Не ныть, все мелочи! Я напяливаю старомодный лифчик с кружевами и чертовыми железками, строгую блузку, темные брюки (приходится гладить каждую неделю дурацким железным утюгом с дырочками!!), кожаные туфли на низком каблуке. Все! В большом зеркале отражается элегантная немолодая женщина начала 21‑го века. Доктор Ханни Гур, 49 лет и три месяца, чудаковатая старая дева и семейный врач в крошечном городке крошечной жаркой страны, которой вовсе не найдешь карте.
Да, дорогая Тин Кроун Лутс, 34‑х летний старший ординатор, мастер спорта по гимнастике и соискатель докторской степени в истории медицины, еще на четыре года ты выходишь из сценария. Что же я стою, спрашивается?! Пора остужать машину и ползти по запруженным улицам, уныло держась за руль. И никаких автопилотов и воздушных локаров, даже не надейся!
У двери моего кабинета, конечно, скопилась очередь, хотя еще 10 минут до начала приема. Я вежливо киваю и тороплюсь включить компьютер. Эта старая тарахтелка будет загружаться не менее 5 минут. И принтер опять барахлит. Принтер, огромный и нескладный серый ящик, долго мигает и наконец начинает строчить, как пулемет в старом кино. Каждый раз я вздрагиваю, хотя пора бы привыкнуть. Это он распечатывает на бумаге(!!) список больных. Хорошо хоть не приходится высекать в камне.
За дверью тихое волнение, но я даже не выглядываю — и так все понятно! Пожилой вежливый англичанин точно заказал очередь неделю назад и теперь не собирается никому уступать ни минуты. Чизики — Лина и Том — опять ждут направления на анализы, а плаксивая бедуинская женщина в длинном платье и двух платках всегда приходит без очереди. Но при этом встает строго под дверью и так выразительно страдает, что проще ее принять, чем вступать в объяснения.
С каждым днем я все больше убеждаюсь, как прекрасно продумана моя программа и биография. Не зря на тайм- командировках работает целый отдел психологов. За основу рабочей легенды взята история настоящей молодой женщины, Анны Гуревич, которая родилась в маленьком литовском городке в конце 50‑х годов 20‑го века. Вся родня ее отца, Михаила Исааковича Гуревича, погибла в Литве во время войны с фашизмом, мать, Надежда Петровна Елисеева, вообще была сиротой с детства и воспитывалась в интернате. Родители Анны познакомились в больнице, где Михаил лечился после военных ранений, а Надежда работала медсестрой. Классическая история, которая не предполагает никаких ошибок или неожиданных знакомств! Про годы детства Ани почти ничего не известно, но это не имееет большого значения. т. к. живых свидетелей не сохранилось. Предполагается, что они с младшей сестрой учились в районной школе, ходили в кружок музыки и рисования. Надежда Петровна закончила вечерний медицинский институт и работала участковым врачем. Михаил Исаакович тяжело и долго болел, поэтому они мало общались с соседями и другими людьми своего окружения. В 1974‑м году за участие в студенческих волнениях Анну исключили из Вильнюсского мединститута. Ничего политического там не было, молодежь просто устроила джаз–фестиваль, но в коммунистическую эпоху этого оказалось достаточно. Обиженная Аня подала документы на выезд в Израиль. Отца к тому времени уже не было в живых, мать плакала, но не смогла отговорить. Далее все очень просто и грустно. Аня, как и большинство эмигрантов того времени, уехала не в Израиль, а в Соединенные Штаты. Она пыталась попасть на учебу в медшколу, но это оказалось слишком сложно и дорого, поэтому пришлось устроиться сиделкой в госпитале. От полного одиночества и тоски по дому начала пробовать наркотики, очень быстро втянулась и через два года погибла от передозировки.
На этом этапе наши биографии расходились — «моя» Анна Гуревич якобы уехала в отдаленный штат, где все–таки пробилась на учебу, изменила имя на Ханни Гур, что лучше звучало в Америке и стала семейным врачем. Предполагалось, что замуж она не вышла и близких друзей не завела, так как была единственной «русской» эмигранткой в том краю, то есть — белой вороной. Связи с Литвой не сохранилось, сестра настоящей Ани Гуревич погибла совсем молодой в автомобильной аварии, а мать умерла от опухоли желудка. Кстати, я специально ездила и в современную Литву, и в штат Техас, где якобы работала Ханни. Хотя за столько лет все изменилось, но атмосфера провинциии и тишины мне здорово помогли вжиться в образ. Далее предполагалось, что Ханни заскучала и решила круто изменить свою жизнь. Тем более, Израиль того времени, окруженный враждебными арабскими странами и постоянно атакуемый террористами, вызывал большое сочувствие в среде русско–еврейской эмиграции. В 2002 году доктор Гур подала документы на переезд. Репатриантов из Америки принимали с восторгом, сразу после окончания ульпана и сдачи экзамена на лицензию ей предложили работу в маленьком уютном городке, где больше требовалось знание русского и английского, чем самого иврита.
Я часто пытаюсь представить семью Анны, их радости и огорчения. Интересно, на кого она похожа? Например, на отца, его зовут Миша, он добрый, но грустный, потому что часто болеет. Зато он встречает детей из школы, расспрашивает про уроки и успехи, они вместе обедают, играют в шашки… Мама Надежда каждый день приходит с работы, никаких экспедиций и командировок! Она печет пироги и рассказывает дочкам сказки, в доме тесно, но очень тепло и замечательно пахнет сладким тестом. Сестра обожает Аню, они меняются лентами и карандашами, вместе бегут по утрам в школу, вместе укладывают кукол спать, а потом сами ложатся в одной общей комнате и долго шепчутся и хихикают, пока глаза не начинают закрываться. Я даже забываю иногда, что это только легенда, что у меня никогда не было сестры, пироги в нашей закрытой школе не пекли, а привозили готовые из кондитерской, а родители постоянно уезжали и даже забывали иногда, в каком классе я учусь.
Зато эта чужая история страховала меня от всех возможных нестыковок: тяжелого американского акцента, плохого знания литовского, странностей поведения. Русский и китайский я учила с раннего детства, родители считали, что отдаленные языковые группы помогают развитию у ребенка ассоциативного мышления. Литовский требовался самый простой и бытовой, да еще хорошо забытый. Современный английский, конечно, здорово отличался от принятого в 20 веке, но эмигрантка, пусть и с большим стажем проживания в Штатах, вполне могла допускать ошибки и неточности. Я вызубрила свою легенду, как шпион времен второй мировой войны, месяц просидела с косметологами над корректировкой внешности, вот и все сборы. Если не считать, что история заданного времени была выучена еще перед подачей документов на конкурс.
За первый год работы в тайм–командировке я практически ни разу не столкнулась с особыми трудностями. Если не считать трудностями саму жизнь в этом неудобном и медленном мире.
Англичанин не потребовал большого труда. Биоволны мягко кружили, почти не прерываясь, сердце четко сокращалось и поверхностный склероз сосудов совершенно не мешал кровообращению. Легкие тоже были вполне гибкими для его возраста. Печень с небольшими признаками ожирения, простата, остеоартрит коленных суставов, легкая подагра. Все в пределах нормы для 69 лет. Но он, конечно, хотел сдать анализы. И пройти колоноскопию. И записаться на прием к кардиологу и невропатологу. То есть, все, что рекомендует интернет его времени для грамотных обывателей. Душа переворачивается от таких варварских и допотопных исследований как колоноскопия, но я послушно выписывала направления. Не будешь же ему объяснять про биодиагностику и теорию поля!
Бедуинка, выразительно стеная и кашляя, рванулась в открытую дверь, но я все–таки позвала Чизиков. Может, Лине станет немного легче от моего внимания.
Если бы современный художник захотел нарисовать Адама и Еву, он не нашел бы лучшего образца, чем мои Чизики. Тонкие запястья, прозрачная кожа, мягкие широкие бедра, золотые локоны до плеч. Это все Лина. И рядом — худой длиннющий Том, похожий на киногероя, с бездонными глазами и густой темной шевелюрой. Лина и Том женаты семь лет, пять из них они провели в клиниках и больницах, где занимаются бесплодием.
Иногда мне хочется заплакать от бессилия. Ведь никакой серьезной причины нет. Я четко «вижу» хорошенькие овальные яичники Лины, похожие на молодые грозди винограда. На правом выделяются сразу два мешочка созревших яйцеклеток, — вот тебе двойня, бери и вынашивай! Про Тома и говорить нечего, его сперматозоидов хватило бы на двадцать младенцев. Причина у Лины в очень тонком слое клеток на внутренней стенке матки. Оплодотворенное яйцо не может проникнуть и прижиться. Ерундовая проблема с современных позиций. Есть опыт по вынашиванию плода другой женщиной, здесь он тоже вполне освоен. Но найти такую женщину (они называют ее ужасным словом «суррогатная мать»!) пока очень трудно, нужно много времени и денег. И потом Лина мечтает сама выносить ребенка. Слышала бы моя мама!
