Впереди моего полка стоял полк Правой руки. Склонился в сторону противника русский стяг, завыли трубы. Русская конница начала разбег. Дрожала и гудела земля от тяжелой поступи коней, а навстречу не менее грозная сила начала приходить в движение. Медленно вначале, затем ускорила ход. Как всегда перед столкновением, сердце екнуло куда-то в живот, в груди – холод и пустота.
«А… а… а…» – только восторженный рев. Ряды всадников столкнулись. Грохот железа, крики людей, ржание лошадей, редкие пистолетные выстрелы – все слилось в адский шум боя. Первые ряды – как наших, так и татар – были просто смяты. Не уцелел никто. Последующие ряды напирали, и те, кто был жив в третьем, четвертом рядах, были вынуждены пробираться вперед по трупам своих товарищей и лошадей. Кровью была залита вся земля. Впереди раздавался звон оружия, тупой стук щитов. Над местом столкновения стояло облако пыли, так что ничего толком видно не было.
– Татары слева! – закричал кто-то. Я повернулся всем корпусом. И точно! Слева, из рощицы, вылетала на рысях конница, к моей радости – легкая, из ополчения.
Я дал указание прапорщику. Знамя моего полка качнулось влево, дважды проревела труба.
Медленно, с трудом мы выбрались из сбившихся рядов. Я развел руки в стороны, и полк мой начал перестраиваться, разворачиваясь в широкую лаву.
Татары издалека по своему обыкновению стали метать стрелы.
Обернувшись и привстав на стременах, я прокричал:
– Пищали, товсь!
Не знаю, как услышали меня дружинники в шуме скачки. Однако же, когда я поднял руку, прокричал: «Огонь!» и резко ее опустил, громыхнул нестройный залп. Ни о какой меткости при стрельбе с хода и речи не шло, однако же картечь – не пуля, жертв своих нашла. Попадали кони и люди, смешались ряды татарские.
– Сабли наголо!
Зловеще зашелестели в ножнах сабли, и мы столкнулись!
Дальше пошла просто мясорубка. Бой разбился на поединки отдельных воинов. Бились остервенело с обеих сторон. Но мы выигрывали за счет защиты. Тягиляи татарские не держали прямого удара.
С левой руки из пистолета я выстрелил в грудь налетевшему на меня татарину с разинутым в крике ртом, отбросил пистолет и схватился на саблях с рыжеусым молодым татарином. Удары его были сильны, но мастерства – никакого, и вскоре он пал с лошади бездыханным.
Мы начали теснить татар, а потом и вовсе сломили сопротивление, добивая немногих уцелевших.
– Воевода, справа!
Я резко обернулся, подставил саблю. Но никто не нападал. Прапорщик со стягом показал рукой вправо. Из дальнего леса выдвигалась нестройная шеренга пехоты. Решение созрело мгновенно. Надо обойти тяжеловооруженных татар сзади и ударить по пехоте. Надо бить врага поодиночке. Пока их батыры увязли в сече с Большим полком, во что бы то ни стало надо смять и уничтожить пехоту.
– Дай сигнал: «Развернуться вправо, следовать за мной!»
Прапорщик качнул стяг вправо, заревела труба.
Я дернул поводья и, забирая вправо, стал обходить схватку. Обернулся. Полк поредел заметно, но послушно следовал за мной.
Мы начали разгонять коней, чтобы смять пехоту инерцией конной массы. Вот до врага семьсот шагов, пятьсот, триста…
– Боярин! Это же наши!
Я и не заметил, как Федор подобрался ко мне:
– Смотри, воевода, у пехоты наши стяги и щиты.
Глаза слезились от ветра, я прищурился. И впрямь, наши, русские стяги, шлемы-ерихонки, щиты каплевидные красные, – видимо, новгородцы или ярославцы. Черт, едва своих не смяли. А шеренги пехотные замерли, ощетинившись копьями.
– Сто-ой!
Тяжело остановить разгоряченных коней, набравших ход. Встали. Прапорщик начал описывать стягом круговые движения. Со стороны пехоты ответили тем же. Упертые до того в землю копья поднялись.
Я не видел, но почувствовал, как облегченно вздохнули воины.
– Разворачиваемся назад! Ударим татарам в спину!
Полк медленно развернулся. Схватка татар с нашими кипела, и пока никто из противников не мог взять верх.
Сеча перемещалась то немного вперед, то назад. Силы были равны, и никто не мог одолеть другого.
– В атаку!
Я решил ударить татарам в спину. В пылу схватки нас могут не сразу заметить, выиграем несколько минут. А если и увидят, попробуй, разверни тесные ряды!
Мы разогнали коней, вломились в татарские ряды. Можно сказать, повезло. В задних рядах были чура – воины-слуги. Каждый тяжеловооруженный воин из знати в бою имел несколько таких слуг. Броня на них полегче была, поплоше да кони без защиты, только в войлочных попонах. Полетели сразу с плеч татарские головы, попадали увечные. Крик поднялся, стали пытаться развернуть коней, расстроили ряды, внесли толчею и неразбериху.
А передние татарские ряды понять ничего не могут – сзади звон железа, крики. Стало быть, свежие русские рати с тыла ударили. И у каждого в голове мелькнуло – окружают. Знаю по себе: когда нависает угроза окружения, когда не знаешь, как велика сила противника, неуютно становится. Не столько уже вперед смотришь, сколько опасаешься удара в спину.
Забеспокоились мурзы, эмиры да уланы, ослаб их напор. А мы – наоборот – еще больше надавили. У кого из бояр да ратников пистолеты еще оставались, стрельбу учинили. Тут самое время их задействовать – враг рядом, не промахнешься.
И я достал из-за пояса второй, последний пистолет, выстрелил в спину татарину в кольчуге – через ряд от меня. Специально так сделал: пусть передние татарские ряды потери видят. Сам же схватился со слугой военным, по-нашему – боевым холопом. Силен был татарин, владел саблей неплохо, да зажало его ноги между соседними лошадьми – ни привстать для удара в стременах, ни уклониться. Даже когда я изловчился и вогнал ему кончик сабли под шлем снизу, он упасть не смог, склонился только на шею своей лошади.
По обеим сторонам от меня ратники мои тоже вовсю саблями орудовали. А метрах в трех от них здоровенный, как медведь, русский ратник секирой махал. Против секиры сабля – не защита, вокруг него только убитые на седлах полулежали.
Теснота была страшная. Кони боевые тоже озверели – кусали вражеских лошадей. Я опасался получить ранение и упасть – затопчут вмиг, и подняться не успеешь.
Я уже видел через ряды татарские наших ратников из Большого полка. Получалось, мы зажали татар, как между молотом и наковальней.
А тут еще и пехота наша от леса добралась. Ударили татар с левого фланга, по двое-трое поднимали на копья уланов, сбрасывали с коней и добивали ножами.
Дрогнули татары, почуяли приближение смерти своей, да не уйти уже, с трех сторон мы напираем.
Они попытались уйти на правый фланг да оттуда к лесу. Как их шайтан в них вселился. Пробивались яростно, остервенело – и откуда только силы взялись? Но и у наших как второе дыхание открылось.
Удар – за флотилию нашу, еще удар – за конников порубленных, удар – а это за все разом! Получи, получи, получи!
Я даже и не понял, как в левой руке чужая сабля оказалась, скорее всего у убитого татарина забрал, у их сабель крутизна изгиба побольше.
Я схватился с тяжеловооруженным врагом. Он пер, как танк, размахивая широким кривым мечом явно персидского происхождения – с расширяющимся к кончику лезвием. Щита у него не было, скорее всего разбили в схватке. Зато в левой руке был длинный боевой нож.
Он ударил первый. Я отразил удар правой рукой и попытался ударить его левой саблей в бок. Татарин отбил, снова сам атаковал. Черт, меч у него тяжелый, удар сильный. Несколько мгновений я только оборонялся, отражая атаки. Татарин был в более выгодном положении – его конь был почти поперек и впереди моего, и он орудовал правой рукой. Мне же приходилось работать левой, благо Сартак, сын хана Ачегама, научил.
Да когда же наконец он устанет? Машет мечом, как машина.
Я улучил момент, когда он нанес удар и рука его с мечом пошла назад и вверх, скользнул саблей вдоль его руки и уколол в подмышку, в не защищенное кольчугой тело.
Дернулся от раны татарин, отпрянул назад, по боку его заструилась кровь. А потом как ни в чем не бывало снова стал наносить удары. Вот только резкость и острота движений поубавились. Татарин понимал: я выжидаю момент, когда он ослабеет, чтобы нанести ему решающий удар.
