И все это и многое другое они видели, чувствовали, понимали и с беспощадностью еще не до конца утраченного юношеского максимализма каждый раз вдвоем насмехались, издевались и судили кого-то третьего из них — без возможности и права на оправдание, поскольку подсознание тотчас же подсказывало и навязывало им оценки увиденного, и они соглашались и, чаще всего, осуждали большинством двоих против одного, и клубок чувств из горечи, досады, негодования, возбуждения, злобы, презрения, гнева бурлил в их душах все яростнее и непримиримее.
— А-а-а!.. Хватит!.. — отчаянно завопила-подумала Марина и вскочила с матраса. — Хватит-хватит-хватит!.. — Она сжала голову ладонями. — Хватит этого кошмара! Я не могу больше!
— А кто тут может? — ледяным тоном сказал-подумал Костя. — Всем скверно! А от тебя еще и тошно…
— Тошно от тебя, скотина, — парировала Марина злобно.
И в этот момент всем было скверно, тошно и злобно…
Петя встал, перешагнул через статуэтку и потащился к палаткам. И все трое уже знали: он идет защищать Марину от Кости, но Костя считает, что еще неизвестно кого тут следует защищать, эту продажную и подлую суку или его, но Петя уверен, что сука тут Костя, подлая сволочь, отнявшая у него любовь, хотя и Марина не ангел, но она женщина, плюс обстоятельства, да и все мы не мед и сахар, вот именно, а дерьмо, ну это слишком, все имеют потайные закутки, ах вы умники, едрить ваши кочерыжки… И снова было непонятно, кто и что думает, пока Петя подходил к догорающему костру с выкипевшей кашей в котелке, потому что мысли мелькали молниеносно и осознание их происходило столь же стремительно и по-прежнему анонимно.
— Говорите, идиоты! — рявкнул Костя. — Что бы там ни было, говорите! Иначе мы не поймем ни хрена, и… и неизвестно, что будет, что случится дальше!
— Я бы не говорил, я бы тебе в рыло съездил, — сообщил Петя, подойдя.
— И что тебя держит? — вопросил Костя.
— Друг, какой-никакой.
— Скорее никакой, — ввернула Марина.
— А ты бы вообще заткнула варежку! — оборвал ее Костя.
— Да уж, не тебе встревать, — согласился Петя.
— А может, стоит охладиться? — предложил Костя. — И решить две главных задачи: что произошло и как от этого избавиться?
— Все и так ясно… — сказал Петя. И они отчетливо увидели статуэтку.
— Ты хочешь сказать… сказал?..
— И подумал, и сказал. Прикинь сам. Как я.
И они уже знали, что догадка Пети, хоть и похожа на бред ополоумевшего сказочника в этом прочно реальном мире, но, учитывая происходящее, в общем-то, приемлема.
Заключалась она в том, что в незапамятные времена тут, вероятно, было какое-то древнее святилище, где стояла эта статуэтка. Что за святилище, откуда у статуэтки такое странное воздействие на мозг человека и для чего ее использовали, так-таки сразу и не догадаться, да и не это сейчас главное, а главное, что статуэтка позволяет узнать о человеке всю его подноготную, причем, в отличие от фантастических романов о телепатах, все на самом деле не настолько просто и даже примитивно, как выдумывают досужие писаки, а очень даже запутано и сложно. И слава Богу, что их на этом острове всего трое, иначе бы робинзоны наверняка двинулись рассудком. Но это, при любых обстоятельствах, открытие, которое взорвет научный… да что там научный — весь мир.
— И что теперь? — спросил Костя. — Что нам делать с этой радостью?
— Везти на материк, — заявил Петя.
— Не знаю, как и кто, а ты, похоже, уже рехнулся.
— Почему?
— Представляешь, что будет, если мы притащим это в поселок, полный отдыхающих… плюс местные… и все с утра до вечера и с вечера до утра налегают на горячительное?
— М-да… Смертоубийство обеспечено.
— Вот именно. Это чудо природы надо оставить здесь. Пусть другие с ним разбираются.
— Ни в коем случае! Никаких других! Приоритет за нами.
— Тогда что?
Петя беспомощно развел руки в стороны.
— Не знаю. Пока.
— И никто тут не знает. И думать нечего. Я все-таки команданте…
— Забудь, — вдруг вмешалась Марина. Она только что сняла с огня котелок с остатками варева и небрежно уронила его на песок. — У нас отныне демократия и равноправие. Я не собираюсь тебе подчиняться. Нахрен команданте, в сортир, в топку…
— Да, Костя, она права, — поддержал Петя.
«Предатели…» — мелькнула свирепая мысль у Кости.
— Кто бы говорил… — тотчас отозвалась Марина. — Иудушка…
— А ты… — задохнулся Костя от нежданной волны бешенства и вскочил на ноги. — Ты… Шаболда продажная… Шалава подзаборная… Ты… мне… — Он сжал кулаки.
— Спокойно! — Петя встал между ними.
Марина медленно подалась в сторону Кости, выпятив грудь, как бойцовый петух. Она нехорошо улыбалась.
— Мы все чувствуем одно и то же, не забыл, Костик? — вкрадчиво проговорила она. — Так вот. Никому не позволено оскорблять меня. И ты пожалеешь о своих словах…
Ощущение злобы и ненависти нарастало.
— Остынь! — приказал ей Петя.
Марина злорадно оскалилась.
— Фиг тебе! Я просто горячая девочка. А бесится Костик. Но у него все эмоции еще впереди. И у тебя тоже.
— Ты что заду…
Но им уже было ясно, что задумала Марина. Внезапно парни мысленно увидели ее обнаженной, она призывно извивалась, улыбалась, делала непристойные жесты, манила, и вот уже возникло желание — непонятно чье, да и какая разница!.. — которое росло, разъедая, как опухоль, все остальные мысли и чувства, пока не осталось только оно — желание… И все кончилось. Кроме неукротимого желания.
Марина, по-прежнему в купальнике, стояла перед ними и не улыбалась — скалилась.
— Конец первой части, — сказала она с превосходством и крепко взяла Петю за локоть. — Пошли, сладенький. Сейчас будет вторая часть. — И потянула к его палатке.
Петя искоса глянул на оторопевшего Костю, опустил голову и покорно пошел за Мариной. Желание пригасло, но оставалось достаточно сильным, чтобы руководить инстинктами, подавляя рассудок.
Они скрылись в палатке. Протрещала молния на входе. Костя стоял у костра, с тупым недоумением и недоверием глядя на Петину палатку. Он слышал и чувствовал все, что там происходило, но его там не было, он выбыл из числа участников, его вышибли болезненным пинком. Он сейчас, впервые в жизни — лишь наблюдатель на скамье запасных. Словно перед ним потрясающий деликатес, который он не раз пробовал, но который теперь ему дают лишь понюхать, а лакомится другой.
«Ведьма, стерва, садистка, поиздеваться решила… Смотри ты, как он заводится… Не надо, не подначивай его… Я спокоен, только называю тебя твоими собственными именами… Еще вчера ты называл меня иначе… Вчера я не знал… И я не знала, и Петя тоже… Костя уйди, не надо… Нет, Костичек, оставайся — или кишка тонка?..»
Костя знал, отойди он на полтора десятка шагов от лагеря, и все — воздействие статуэтки кончится, и он, пусть на время, освободится от этого наваждения, но не мог заставить себя сделать и шаг. Он так и стоял между остатками костра и корягой, лицом к Петиной палатке, за которой темнел холм, а треть солнечного диска еще торчала из-за горизонта слева от острова, окрашивая край холма и часть отмели в грязно-коричневый цвет, и тусклая вечерняя заря растеклась вдоль горизонта, отражаясь в море, а небо над головой уже потемнело и слабо светился серп молодого месяца, и вот-вот должны были появиться искорки первых звезд.
Из палатки доносились шорох, шепоток, неясные звуки, но Костя мог бы и не слушать их, потому что и так видел, чувствовал, переживал все, что там происходило. Объятия двух обнаженных, скользких от пота тел, духота палатки, расстегнутый спальник, торопливые поцелуи, возбуждение обоих нарастает, они ласкают друг друга, ласкают везде, и Костя чувствует то же, что их ладони, губы, кожа, и там его женщина и его друг, и друг входит в его женщину, им хорошо, их объятия сжимаются, возбуждение кажется невыносимым, но все еще стремится к пику… еще… вот… вот… да-да-да-а-а-а… Из палатки доносятся стоны. Костя испытывает их возбуждение и разрядку, но странно, не телом, а лишь бесплотно, мысленно, головой и будто разрывающимся сердцем, он машинально тянет руку к шортам… Нет, он дико возбужден, а они успокаиваются и тоже чувствуют его, а он — их облегчение, радость, легкое раскаяние, злорадство… И это Марина, несомненно, заметила Костин конфуз, и злорадство принадлежит ей, а потом он слышит из палатки ее издевательский смех, который заражает Петю, и они смеются уже вдвоем, хохочут, истерически заходятся и не могут остановиться, но Костя почему-то не испытывает их веселья, в глазах его темнеет от неистового бешенства.
— Смеетесь… — хрипит он перехваченным горлом. — Мрази, гниды, убить вас мало… Убить… Убить вас!.. — Он отчетливо вспоминает, где в его палатке лежит походный топорик, и кидается в палатку, нашаривает холодный металл обуха, стискивает топорище, вырывается наружу и устремляется к Петиной палатке, а там уже никакого веселья — там ужас и ледяное спокойствие одновременно, полог их палатки разлетается в стороны и перед Костей стоит голый Петя, ледяное спокойствие — это его, в отведенной в сторону руке Пети саперная лопатка. Они замирают друг перед другом, яростно глядя в глаза, а солнце совсем уплывает за горизонт, и остров освещает лишь неверная гаснущая заря, и Петя в сумерках тихо, без выражения говорит:
