…Питер не удивился моему появлению на «Тихом Прости». Посмеиваясь над тем, как я уплетал банку равиолей, он прихлебывал «Маргариту» и периодически запускал руку за пазуху Квагги – так, в целях инвентаризации.
«Ну, да… Мы и так собирались на Монсеррат, поглазеть на вулкан… Можем забросить тебя на Сен-Маартен, без проблем…» – сказал он, растягивая и без того непомерную майку на груди подружки.
Квагги, получив дополнительный шанс охмурить меня, широко улыбалась. Стивену и Лизе, похоже, все было побоку: сидя на корме, они сварливо делили раскуренный «косяк».
Через минут двадцать они все намылились за продуктами в лавку на берегу. Я смотрел, как они с визгом и ржанием напихивались в маленький надувной «Зодиак», и думал, что мне нет резона подозревать их в предумышленности по отношению к себе. И все же…
«Не доверяй никому».
Шум мотора «Зодиака» стих. Я сижу на банке, опершись спиной о переборку каюты, и борюсь сам с собой. Мне стыдно. Красть нехорошо. Но я убеждаю себя, что у меня не было другого выхода, кроме как спереть несколько последних страниц дневника, в попыхах оставленные ночным визитером. Я клянусь, что когда все распутается, я верну их в архив…
Бережно разворачиваю ветхие страницы.
«…тот самый страшный шторм – в ночь, когда мастер Филипп в отчаянии вышвырнул бренные останки Ово в море. Разрушение причала штормом отрезало наш маленький остров от Сен-Маартена; благо, что мы обходились своим хозяйством для обеспечения пропитания, за исключением вина и керосина, но и то, и другое мы пока имели в достатке…
Больные не роптали из-за необходимости спать какое-то время под открытым небом, тем более, что погоды установились приемлемые. Сорванная крыша какое-то время еще виднелась на мелководье, словно остов потерпевшего крушение корабля, затем скрылась под водой.
Мастер Филипп заперся у себя в кабинете и не показывался нам почти три дня, тяжело переживая неудачу. Маннхайм потерял часть своей спеси – и поделом… (Следуют два абзаца, наполненные злорадными строками по этому поводу).
Кресси, Жюль и я во главе дюжины рабов принялись за восстановление ущерба. Дело спорилось, и в рутине хозяйственных хлопот мы постепенно забывали о несчастном эксперименте. Оставалось навести крышу над палатами больных…»
Деламбер все-таки большой зануда. Пропускаю несколько абзацев подробных описаний подготовительных работ. Стоп, а здесь что?
«…Кармело отказался спать в палатке на краю двора, что было совсем не похоже на гиганта-раба, который не боялся никого и ничего. Дошло до мастера Филиппа. Он позвал Кармело к себе в кабинет и, затворив дверь, хорошенько его отчитал – до нас доносился его резкий, раздраженный голос… Кармело отвечал тихо, но кое-что мне удалось разобрать. Раб жалобно просил не оставлять его снаружи, но позволить ночевать в здании, потому что ему было видение: сегодня в ночь за ним придут духи Вадуду и заберут его в царство теней…»
Ветер треплет листки. Чего доброго, они еще рассыплются у меня в руках от его порывов. Пропускаю часть написанного; до конца остается всего лишь две-три страницы.
«…Страх, животный страх одолел нас всех.
Рабы готовы броситься в море и пересечь пролив вплавь, лишь бы не оставаться на острове лишней ночи. Никто из нас не ожидал такого.
Маннхайм разражается проклятиями всякий раз, когда Кресси вспоминает о том злосчастном дне; он срезал серебряные пуговицы со своего парадного камзола и зарядил ими три пистолета. Глупец…
Отчаяние и ужас хозяйничают в госпитале.
Оставшиеся в живых прокаженные заперлись в хозяйственной части двора, где хранятся продукты. Они не открывают нам, равно как и не выдают еды. Куски тел их менее удачливых сотоварищей по-прежнему разбросаны по двору. Останки несчастного Кармело так и висят на дереве под окнами приемного покоя; рабы запретили их трогать, утверждая, что Вадуду не смогут забрать его душу до тех пор, пока тело его не погребено. Мухи и солнце делают свое дело; смрад и зловоние разносятся далеко за пределы госпиталя.
Быстро темнеет. Рабы, сгрудившись у ворот, глухо переговариваются, временами бросая угрожающие взгляды в нашу сторону. Маннхайм выразительно помахивает огромным абордажным тесаком у них на виду, но оружие, похоже, их не остановит. В конце концов, мастер разрешил им покинуть госпиталь.
Если не считать прокаженных, запершихся в кладовой части, нас осталось шестеро.
Страшная трагедия, разыгравшаяся прошлой ночью…»
Я обвожу губы пересохшим языком.
Солнце припекает так сильно, что питьевая вода в пластмассовой канистре, кажется, нагрета до кипения… Но мне не до жары. Что произошло в колонии?
«…Пишу наспех, при свете свечи. Неизвестно, когда мне придется – и придется ли вообще – написать еще.
Остров мал размерами, но я все же надеюсь, что мне удастся улизнуть из колонии и спрятаться на ночь в небольшой пещере с северной стороны острова. Каждый теперь сам за себя. Мастер Филипп внешне спокоен, но я-то знаю, что его спокойствие является наигранным. Кто-кто, а он должен понимать, что если бы он не вышвырнул Ово в море в тот памятный вечер, то ничего этого могло бы и не произойти, и мы все не подвергались бы смертельной опасности из-за мести ожившего кадавра…»
«А вот и мы!»
Я подпрыгиваю от неожиданности. Рука с листками ударяется о леер; испуганными желтыми птицами они разлетаются на ветру и один за другим падают в море…
«Т-т-ты-ы…» – мат застряет у меня в горле.
Опешившая Квагги – это она так лихо поздоровалась со мной, первой вскочив на яхту из «Зодиака» – хлопает коровьими глазами: «Медовенький, я же не хотела…»
«А-а-а, черт с тобой…» – я прыгаю за борт.
Поздно. Раскисшие в воде листки при прикосновении расползаются в кашу…
Мы снялись с якоря уже после заката.
Я опять лежу на деке. Звезды, равнодушно-огромные, стаями преследуют «Тихое Прости».
Крекер написал – «Не доверяй никому». Могу ли я доверять ему?
А есть ли у меня выбор? Наверное, нет…
Он легко сообразил, как назначить мне встречу в Филипсбурге. Цепь кофейных магазинов «Сиэттл Бест» за последние два года распространилась по всему миру. Я не сомневался, что в Филипсбурге она также есть, раз он назначил мне там встречу…
Филипсбург, «Сиэттл Бест», пятница, после полудня.
Мои мысли возвращаются к последним прочитанным строкам Деламбера.
О какой мести он писал? Ово? Напоминает излюбленный мотив Голливуда – изолированный остров, воскрешенный к жизни монстр… Что могло воскресить Ово?
После неудачной пересадки разъяренный Пинель сбросил труп в море.
Я представляю себе Пинеля в балахоне… Стол с кадавром… Окно, распахнутое в штормовое море…
Неясная ассоциация в голове.
Море… Непогода… Я как-будто бы вновь гляжу вверх на руины госпиталя с поверхности моря. Угол здания нависает над головой… Леер, буйки… Заповедник…
Халиас. Под лепрозорием в море – колония раковин.
Будь я проклят!
* * *
Двое суток спустя мы бросаем якорь в марине Филипсбурга. Беспечная четверка прощается со мной, и Питер в сгущающихся сумерках перевозит меня на берег на «Зодиаке». Мне не верится, что менее двух недель тому я был счастливым и беззаботным, обнимал хорошенькую женщину, переходя эту же самую улицу…
В который уже раз мысли об Эжени окунают сердце в кипяток… Нет, пока я не выкарабкаюсь из этого кошмара, лучше о ней не вспоминать.
Костлявый оборванец, загоревший до черноты, с выцветшей на солнце бородой и сбившимися в паклю волосами, уставился на меня из ярко освещенной витрины ювелирного магазина «Джюно и сыновья». Видение было предельно натуральным, равно как и запах, исходивший от моей нестиранной, пропотевшей одежды… Я помахал рукой, и мне стоило большого труда не взвыть, когда оборванец в зеркальном окне тоже поприветствовал меня.
Скоро конец моим мытарствам. Завтра я увижу Крекера.
…Город погружается в темноту. Любопытно, как я приспособился в последние дни чувствовать время без часов. Сейчас, например, около восьми…
Я стою на противоположной стороне от дома, в котором находится оффис Каммингса. Монументальность здания удивляет. В Штатах такой наверняка стоит с пол-миллиона… Четыре спальни, три ванных комнаты, гостиная, семейная, наверняка есть и игровая в подвале…
Подвал.
Точно. Три небольших окна в колодцах. Я готов поклясться, что в подвале горит неяркий свет. Или камин.
Поднимаюсь на крыльцо. Вокруг – никого. Незапертая дверь не удивляет. Так же было и в первый раз, правда, тогда был ясный день…
Лестница в подвал – узкий провал с крутыми ступенями. Я замираю в вестибюле на несколько мгновений, напряженно вслушиваясь в тишину дома.
Похоже, никого.
Спускаюсь вниз и замираю у стены. Приглушенный свет, который я заметил с улицы, горит где-то в соседней комнате. Неплотно прикрытая дверь словно приглашает меня… К очередной неприятности?
