«За стеной!»
До Лизы на «ту сторону» — еще один идиотский эвфемизм, — ходили всего несколько человек, но самым успешным оказалось хождение Полынина. Он минут двадцать боролся с подсознанием на редкость негостеприимного реципиента, но все-таки «прорвался» к зрительному каналу и увидел городскую улицу, людей, одетых по европейской моде двадцатых годов, какие-то незнакомые машины, — Полынин утверждал, что навстречу ему ехал по проезжей части огромный локомобиль, — многоэтажные каменные дома, магазины, рестораны… К сожалению, он ничего так и не услышал, и поэтому не мог сказать, на каком языке говорили окружающие его люди, но утверждал, что все вывески были написаны латиницей, хотя и на каком-то явно славянском языке. Все-таки, прежде чем подсознание реципиента обнаружило и выдавило «подселенца», — а так, в конце концов, случалось до сих пор со всеми «разведчиками», — Полынин успел увидеть одну вывеску на кириллице. «Русская книга». И окно закрылось.
Вообще, технология «внедрения» оставляла желать лучшего. Новое дело, недостаточно исследованная область, да и техническая база в Институте была так себе. Тем не менее, группа профессора Константинова свой хлеб ела не зря. Энтузиасты! Работали день и ночь, и лабораторными методами выяснили немало интересного по поводу взаимоотношений реципиента и «трансплантата». Так что, когда Лиза «нырнула в никуда», она твердо рассчитывала на окно длительностью от получаса до часа. Предполагалось, что в отличие от Полынина ей удастся «совместиться» и не только увидеть, но и прочувствовать чужой мир. Может быть даже, взять контроль над телом. Пусть ненадолго, но все-таки взять. На минуту, две… Но семь месяцев?! И еще эти слабость и боль?!
«Я что, застряла?!»
— Лиза? — встревоженно спросила Надежда, вставая из кресла и наклоняясь над кроватью.
— Ох, да! — «очнулась» Лиза. — Извини! Я долго спала?
— Четыре часа, — бросив взгляд на часы, ответила женщина.
— Надя, я… — несмотря на слабость, соображала Лиза на редкость быстро. Не то, чтобы на нее «снизошла божественная ясность», но и туман, застилавший сознание, умалился и растаял. — Я…
— Ты! — подсказала женщина.
— Я ничего не помню! — решилась Лиза, словно бросилась в полынью.
— Но меня-то ты помнишь? — нахмурилась женщина.
— И тебя не помню, — призналась Лиза. — Твое имя назвал врач, вот и все.
— Совсем ничего?
— Совсем!
— Адрес? Звание? Имя мамы? — начала перечислять Надежда. Держалась она, на удивление, хорошо. Не растерялась. Не запаниковала. Не впала в истерику. — Петра помнишь?
— Не помню! Звание доктор назвал… Леопольд Карлович.
— Профессор.
— Что?
— Леопольд Карлович Ахо — профессор военно-медицинской академии.
— Не знала… А где я служила?
— Значит, совсем ничего?
— Ничего!
— Это плохо! — покачала головой женщина. — На флот, конечно, в любом случае, не вернут. Но, если признают невменяемой, о личной свободе и правах собственности забудь!
— Что же делать? — почти искренно растерялась Лиза.
— А я на что? — подняла бровь Надежда. — Ты вон семь месяцев в коме пролежала, пришла в себя и сходу запомнила и меня, и профессора, и звание. Значит, голова-то работает!
— Ну, возможно… — неуверенно признала Лиза.
— Хорошо! — кивнула женщина. — Тогда не станем терять времени! Пить хочешь?
— Хочу!
— На вот! — протянула Надежда поильник. — Клюквенный морс, сама знаешь! Или нет? Ну, все равно, пей, и за дело!
— Значит, так, — сказала Надежда, когда поильник вернулся на свое место на прикроватной тумбочке. — Ты Елизавета Аркадиевна Браге. Баронесса и капитан-лейтенант флота, чем обычно и гордилась немерено. Званием, а не титулом, хоть ты и родственница, пусть даже дальняя, датским Браге, а значит, и самому Тихо. Мать — Антонина Павловна, урожденная Берг, отец…
* * *
Учились, сколько хватило сил. Но и то правда, утомляемость зашкаливала, и Лиза то и дело вынуждена была прерываться на отдых или вовсе задремывала. Но когда утром рядом с ее кроватью объявился средних лет подтянутый «доктор», Лиза была уже готова и в грязь лицом не ударила.
— Итак, — сказал доктор, назвавшийся Иваном Христофоровичем, и раскрыл блокнот, — давайте, Елизавета Аркадиевна, проверим немного вашу память.
— Давайте, — согласилась Лиза. — Только недолго. Я быстро устаю.
Голос все еще не восстановился. Звучал тускло и сухо, слабый и прерывистый, так что на самом деле Лиза и не говорила вовсе, а как бы нашептывала, то и дело, теряя при этом дыхание.
— Вы, простите, с какого года? — спросил, тогда, подтянутый доктор.
Ох, знала Лиза таких почетных чекистов из Первого отдела, и голос такой — вкрадчивый, — пару раз в жизни слышала. С этими не ошибешься. Что там, что здесь, из одного полена струганы!
— С девяносто девятого, — сказала она вслух, хорошо усвоив с вечера «основные вехи».
— То есть, вам сейчас двадцать девять лет?
— Нет, Иван Христофорович, — не согласилась Лиза. — Мне сказали, я в коме семь месяцев пролежала. Стало быть, мне сейчас тридцать. День рождения как, раз в январе был.
— А в армии с какого года? — ничуть не смутившись, продолжил расспрашивать «доктор».
— На службе с четырнадцатого, но не в армии, а на флоте. Есть разница.
— Считаете флотских круче? — прищурился Иван Христофорович.
— А тут и считать нечего! — отрезала Лиза, вживаясь в образ. — Это все признают.
— Допустим, — кивнул «доктор». — Вы где живете?
«Интересный вопрос…»
— Когда где! — если бы могла, пожала бы плечами, но правое плечо ломило не по-детски, да и голову лучше было оставить в покое. — Иногда на базе, иногда на борту. Но вы, верно, имеете в виду мой официальный адрес. Тогда, Шлиссельбург, Смолянка, дом Корзухина, двенадцатый этаж.
— Вам принадлежит весь этаж?
— Да, — подтвердила Лиза, — но мои апартаменты именные. Просто «Браге», без номера.
— Дорогая собственность.
— По наследству досталась.
— От родителей?
— Нет, от дяди — брата отца.
— От Андрея Николаевича?
— Нет, возразила Лиза, — от адмирала Дмитрия Николаевича Браге. И вот, что, доктор. Хочу сразу же прояснить. Я знаю, чем отличается опросник психиатра от допроса контрразведчика. А вы даже не флотский, а кирза паршивая! И звание у вас, наверняка, невысокое. Что за притча? Я только из комы вышла, а вы ко мне с допросом? Я старший офицер, между прочим, и по званию равна армейскому штаб-майору. К тому же, как мне сообщили, награждена Полярной звездой! Хотите, напишу жалобу адмиралу Георгиевскому?
— Э! — опешил «доктор». — Я…
— Пошел вон, гаденыш! — прошипела по-змеиному Лиза, благо, что на ор сил все равно не нашлось. — И чтобы духу твоего здесь больше не было! Выблядок!
«Кто? — не поверила Лиза своим ушам. — Выблядок? Я и слова такого…»
Но нет! Знала, разумеется. Вот только не употребляла никогда. Но это полдела. А дело в том, что все здесь отчего-то говорили по-польски.
* * *
— Вот же, тварь! — вспылила Надежда, когда Лиза рассказала ей о визите подтянутого «доктора».
У Нади были дела в городе, но ближе к вечеру она появилась в палате и, продемонстрировав Лизе огромную сумку, сообщила:
— Апельсины, клюквенный морс, шоколад и все твои семейные альбомы!
— Мне твердую пищу нельзя… — вздохнула Лиза. — Пока…
— А мы понемножку! — возразила Надя. — Шоколад из Антверпена! Хороший! Я тебе его сейчас растоплю, попьешь горячим!
Вот тут Лиза ей все и рассказала.
— Вот же тварь!
— Ну, я ему так и сказала.
— Что тварью назвала? — улыбнулась Надя.
— Нет, — попробовала усмехнуться в ответ Лиза, — выблядком!
— Ох, Лизка! — рассмеялась Надежда. — Узнаю любимого пилота!
И как-то так она произнесла слово «любимый», что Лизу даже озноб пробил.
— Мы?.. — спросила осторожно, сама еще не твердо зная, о чем спрашивает.
— Было дело! — улыбнулась Надежда. — Но давно, и неправда. Ты Петра встретила. На этом все и закончилось.
Не то, чтобы Лиза не знала, что некоторые женщины любят других женщин, но в СССР об этом как-то не говорили никогда. О педерастах, да. А о таких — нет.
— А теперь?
— Лиза, мы с тобой кузины и самые близкие подруги. Ты мне, а я тебе. И все эти «глупости» ничего изменить не могут. Ты вышла замуж, я в другую влюбилась… Все путем!
— Так я замужем? — ужаснулась Лиза.
— Уже нет! — покачала головой Надежда. — Ты же видишь, ни он, ни Гринька — сукин сын, и носа не кажут.
— А ведь это Гринька, ублюдок, на тебя контрразведку натравил! — сказала через мгновение. — И как я сразу не сообразила?! Ведь, если ты не дееспособна, титул и все прочее к нему перейдут. Вот же урод!
