— Лучше бы позвали лекаря, – задумчиво проговорил Дольгар.
— Он бы из тебя остатки крови выпустил. Так не больно?
— Да нормально все!
— Вот и не ори, я не глухая.
— Врезать бы тебе…
— Смотри, обижусь и нервы вместо ниток повыдергаю.
— Ну, только встану…
— Слышала уже.
— Это еще что такое?!
— Да не ори ты, сказала! Пинцет.
— Зачем?
— А нитки мне, по-твоему, зубами тащить?
— Может, и так сойдет…
Я уставилась на него.
— Вот, сколько тебя знаю… в жизни бы не подумала, что ты такой мнительный.
— Я не мнительный, – смирился Дольгар. – Просто твой пинцет на пыточный инструмент похож, а мазь какой-то гадостью воняет.
Я пожала плечами и понюхала мазь.
— Это не гадость, а чистотел. Это ты еще аппарат МРТ не видел…
— Буквы в нехорошее слово складываются.
— Все гораздо прозаичнее… – Обрывки ниток дохлыми червячками падали в таз. Когда же этот дождь кончится…
Я вздрогнула. Длинный рваный порез от живота к ребрам, черные шелковые нитки. И пинцет в моих руках. Ничего, надолго он нас не задержит. Рана пустяковая.
— Аретейни!
— А?..
— С тобой все нормально?
— Д-да… – выговорила я, принимаясь за работу. – А в чем дело?
— Ты пялишься в пустоту.
— Ну… – Видение растаяло, померкло. – У тебя бывают сны наяву?
— Ты, вообще, здорова? – поинтересовался Дольгар, передавая мне мазь.
— Относительно, – брякнула я. – И ты поправляйся. А то совсем твои головорезы распустились.
— Кто, Ришцен? – Дольгар активно помогал мне бинтовать. В общем, он был неплохим пациентом. – Я приказал Олькмеру за ним проследить.
— А ты все равно поправляйся. А то зима уже. Холодно валяться.
Зарлицкий господин приподнялся и сел. Это ему удалось с трудом – он задыхался, на лбу выступили капельки пота. Поглядел на меня.
— Я думал, ты меня ненавидишь.
Я удивилась.
— Ненавижу? С чего ты взял?
— А как же иначе.
Я, задумавшись, пожала плечами.
— Может, поначалу. А сейчас… ненависть – слишком сильное чувство. Не люблю, не хочу, местами не уважаю – да. Но чтобы ненавидеть… нет. Не за что.
Он, казалось, растерялся. Потом сказал совсем не то, что я ожидала услышать.
— Я рад, что мы друг друга поняли.
Я распахнула глаза. Разумеется. Я привыкла видеть его этаким бессердечным, жестоким и на весь мир озлобленным. А на деле – никому не хочется лишний раз трепать себе нервы. И Дольгар не исключение.
Соседи были научены уму-разуму, Дольгар вгрохал в наемное войско последние деньги, и настали голодные времена. Если в доиндустриальной эпохе голодное лето или голодная осень – полбеды, то голодная зима уже проблема посерьезнее. Все обитатели замка, включая собак и лошадей, непрестанно мерзли и чихали, и похудели вдвое. Я перешила Вилёнкины платья, собаки по вечерам выли особенно тоскливо, а Дольгар хронически пребывал в дурном настроении. К концу декабря забили последнюю корову. По вечерам Патрик учил меня метать ножи, а дни я теперь просиживала в замковой библиотеке, либо в своей комнате с каким-нибудь рукоделием – Вилёнкины покои теперь могли запросто служить рефрижератором. Часто компанию мне составляли Варших или Ниллияна, и я потихоньку учила их читать и писать. Варших делал успехи, а Ниллияна… Ниллияна зато прилежно училась. Мне казалось, что она грустит о чем-то, и мысли ее не здесь.
Заделать наследника Дольгар так и не смог, и поэтому злился. А я опасалась, что он решит подыскать себе новую жену – все-таки, живой леди быть лучше, чем просто трупом. А может, он меня все же отпустит, и я вернусь домой?
Так я ему и сказала.
— А куда это – домой? – немедленно заинтересовался господин, глядя на меня поверх кружки с глинтвейном. Я пожала плечами.
— А я поищу. Знаешь… побродяжничаю немного. Откуда-то же я взялась.
— Зимой?
— Ну… ты ведь одолжишь мне двух лошадей и палатку? – не то в шутку, не то всерьез уточнила я, а Дольгар, соответственно, засмеялся.
— Пошутить ты умеешь! – сказал он. – Может, составишь компанию нашему Патрику?
— Ага, – поднял голову от грифа лютни шут. – Будем ансамблем выступать.
— А ты точно никакие травы не пьешь? – подозрительно спросил Дольгар. Я поперхнулась квасом.
— Что?.. Противозачаточные, что ли? Думаешь, я хочу, чтобы ты меня убил, как Вилёнку, за бесполезностью?
Вот тут вышел просчет – Дольгар вспылил.
— Я ее не убивал! – рявкнул он.
— Ты сам сказал! Ну, или намекнул, как мне тогда показалось, – пустила я в ход последний козырь, и господин осекся. Во всяком случае, он сел обратно на скамью и, вместо того, чтобы продолжить на меня орать, мрачно бросил:
— Глупая баба.
Он врал. Конечно же, он врал. У людей, которых поймали на лжи, особенный взгляд. Глаза не бегают, не блестят, и не прячутся. Они попросту стекленеют. Застывают, только не как лед, а как ломкое прозрачное стекло. Вот, и у Дольгара сделался стеклянный взгляд.
— А по-моему, ты слишком много пьешь, – предположила я. – Надо бы алкоголя поменьше.
— Будешь меня поучать – я тебя научу молчать, – дежурно пригрозил господин, который за месяцы супружеской жизни успел привыкнуть к моей наглости.
— Тебе будет скучно без моих поучений, – привычно перевела я его со злости на веселье и загрустила окончательно. Дольгар принялся дразнить куском хлеба голодную собаку.
— Это колдовство, – вдруг выдал он. – У тебя же были дети.
Я, с трудом подавив улыбку после таких предположений, удивилась.
— А ты откуда знаешь?
— У тебя тело женщины. Что я, не отличу? Ты как минимум, трех грудью кормила. Чего ж еще одного не рожаешь?
— А ты старайся лучше.
— Убью!
— Или заколдуешь.
— Напрасно вы смеетесь, княжна, – тихо ввернул Патрик. Я удивленно обернулась к нему.
— Ты что, тоже в колдовство веришь?
Шут сменил тональность.
— Скажем так: я не скептик.
И ты, Брут, подумала я. С ума с ними сойдешь. То упыри, то колдуны. Того и гляди, на костре кого-нибудь сожгут. И бирюльки эти обрядовые – мечта Плюшкина. Один только венчальный браслет чего стоил. Проклятая железяка морозила запястье, по ночам впивалась куда придется, мешала шнуровать рукава и надевать перчатки, сползала на кисть, сбивая всю балансировку при метании ножа, вымазывалась в липком тесте при готовке, оставляла темные полосы на вышивании. И это еще далеко не все тридцать три проблемы – слуги нервировали особенно. Туда не ходи, так косу не плети, с той ноги не ступай, нос так не вытирай, шаг в сторону расстрел. Чтобы забеременеть я обязана таскать на себе колючую солому, заматывать портянки строго определенным образом, изображать обкурившуюся вереска фею, вытанцовывая на снегу под луной, сыпать пшено, пихать в кровать и промежность разные посторонние предметы, и прочая, прочая, прочая. А на деле – взять бы у Дольгара анализ семенной жидкости и посидеть денек над микроскопом, а не мучиться всей этой ерундистикой.
— Да ну вас всех… темнота средневековая… – пробормотала я, но мужчины не услышали.
Распад, как водится, начался тогда, когда его никто не ожидал.
Весна в этом году пришла рано: уже в середине марта стаял снег, и к морю побежали мириады сверкающих на солнце ручейков. Дороги и подъезды к замку теперь можно было одолеть только верхом – в грязи застрял бы и конный экипаж, и может, поэтому, гости не заезжали. Ни бородач, которому так и не удалось пристроить дочку в постель Дольгара, ни притихший сосед – никто не заглядывал проверить, чем у нас можно поживиться. Мы дружно радовались солнышку и окончанию тяжелой зимы, которую рисковали и вовсе не пережить.
…Когда заболел Тадеуш, мое веселье как рукой сняло.
Еще с осени из подвала единственного узника перевели в отапливаемую башню – путем долгих уговоров с моей стороны и дипломатических уловок Патрика. Теперь у охотника была относительно теплая комната с кроватью и очагом, и даже нормальная еда. Нормальная – немногим хуже, чем у нас всех. В общем, Дольгару он требовался живым и относительно здоровым, иначе какой же из него заложник. Я тайком таскала ему вино; хотела таскать книжки, но оказалось, что он не умеет читать. И не сильно стремится научиться.
А потом, как-то незаметно, охотник сделался мрачным и раздражительным, и уже не особенно радовался моим визитам. На лице у него ясно читалось что-то вроде «оставьте меня в покое», и я, конечно, стала заходить реже – мало ли, по какой причине человек не хочет общаться. Ни разобранная постель, ни бледность не привлекли моего внимания, да и поведение Тадеуша я списала на депрессию, подумав, что сама на его месте лезла бы на стенку взаперти. А при следующем визите, после довольно долгого перерыва, охотник даже не встал при виде меня.
