Казалось бы, чего проще. Поговорили, выпили, встала и ушла. Некуда идти? Звучит мелодраматично, но, по сути, неправда. Не в ее случае, не сейчас, не в самом большом городе империи. Да, ведь и ночные поезда все еще ходят. Деньги есть — езжай, куда глаза глядят. Хочешь в Рязань, а хочешь во Владимир, в Ростов или Киев, а можно и в настоящую глушь, в Москву, скажем, или Крепость Русскую в Калифорнии. Страна большая. И это, не говоря уже о загранице, поскольку паспорт на имя Анны Леопольдовны Лукиной ни разу не засвечен. Лежит в тайнике, о котором не подозревают даже товарищи по партии, ждет своего часа. Паспорт, пара стопок золотых червонцев на «черный день» и новоамстердамский Brigadier — коммерческая версия девятимиллиметровой Беретты.
Однако никуда она не ушла, как прежде не выстрелила во второй раз. Обдумала все по-новой, вспоминая даже то, о чем старалась никогда не вспоминать, и решила остаться. Допила коньяк, сколько там его ни оставалось, полстакана или треть, и заснула, но спала плохо и проснулась рано, чувствуя себя усталой, больной и выжатой, как лимон.
И еще, с утра — для тех, кто понимает, что это такое Петроградское хмурое утро поздней осенью — ее ощутимо потрясывало. Не физически — если верить зеркалу — но все внутри дрожало, как в лихорадке. Нервы в ознобе, холод и тяжесть внизу живота, и сердце тянет. «Тоскует, — говорят про такое. — Тоскует сердце, мается…» Однако чашку с чаем держала ровно. Темная жидкость не дрожала, волнами не шла. Лежала недвижная, как отливка темного стекла, и над ровной поверхностью поднимался ароматный пар.
— Что будешь делать? — подразумевалось, «что буду делать я?»
Поднесла край чашки к губам, почувствовала волну жара, коснувшуюся губ и кончика носа, подула, вытянув губы трубочкой, и, решившись, наконец, сделала несколько быстрых мелких глотков. Было горячо, но ужасно хотелось пить. Рот пересох, в сухие глаза, словно бы, песком сыпанули.
— Сейчас восемь, — ответил Генрих после паузы, занятый, по-видимому, наблюдением за ее чаепитием, — ну, почти… — перевел он взгляд на часы. — С девяти до полудня у меня запланировано несколько дел. Так Ольге и скажи, мол, намекнул туманно, что имеет в Питере контакты и помимо Варламова и Карварского. Имен не назвал, и куда поехал, не сказал.
— Значит, я снова сама по себе?
— Выходит, что так, — кивнул Генрих. — К своим не ходи. Это не приказ, да и кто я такой, чтобы тебе приказывать?
— А ты попробуй, — предложила хмуро, — прикажи! Вдруг получится?
— Хорошо! — даже не улыбнулся, смотрел с прищуром, словно выцеливая мишень. — Я попробую… позже. А по поводу подполья, не приказ, совет. И учти еще, что за тобой кто только теперь не ходит. Толпа народа, никак не меньше.
— А за тобой?
— И за мной. Но мы сейчас говорим о тебе.
— Да, конечно! — Если осталась, то и спорить не о чем, и заедаться нет причин. А уйти никогда не поздно.
«Можно прямо сейчас…»
— Деньги у тебя еще остались?
— Да, кажется.
«Уйти?»
— Кажется или есть?
— Есть, — кивнула, сдаваясь. — На мои нужды хватит, и еще останется.
— Ну, вот и славно! Возьми, если хочешь, Кокер — он прямо около парадной стоит.
Кокер она заметила еще вчера вечером, когда возвращались от Нелидовых, но комментировать не стала, оставив на потом.
— Спасибо, возьму.
— Тогда встречаемся в полдень в Пнях, на Боровой улице, в той части, что ближе к Обводному каналу. Ориентир — дом 52 литера Аз. Это Дом епархиального братства церкви Покрова Пресвятой Богородицы, но нам не в него, а в смежный. У нас там назначена встреча с Карварским. Заодно и полдник себе устроим, Леонид Игнатьевич обещал угостить «чем-нибудь вкусненьким»…
— А если… — Но он не дал ей задать свой вопрос.
— Наташа! — чуть приподнял ладонь над столом. — Мы же договорились, будет бить — рассказывай все, что хочешь. Не изображай из себя Сцеволу, не военная тайна. Но и бежать вприпрыжку к Ольге Федоровне не стоит тоже. Не шестери, ты же баронесса все-таки, а не шалава с Лиговки.
Когда он хотел, мог говорить и так. А где можно научиться так говорить по-русски, живя за границами империи, отдельный вопрос.
— Хорошо, — согласилась с очевидным, — в полдень Карварский.
— В три Добров — начальник штаба боевых дружин «Патриотического союза».
— Генрих, ты знаешь, кто эти люди?
— А ты помнишь, кто таков полковник Шершнев? Свояк свояка, как говорится. А ты что думала, меня в Россию шампанское в графских особняках пить пригласили? Отнюдь нет! — Наверное, разозлился, но ни голосом, ни взглядом чувств своих не открыл. Вот и думай теперь, что имел в виду и зачем сказал?
— Хорошо! — согласилась, уступая. — В три часа встреча с Добровым.
«Никуда я не уйду, вот в чем весь фокус. И он не прогонит… пока».
* * *
Она все-таки нырнула в подполье. Неглубоко, и не в самом опасном для нее месте. Однако «в воду вошла».
Покрутившись по городу до полной потери ориентации, Натали оставила машину в большом проходном дворе на Бассейной улице, и дальше пошла пешком, выписывая петли и кренделя, что твоя лиса в осеннем лесу. Так что на Кирочную к Кукле она пришла без хвоста. Во всяком случае, если ее не вели с геликоптера — но Натали не слышала характерного стрекота над головой — то спрятаться хвосту в тех местах, через которые она держала путь, было негде.
«Только, если он Святой Дух… Но если он Дух Святой, тогда все! Тогда приплыли!»
У Куклы она забрала свою «скрипочку». В черном потертом от долгого употребления футляре находился муляж старенького альта, искусно маскирующий пистолет-пулемет Шмайсера со складным прикладом, несколько снаряженных рожков к нему, пару осколочных гранат и бельгийский FN под девятимиллиметровый патрон. Так уж вышло, что Натали предпочитала девять миллиметров всем прочим извращениям оружейников.
А еще ей нежданно повезло. У Куклы ночевал Архивариус, и это была удача так удача.
— Олег Борисович, милый, Кропоткиным клянусь, я не знала, что вы здесь. За скрипочкой вот зашла. На музыку вдруг пробрало, а инструмента под рукой нет!
Кукла не знала о том, что, на самом деле, находится в футляре. Она просто брала у Натали и еще нескольких людей ближнего круга вещи на хранение. Не более, но и не менее. Работа нужная и в меру рискованная. Но именно, что в меру. Из квартиры Куклы имелся прямой выход — через угловую, как бы часовую башенку — на чердак огромного доходного дома, где имелось невероятное разнообразие всевозможных «темных дыр», чтобы вволю наделать в них тайников и нычек.
— Так вы музицируете? — поднял седые брови Свирский. Он давно отошел от активной работы, занимался теорией и штабной рутиной. Впрочем, подробностей его биографии никто не знал. Был боевиком или не был? Участвовал в революции тридцать третьего года, в партизанской войне в Сибири, в боях в Смоленске, или всю молодость провел в Женеве и Новом Амстердаме, пописывая брошюры и прокламации? Кто знает? Да, и знает ли вообще?
— Да, вот, нашло вдохновение… — «туманно» улыбнулась Натали. — А что там, к слову, с моим вопросом? Узнали что или как?
— Узнал, но немного! — пожал сутулыми плечами Свирский. — Шершнев Генрих Романович… — взгляд за толстыми стеклами очков дрогнул, метнулся в сторону, вернулся, застыл. — Служил в полку с тысяча девятьсот тридцатого по тысяча девятьсот тридцать шестой. Прапорщик, подпоручик, штабс-капитан… Это те записи, которые я нашел. Упоминались операция в районе Сан-Франциско, Бухара, Померания. По последним данным — на тридцать шестой год — переведен в Генеральный Штаб с повышением. Это все пока. По Генштабу надо в другом месте смотреть, это я еще не успел. Но, может быть, завтра…
— Олег Борисович! — Натали еще не поняла, что ее тревожит, но интуитивно ухватила главное — что-то не так. — А до полка? Прапорщик, это значит, офицерское училище или оттуда подпоручиками выходят?
— Подпоручиками, — согласился Свирский. — Прапорщик — это, если внеочередное производство: из солдат или из гражданских лиц.
— «Гражданские лица» — это студенты старших курсов университетов?
— Да, по большей части.
— То есть, Шершнев или студент, или солдат?
— Так получается, — согласился Архивариус. — Я думаю… Да, наверное.
— А в Генеральный Штаб разве офицеров без образования берут? — вопрос напрашивался. — Может быть, это он в Академию Генштаба перешел? Но разве это возможно без базового военного образования?
«Сейчас он соврет…»
— Может быть, Шершнев закончил училище экстерном? — предположил Свирский. — Сдал экзамены… и…
— Спасибо! — улыбнулась Натали, ощущая растущую тревогу. Поведение Свирского было откровенно неправильным, но, убей бог, она не могла понять, отчего он врет. Какой в этом смысл? Какова цель? — Может быть, сможете еще что-нибудь узнать?
