Вот действительно, нашёл о чем спрашивать сейчас. Самое время думать о чувствах тех, кого мы любим, когда внутри всё горит и сжимается от боли. Хотя сама же только что убеждала его в том, что это взаимопомощь. Его или себя? Ладно, отвечу.
— Заметно. У вас выражение глаз меняется, когда вы рядом.
— Но ты всего несколько раз видела нас вместе.
— Мне этого хватило, — отстранённо произношу я, но тут же понимаю, что он меня зацепил. — Абсолютно не понимаю, чего ты медлишь и ждёшь, разве ты не хочешь сказать ей о своих чувствах? — так, понимаю, что сейчас меня понесёт на эмоциях, но остановиться уже не могу. — Тебя ничему не научила ситуация в Архангельске? Тебе мало было предсмертного состояния в больнице неделю назад?
Обманчивое чувство спокойствия окончательно покидает меня: я начинаю злиться, понимая, что сама нахожусь почти в такой же ситуации, как и Линдсей. Я — та, которая ждёт признания, а её мужчина молчит и ждёт у моря погоды. Да, кстати, а ведь они оба бывшие моряки. Их там на службе учат сдержанности и диалогам по форме протокола? А ведь я и не задумывалась, что Джон и Коннор похожи в чем-то… Нет, я всё же выскажусь.
— Что с тобой не так, Коннор? — мой голос звенит, а Дойл поднимает удивлённые глаза и хмурится. Кажется, он не ожидал такого напора с моей стороны. — Неужели тебе нужно в третий раз попасть на грань между жизнью и смертью, чтобы ты наконец озвучил три заветных слова, которые до сих пор не сказал любимой женщине?
Адриана, стоп! Он всё же не Джон… Вдох… Выдох… У него другие обстоятельства. Хотя. Какие, к чёрту, обстоятельства? Ладно, я проиграла борьбу с ним за Николь. Вынуждена признать и смириться, что она останется с отцом, а не со мной. Но я искренне хочу, чтобы моё маленькое солнышко росло в любящей семье. Я хочу, чтобы у неё был не только папа, но и мама. Линдсей, кажется, уже начала привязываться к Николь. Что ему ещё надо? Что им вообще надо, этим мужчинам? А может… Всё же нет, это не моё дело. Я и так уже сегодня влезла туда, куда не стоило. Мне бы про это думать, а не про отношения Коннора и Линдсей.
— А вообще знаешь что, Коннор? Я не хочу говорить сейчас на тему чьих-то отношений. Мне со своими бы разобраться. Будь добр, оставь меня одну.
По прямому изучающему взгляду понимаю, что уходить он не собирается. Коннор словно сканирует меня и пытается заглянуть в душу. Мне не по себе.
— Ты чувствуешь вину перед Джоном? — вдруг спрашивает он.
Это очень неожиданный вопрос, но ещё более неожиданной мне кажется моя реакция. Сердце ещё сильнее сжимается от боли и обиды, горло сдавливает ком. Он попал в самое больное. Из последних сил я сдерживаю слёзы, которые то и дело стремятся брызнуть из глаз. Сжимаю кончик языка между зубами. Молчи, Адриана, молчи, он сейчас уйдёт… Но нет, этот садист-психолог напротив не унимается.
— Можешь снять эту маску безразличия: я уже давно раскусил те моменты и ситуации, когда ты её применяешь. Раз уж я явил тебе все стороны своей слабости, почему ты не можешь отпустить свой контроль? Скажи, что тебя терзает. Я выслушаю.
И снова его слова попадают ровно в цель. Слёзы начинают течь по моим щекам. Ладно… Сам напросился.
— Ты спрашиваешь, чувствую ли я вину перед Джоном за то, что произошло между мной и тобой? — говорю я монотонно, но внутри эмоции бьют через край, и как же мне тяжело их сдерживать. — Да, чувствую, хоть и считаю, что это всего лишь взаимопомощь, а не классическая измена. И следом, господин психолог, скажу, что я не знаю, почему меня мучает вина. Мы познакомились с Джоном четыре года назад, уже почти год мы вроде как встречаемся. Вроде как… Потому что за этот год он ни разу не сказал, что любит меня, ни разу не попросил остаться, видя, что я собираюсь ехать к себе. Я вижу каждый раз некое сожаление в его глазах, но слов нет. Связь улавливаешь?
Коннор лишь внимательно смотрит на меня, не кивая и не перебивая. Я продолжаю…
— Да, между мной и ним не было таких критических моментов, но знаешь, сошлись мы при похожих обстоятельствах. Джон стал моим первым напарником в Бюро. На одном из заданий его ранили в руку. Пуля прошла на вылет, и его отпустили из больницы уже на следующий день, но больничный открыли на несколько недель. Как-то вечером я позвонила ему узнать, как у него дела. Джон сказал, что ему чертовски скучно. Я купила пиво, пиццу, что-то ещё, не помню уже. И поехала… Мы сидели на диване, смотрели какой-то фильм, ели пиццу… Глядя на него, я понимала, что не переживу, если с моим напарником что-то случится. И в тот момент я поняла, что он для меня уже не просто напарник. А дальше, Дойл, я потянулась к нему первая…
Коннор всё ещё внимательно слушает меня, ни проронив не звука. И тут тишину пронзает вопрос:
— Почему же ты не скажешь ему, что любишь?
Я смотрю на него выпученными глазами. То ли он ещё от своих кошмаров не отошёл, то ли я в самом деле переоценила его психологические способности… И вот теперь я уже в ярости, и в этот раз я позволю себе показать то, что чувствую на самом деле. Игра без масок? Я поняла правила…
— А почему ты не скажешь, что любишь Линдсей? Тебе напомнить, в чем самая существенная разница между мной и тобой? Как там Джон говорит? Мужчины с Марса, женщины с Венеры? Давай на минутку представим абсурдность самой ситуации, — мой монотонный тон сбивается, голос дрожит. — Ты ждёшь, что Линдсей Доннер придёт сюда с букетом? — Коннор смотрит на меня, как на идиотку. — Чёрт с тобой, без букета, я же утрирую… И признается тебе первая в любви?
— Но ты не Линдсей! — выпаливает на одном дыхании Дойл.
Осекаюсь, закусив губу. Конечно, я не Линдсей. Девяносто девять процентов мужчин в моём окружении считают меня стервой, оставшийся один процент — это Джон… Который не определился… Маленькая статистическая погрешность!
— Адриана, я не хотел тебя обидеть! — начинает оправдываться Коннор. — Я всего лишь хотел сказать, что ты очень настойчивая, сильная, упрямая и целеустремлённая.
Я понимаю, что он хотел сказать. А Линдсей такая нежная, мягкая, светлая и понимающая… Только в таком случае ты ещё больший осел, Дойл! А ещё психолог…
— Знаешь, Коннор, я сейчас не буду изливать тебе свою биографию и рассказывать, что вынудило меня стать той, кто я есть. Но ты не подумал, что где-то глубоко под этой маской, которую ты рассмотрел, есть женщина, которая очень хочет, чтобы всё в этой жизни не запускалось её руками? Которая хочет быть слабой рядом со своим мужчиной? Которая хочет, чтобы её попросили остаться, а не заставили своим молчанием уходить куда-то в ночь? Которая ждёт этого признания так сильно, что иногда уже готова разорвать отношения, потому что слов всё нет… И я до сих пор не знаю, нужна ли я ему? Или он просто хочет быть со мной, потому что физиология заставляет…
Кажется, мой собеседник над такими вещами не задумывался. Интересно, сколько у него было женщин? Он очень красивый, умный, думаю, что девушки и женщины буквально дохли по нему, как мухи. Но тот факт, что он до сих пор не признался Линдсей в своих чувствах, позволяет мне про себя называть этого мужчину «тормозом»… Прости, Коннор… Да и почему только Коннор?
— Дойл, мой тебе совет… Решайся! Если ты любишь Линдсей, скажи ей об этом! Не заставляй её страдать и входить в твоё положение. Я не вижу ни одной причины, которая стоит сейчас между вами.
— Николь… Ты же понимаешь.
— Нет, я не понимаю. Разве это останавливает Линдсей? Разве она не хочет быть рядом с тобой и с ней? Она же ради тебя её забрала и ушла. Чтобы ты отдохнул. Оставим другие моменты сейчас, Линдсей не могла знать, что с тобой происходит на самом деле, ты же ни слова ей не сказал, правильно? — молчит, взгляд отвёл в сторону. — Очнись же ты, наконец, и посмотри в сердце! — кажется, меня окончательно сносит, пора притормозить.
— Ты не всё знаешь, — Коннор отводит взгляд. — Понимаю, как это выглядит со стороны, но на деле всё сложнее.
— Как там у вас в психологии говорят? С вербализацией чувств у тебя сложно.
