Ознакомительная версия.
Но были и другие. Молча взирая на маячащий в облаках символ, они не забывали обратить внимание и на находящихся рядом. Эти, по крайней мере, могли ответить взаимностью.
Но Величественный Фаллос продолжал парить на миром, и, взглянув на него, неизбежно приосанивались и подбирали животы почтенные отцы семейств, изо всех сил тянулись вверх маленькие мальчишки, лихорадочно придумывали что-то подростки с горящими глазами. Но, как ни старались, ничего нового придумать не могли.
Вот и вся история.
Вы спросите, почему я написал только о Величественном Фаллосе? Ведь где-то, говорили, есть ещё более удивительная планета — над которой парит Е…чая П…, и там, по слухам, такое творится!..
Да полноте вам! Неужели кто-то может всерьёз что-то сказать о планете, которая п… накрылась?
Борис лежал на кровати с закрытыми глазами. Потом кровать открыла глаза и сбросила Бориса на пол. Она выспалась и захотела привести себя в порядок. Кровать сосредоточилась и принялась передавать Борису телепатический приказ. Борис, неосознанно уловив его, принялся безропотно убирать кровать, поправляя простыню и разглаживая одеяло.
Затем Борис вспомнил, что забыл напоить унитаз, а заодно и накормить его. А может, это унитаз телепатически напомнил Борису, что негоже забывать о нём.
Унитаз глотал жадно, урча от удовольствия.
После пришёл черёд бритвенного станка. Тому взбрело в голову сделать несколько физических упражнений — ничего особенного, лёгкий комплекс привычной утренней гимнастики. Но, поскольку сам станок двигаться не мог — запретил доктор — передвигать его пришлось Борису. Чего не сделаешь, если хорошо попросят.
Пока Борис торопливо проделывал утренние эволюции, одежда терпеливо взирала на него со стула. Терпеливо, хотя и с некоторой укоризной. Она молча напоминала, что замёрзла за ночь и пришла пора её погреть. Что Борис молча и выполнил в своё время.
С особым тщанием Борис затянул шнурки: они стремились сохранить стройность и хотели всегда находиться в тонусе.
Посмотрев на штиблеты, Борис подумал, что не мешало бы купить новый крем и помазать обувку. Уловив его телепатическое пожелание, туфли пришли в бурный восторг и весь путь до гаража проделали вприпрыжку.
Потом Борис, повинуясь очередному телепатическому приказу, долго гладил пальцами руль — мягкий целебный массаж никому не повредит — и дёргал рычаг переключения передач. У того была лёгкая мазохистская наклонность.
Ещё большим мазохизмом страдал резиновый коврик у дверей учреждения, где работал Борис. Он просто пищал от удовольствия, когда по нему елозили грязными ногами.
На работе Борис ждали новые сюрпризы. Лифт перегрузился сверх всякой меры и теперь поднимал людей, покряхтывая. Но у него была своя мечта: накачать мускулы, поднабраться силёнки — и превратиться в космический. Поэтому подобные упражнения не были ему в тягость. А началось это у лифта после прочтения трактата о бодибилдинге, который забыл в кабине один из пассажиров. Лифт подобрал книгу и спрятал между двойной обшивкой кабины.
Борис вошёл в офис и опустился в кресло. Оно томно вздохнуло и прильнуло к нижнему бюсту Бориса со всей нежностью неудовлетворённого сексуального влечения.
Ручку распирало от чёрнил. Она надеялась в один прекрасный день написать что-либо значительное, а пока тренировалась, изводя себя в бесконечных начертаниях замысловатых извилистых линий.
Впрочем, уделять всё внимание ручке Борис не стал. Он протер фланелькой экран монитора, клавиатуру, а потом принялся ожесточенно нажимать на клавиши. Это напоминало игру в прятки или догонялки: Борис старался нажимать пальцами на те клавиши, которые приседали, уклоняясь от давления.
В обеденный перерыв Борис спустился в буфет. Есть особо не хотелось, но вид одинокого кексика, сиротливо лежащего на подносе, пробудил в Борисе отеческие чувства. Он вспомнил о десятках и сотнях иных кексиков, уже соединившихся где-то далеко-далеко со своим Верховным Воплощением, и решил незамедлительно присоединить бедолагу к небесному братству. Кексик благодарно запищал на зубах.
«Мы — рабы вещей, — уныло подумал Борис вечером, омываемый потоками воды, — даже под душ я становлюсь только потому, что тёплая вода хочет остыть на мне, а холодная — согреться…»
Свет возник на западе, и, медленно разгораясь, начал перемещаться к востоку. Редкие лучи солнца размыто сочились сквозь мутную пелену облаков. От нагретой почвы поднимались лёгкие струйки тумана. Растения разворачивались и подставляли листья световым частицам. Тепла им хватало и от земли, но свету они радовались постоянно.
Монт шёл на восток. По ровной дороге можно двигаться и в полумраке, зато когда он начнёт карабкаться по склону, свет станет ко времени и к месту.
Монт надеялся, что к моменту перехода солнца на восточную сторону Долины он сумеет подняться достаточно высоко, чтобы увидеть прямые лучи. Но для этого надо успеть забраться выше облаков.
«Не ослепну ли?» — мелькнула в голове мысль, но Монт отогнал её: рассказами о слепоте пугали малышей, чтобы отвадить чрезмерно отважных ребятишек от раннего скалолазания, да жрецы порой вспоминали о том же, предостерегая особо безрассудных смельчаков, не желающих примириться с вечным пребыванием на дне Долины.
Хуже слепоты были сами скальные кручи, двумя вертикальными стенами уходящие вверх, на Бог весть какую высоту. Они ограничивали жизненное пространство, стискивали души живущих в Долине, а узкие трещины и острые каменные клыки так и норовили впиться в незащищённые тела рискнувших бросить вызов скалам. И часто впивались: немало упрямцев нашло на острых камнях свою смерть.
Монт надеялся на удачу, на собственный скалолазный опыт, на рассказы других, да на слова отца, всё-таки решившего передать сыну свой участок. Но больше на удачу.
Миновав зеленеющие поля и луга равнины, всхолмленные пастбища, Монт попетлял между отдельных огромных валунов и подошёл к скоплению разноразмерных каменных обломков, за которыми начиналась Стена.
Но до неё ещё предстояло добраться, и путь намечался непростой: громадные глыбы-осколки и набившаяся между ними острая щебнистая осыпь преграждали дорогу.
Монт миновал две узкие расщелины, ведшие наискосок вверх, но заканчивающиеся в нескольких десятках метров от входа. В одной из них жили ядовитые пауки, в другой произрастал несъедобный мох.
Дорога была известна и привычна. Несколько лет Монт топтал её, когда каждый лень, а когда и реже — если оставался на Стене.
«Главное — добраться до Стены, — подумал Монт. — Сегодня заночую на ней».
Нечего было и думать подняться на Стену за один день. Её верх постоянно скрывался в облаках, и сколько придётся карабкаться в облачном слое и за ним, не знал никто: туда пока никто и никогда не забирался.
Монт двинулся вдоль каменной гряды. Он не хотел сломя голову лезть через первый попавшийся валун, или карабкаться по любой осыпи из острых обломков, во множестве высунувшихся между скальных зубов-валунов длинными языками, будто дразня дерзких скалолазов. Монт искал проход, отмеченный рукой отца.
Валуны были испещрены надписями. Обычно стояла дата и имя. В основном писали те, кто шёл наверх впервые, желая застолбить участок, и лишь изредка повторные пометки делали возвращающиеся: «Поднялся на 500 метров», «Дошёл до высоты 900», «Смог до 1100».
Это были самые старые записи, ещё со старинной орфографией. Позже появились новые, и цифры в них были не в пример больше. Кое-кто — кто поднимался на участках дедов и прадедов, случалось, просто приписывал ноль, как на этой, последней, где конечный кружок был выведен красным, а не жёлтым, и смотрелся более солидно: «11000». Но и он не достиг верха Стены.
Особо осторожничающие ничего не писали, идя на Стену. Чудаки: от количества непрошедших, и от короткого слова «погиб», выведенного чужим почерком под именем и датой, число желающих померяться со Стеной силами не уменьшалось.
У восточной Стены надписей было меньше. Не каждый согласится ждать половину дня, чтобы начать восхождение и практически сразу его закончить: солнце начинало освещать восточную половину Долины после полудня, а на саму Стену свет падал всего на несколько минут перед заходом Солнца. И почти сразу наступала темнота, и приходилось вновь ждать долгую ночь, потому что двигаться на ощупь было очень трудно. Фосфоресцирование скал помогало слабо, по той же причине: слишком коротка была засветка солнцем, горные породы не успевали вобрать достаточно энергии, чтобы долго отдавать её обратно.
Нет, и с утра здесь удавалось различать в полумраке предстоящий путь, потому-то и встречались надписи у восточной Стены, но здешние маршруты считались более трудными и опасными. Да и холоднее было в этих местах: камни не успевали прогреться.
Ознакомительная версия.
