали семь раз?
– Бедненький, – посочувствовал Император.
– А ты не смейся. Тебе небось и невдомек, что в Империи третий год неурожаи.
– Вдомек, вдомек, – буркнул Рыжий. – Все уши мне прожужжали этими неурожаями: налоги-де платить не с чего…
– Бедненький, – очень похоже передразнил повелителя эрр Каданги. – Налоги ему не платят. А то, что вилланы с голоду пухнут? Что в Златогорье лебеду жрут? Что в Тон-Далае уже и до людоедства дошло?
– И кого съели? – вяло полюбопытствовал богоравный.
– Не эрров твоих драгоценных, к сожалению.
– А это мысль! – оживился владыка.
Ллиэль грохнул кулаком по спинке козетки, та развалилась.
– Ты, Рыжий, дураком был, дураком помрешь, и скоро.
– Так по делу говори! – заорал в ответ Любимец Вечности. – Что ты мне тут про несчастное быдло заливаешь? Мне что – сбегать пару пирожных им отнести?
– Не надо. Они нам нужны голодные и злые.
Какое-то время Император кусал губу.
– Бунт? – разочарованно протянул он. – Ты о бунте, что ли, Дылда? А говорил: придумал, приползут… Сколько их было, тех бунтов, и сколько еще будет…
– Это ты сказал – бунт, – жестко отозвался друг детства. – А я говорю: война. Большая война, Рыжий. Чтоб полыхнуло в Баэле и – на всю Империю.
– Затопчут, – поморщился владыка.
Дан-Каданга мотнул головой:
– Серых с дрекольем – да, сплющат и забудут. А если степные объединятся, а быдло за ними пойдет?
– Объединятся? Они ж режутся друг с дружкой и вождей не признают!
– Кое-кого признают…
Император поглядел на друга внимательнее.
– Оружие, – полувопросительно произнес он.
– Были бы деньги…
– Вот именно.
– Пусть Наместник Вечного не тревожит себя земными заботами…
Дылда зря не говорит, вспомнил Рыжий. Вдруг получится?
А Ллиэль вскочил с разбитой козетки и рубанул по воздуху кулаком:
– Под каждой задницей, понимаешь, под каждой! И Каданга никуда не денется. И Орден. Всем жарко станет! И вот тогда…
Император не утерпел, тоже встал:
– Шаамаш-шур…
– Правильно, сынок! – завопил Дылда, и крик его почти прорвался сквозь перезвон позлащенных бубенцов и заливистые трели флейт.
Рыжий тряхнул шевелюрой, расправил плечи и словно засветился изнутри, как и подобает Наместнику Вечного. Не часто Императора видели таким. И эрр Каданги, умница Ллиэль, как никто другой знающий пределы допустимому, подобрался, вытянулся в струнку, точно на официальной аудиенции.
– Эрр Ллиэль, наш верный и любимый вассал! Действуй по разумению своему, и да послужат дела твои благу престола и укреплению Империи. Мы дозволяем тебе обратиться к нам с просьбами.
Дан-Каданга склонил голову.
– Пусть Посланец Вечного молит пославшего его об успешном исходе.
– Да будет так.
– И пусть Посланец Вечного соблаговолит скрепить подписью и печатью эту грамоту.
Император скользнул взглядом по первым строкам:
«За помощь в подавлении мятежа врагов Империи…»
– Соблаговолю, – проворчал он, понемногу становясь самим собой – рыжим, конопатым, вечно неуверенным во всем. – Чем подписывать-то?
– Если Посланцу Вечного будет угодно! – Ллиэль шустро выхватил из рукава «морское перо», не нуждающееся в чернильнице.
– А печать? Думать же надо…
– Пусть Посланец Вечного не гневается! – Из того же рукава явился крохотный тигелек с «жидким золотом».
– Хватит, Дылда, – бросил владыка, – не во дворце.
Перо приблизилось к пергаменту.
Замерло.
Отодвинулось.
Не отрывая глаз от строк, Император прикусил морскую диковину.
– Что-то не так, государь? – негромко спросил Дылда.
– М-м… – сказал Коронованный. – А ты уверен, что… мы сможем загнать бъяхху обратно в кувшин?
