Ознакомительная версия.
Я почувствовал, что лицо мое запылало от внезапного прилива крови.
– Вы уверены, что оно подлинное?
– Вполне уверен, – спокойно ответил Дюпен. – У меня нет причин обманывать вас.
– Я говорил о другом.
Дюпен поднял брови. Ясно было, что он разглядел намек на недоверие на моем лице.
– Дюпен, простите, если я кажусь не в себе, но мои нервы совершенно расстроены. Сегодня днем, когда я гулял по Рассел-сквер, на меня напали. Эти старые ведьмы оглушили меня и исчезли вместе с кошельком, который я собирался отдать им как милостыню.
– Печально слышать. К сожалению, нищие зачастую не ограничиваются милостыней.
– Но это было не простое ограбление. Произошло нечто очень странное…
Я сомневался, стоит ли говорить о бутоньерке, но Дюпен смотрел на меня с ожиданием.
– Похоже, грабители воткнули в петлицу моего сюртука бутоньерку из искусственных фиалок. Должен сказать, это тревожит меня куда больше, чем само ограбление.
Дюпен нахмурился.
– Крайне странный знак. Это, определенно, неспроста, но что же он означает? Могу я взглянуть на эту бутоньерку?
– Боюсь, она внушала мне такое отвращение, что я выкинул ее.
– Глупо, очень глупо. Эта улика могла привести нас к более серьезному преступлению, – со злостью сказал Дюпен.
Его лицо исказилось гневом, на мой взгляд, несоразмерным ситуации.
– Фиалки, – пробормотал он про себя перед тем, как опять посмотреть на меня. – Имеют ли фиалки какое-то особое значение для вас, о котором мне стоит знать?
– Возможно. После нападения я вспомнил происшествие из моего детства, настолько неприятное, что мне запрещали говорить о нем дома. С тех пор я успел забыть о нем – до сегодняшнего утра.
– Продолжайте.
По мере того, как я рассказывал о попытке похищения, предпринятой торговкой искусственными цветами, Дюпен хмурился все сильнее.
– Невероятно, – сухо сказал он, выслушав мою повесть до конца. – И удивительно, что вы не рассказали мне об ограблении сразу же.
– Это еще не все, – признался я, спеша высказать все сразу. – Когда я вернулся в гостиницу, меня ждали эти письма.
Я подал Дюпену меньшую стопку писем.
– Я прочел эти три. Кажется, они имеют отношение к тому, что вы мне только что сообщили.
Сдержанный гнев Дюпена сменился глубокой сосредоточенностью. Он развернул первое письмо и быстро его прочел.
– Тысяча семьсот восемьдесят четвертый год… Как интересно.
– Интересно? Я бы сказал, поразительно!
Дюпен наклонил голову.
– Сделано специально, чтобы так и казалось.
– Простите, Дюпен, но я не успеваю за вашей мыслью.
Он снисходительно отмахнулся, просматривая следующие два письма.
– А остальные? – спросил он, кивнув на другую стопку у меня в руках.
– Я просмотрел несколько – очень похожи на те, что нашлись в шкатулке. Не думаю, что хочу читать остальные.
Я положил вторую пачку на стол перед ним.
– Но вы должны.
Я замотал головой.
– Лучше вы прочтите их первый. Я в замешательстве от сегодняшних откровений и не смогу прийти к сколько-нибудь разумным выводам.
Дюпен согласно кивнул.
– Я полагаю, к этим письмам не прилагалось записки от миссис Аллан?
Я отрицательно качнул головой.
– В таком случае мы должны заключить, что и первую записку писала не она.
– Должны? Но она могла нанять кого-нибудь, чтобы он доставил мне эти письма.
– Зачем? Почему бы просто не отправить вам письма все сразу? Шкатулка красного дерева достаточно вместительна для этого.
– Она вполне может истерзать меня до смерти!
Дюпен опять нахмурился.
– Определенно, кто-то пытается заставить вас терзаться, но я полагаю, это не миссис Аллан. По вашему описанию маловероятно, чтобы у нее хватило стратегического мышления на такой сложный план. Раз миссис Аллан сохранила за собой все имущество вашего приемного отца, зачем ей брать на себя труд мучить вас письмами?
– Убедить меня, что во мне дурная кровь! И что поэтому она была права, убедив папу лишить меня наследства!
Дюпен откинулся в кресле и снова зажег сигару. По выражению лиц клерков, расположившихся вокруг нас, я понял, что последние слова прокричал.
– Кстати, можем ли мы с определенностью утверждать, что Элизабет и Генри Арнольды были вашими кровными бабушкой и дедушкой? – сказал он, выпустив клуб дыма.
Я почувствовал, как лицо мне заливает краска стыда.
– Вы знали об этой истории, – сказал он, не отрывая от меня взгляда, – но решили не открывать мне все факты. Интересно почему.
Я отвел взгляд и посмотрел в окно. Вечер уже угас, и улицу заливал яркий свет фонарей. Толпа также изменилась – теперь в ней преобладали более неприглядные типы. Свет как бы привел отдельные лица в фокус, хотя бы и только на мгновение, и в это мгновение я почувствовал, что постиг историю каждого, попавшего в этот ослепительный переливающийся блеск, что у меня появилась поразительная, как у Дюпена, способность узнавать самые глубокие человеческие тайны.
– По?
– Вы изучили эти письма. Вот вам легко ли было бы признать, что те, кто якобы написал их, были родителями вашей любимой матери?
Дюпен посмотрел на меня оценивающе.
– Вы правильно употребили здесь слово «якобы». Мы только начинаем наше расследование и не можем с уверенностью утверждать, что письма написаны Арнольдами. Но мы не продвинемся дальше, если будем обманывать друг друга. Мы должны быть правдивы друг с другом, иначе нет никаких резонов расследовать этот случай вдвоем. Вы забыли, мой друг, как хорошо я вас знаю.
Безусловно, он был прав, но я не смог заставить себя признать это вслух, и просто кивнул.
– Теперь мы можем согласиться относительно следующих фактов: Элизабет и Генри Арнольды существовали на самом деле и не являются плодом воображения некоего мистификатора, но, возможно, таковым являются их письма. Они были вашими кровными бабушкой и дедушкой, и они дважды сочетались браком в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году.
– Дважды?
– Да. Сначала они вместе сбежали семнадцатого апреля, а потом поженились в приходской церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. Я скопировал объявление из «Морнинг Пост» – их свадьба состоялась восемнадцатого мая тысяча семьсот восемьдесят четвертого года.
Я лишь взглянул на бумагу, так как не сомневался, что Дюпен скопировал объявление в точности.
– Но почему? – буркнул я.
– Вы упускаете очевидное, лежащее прямо у вас под носом. Элизабет Смит и Генри Арнольд сбежали в Гретна-Грин. Вышел скандал. Мистер Смит же был человеком с солидным доходом и высоким положением в обществе. Для его репутации оказалось бы менее болезненно, если бы сбежавшая пара после тайного бракосочетания обвенчалась в церкви. Тогда брак выглядел бы заключенным с его одобрения, и скандал бы угас. Конечно, это не помешало мистеру Смиту лишить дочь наследства.
Объяснение Дюпена звучало правдоподобно.
– И тогда моя бабушка, лишенная поддержки своего отца, начала ненадежную карьеру театральной актрисы, и такой же жизнью жила моя мать в Америке. Я дважды проклят невзгодами нужды, раз моей бабушке тоже было отказано в роскоши, которую я мог бы унаследовать.
Дюпен пожал плечами.
– Похоже, ваша бабушка предпочла деньгам любовь. Был ли это достойный или глупый выбор, пока не ясно, но вас мог бы утешить ее идеализм.
– Однако вы думаете, что мой дедушка не был столь же идеалистичен? – спросил я, как только эта мысль пришла мне в голову.
Дюпен опять пожал плечами.
– Определенно, его почерк не свидетельствует об идеализме, и в финансовом смысле он выгадал бы от этого брака много больше, чем она. Похоже, он думал, что отец Элизабет простит идеализм дочери и примет ее мужа в лоно семьи, несмотря на его низкое положение в обществе.
– Вы хотите сказать, что он ее дурачил?
– Дурачил? Нет. Но социальное положение Элизабет могло сделать ее более привлекательной в его глазах. Что не слишком отличается от надежд отца на то, что дочь найдет богатого банкира на двадцать лет старше себя достаточно привлекательным, чтобы выйти за него замуж. Но самое важное здесь, что Элизабет и Генри Арнольды на самом деле существовали. Написали ли они письма, хранящиеся у вас, и совершили ли преступления, описанные в них? Может быть.
– А может быть, и нет, – быстро добавил я. – В конце концов, они были актерами. Представим себе, что они вправду написали эти письма. Но их содержание может быть плодом чистой фантазии!
– Возможно, – признал Дюпен. – Мы должны установить истину. Также нам нужно найти того, кто посылает вам письма Элизабет и Генри Арнольдов, и выяснить, как они к нему попали.
Я понимал, что Дюпен старается помочь мне, но бесстрастие его слов огорчало. Прочность моей жизни в Филадельфии оказалась лишь смутным сном, и ничто в моем прошлом больше не было так определенно, как я полагал раньше. Мои бабушка с дедом – обычные уголовники? Мне стало очень больно от этой мысли. Я вновь обратил внимание на улицу за окном и на залитые светом лица. Вид был фантастичен, однако казался истиннее самой реальности. Внезапно в окне появилось лицо хрупкого лохматого старика. Ему было, вероятно, лет семьдесят пять. Странным образом лицо его не выражало абсолютно ничего, но одновременно излучало независимость, злобу и силу.
Ознакомительная версия.
