Сварог понимающе ухмыльнулся. Дядюшка Яны, его императорское высочество принц Элвар (ставший при помощи Сварога заядлым самогонщиком), был, всем и каждому известно, чуточку помешан на Каталауне. Пропадал там при любой возможности, даже построил где-то в ущелье замок, где пировал не только с охотниками, углежогами, смолокурами и контрабандистами, но и с Волчьими Головами, обожал болтаться по деревенским пирушкам, ярмаркам и прочим провинциальным увеселениям, помогал деньжатами, путался с местными красотками, сто раз был посаженным отцом на свадьбах и не менее этого – своего рода крестным отцом на церемониях, заменявших здесь крестины. В Полуденном Каталауне он давно уже стал популярнейшей фигурой. Отчего именно Сварогу приходилось порой туговато: за последнее время принц Элвар четырежды заявлялся к нему, как к ронерскому королю, всякий раз ходатайствуя о помиловании очередного угодившего за решетку лихого молодца. Простодушно разводя руками, талдычил: «И за что к парнишке цепляться? Честное слово вам даю, Барг Ронерский, в жизни юноша ни одной глотки не перерезал, ни одной непорочной девы не снасильничал. Вполне приличный юноша. Ну, купца ограбил, так ведь живым отпустил и даже мула оставил. На то и купцы, чтобы их грабили, испокон веков повелось. Ну, овец угнал, так ведь все угоняют и не попадаются, а парнишку выдала какая-то зараза… Семейство самое почтенное, отца вся округа уважает, у сестры я на свадьбе был посаженным отцом, у дедушки три военных медали. Это же Каталаун, понимать надо…». Мысленно чертыхаясь. Сварог всякий раз подмахивал бумагу о помиловании и освобождении – как-никак, его императорское высочество. По крайней мере честно просил, другой член императорской фамилии на его месте самолично разнес бы тюрьму и выпустил своего протеже – и ничего бы ему за это не было, члены фамилии совершенно неподсудны земной юрисдикции…
Если не считать этих время от времени возникавших досадных недоразумений, Сварог к его высочеству относился с откровенной симпатией. Потому что человек был безобиднейший: в жизни не участвовал ни в одной дворцовой интриге, даже крохотной, никогда не стремился занять какой бы ты ни было официальный пост, придворных чинов не имел, орденов не домогался. Как пелось в старой песенке, была бы водка, да к водке глотка, все остальное – трын-трава. Белой вороной в семействе был благородный Элвар – но все с его чудачествами давно смирились…
– Ага, вот они кто, – сказал принц, останавливаясь перед ними и приглядываясь. – Барон… граф… мое почтение.
Ядреный запах доброго самогона витал вокруг него. Отстегнув свою баклагу, Элвар отвинтил серебряный колпачок, приложил горлышко к губам и, не уронив ни капли, высосал одним махом не менее стакана. Утер губы рукавом зеленого кафтана, лихо крякнул, поболтал баклагой в воздухе:
– Не угодно ли, господа? Слеза!
– Я на службе, – ответил барон Абданк.
– Службист… – проворчал принц. – Ать-два левой… А вы, граф?
– Благодарствуйте, что-то не хочется, – сказал Сварог вежливо.
Настроение у него было невеселое, но все же не настолько, чтобы сосать из горлышка семидесятиградусное пойло – да и мало кто здесь на такой подвиг способен…
– Разучилось пить молодое поколение, – ворчал принц, завинчивая флягу. – Помню, в мою молодость так веселились, что порой замки весь день вверх ногами летали, и ничего, обходилось как-то…
– Вы не видели императрицу, ваше высочество? – спросил Сварог.
– Отчего же не видел? Довелось… А лучше бы и не видел… – буркнул Элвар. – Потому что я на нее сегодня смотреть не могу, не ругаясь мысленно углежоговскими словечками… Черт знает что… Я не замшелый консерватор, но есть же пределы… Ах, да! – он грузно развернулся в сторону Абданка. – Вот что, службист вы наш… Вы что, так ничего и не предпримете?
– По поводу? – казенным тоном осведомился Абданк.
– По поводу этого типа, что к ней прилип. Как прилип с самого начала, так и отлипнуть не может. Сколько можно возле нее отираться?
Барон тем же казенным тоном произнес:
– Данная маска не допускает никаких нарушений этикета. Нет правила, запрещавшего бы кавалеру в случае соблюдения этикета оставаться кавалером императрицы сверх определенного времени. Сама императрица неудовольствия не высказывает и о вмешательстве не просит. Что-то не так, ваше высочество?
– Да не нравится мне этот хлыщ, вот и все, – сказал Элвар упрямо. – Хоть ты тресни, не нравится.
– И это все претензии?
– А что, мало? – с досадой спросил принц. – У нас в Полуденном Каталауне есть, знаете ли, бабки, учат, как людей различать. Говорю вам, не нравится он мне…
С величайшим терпением Абданк ответил:
– Ваше высочество, у вас, в Полуденном Каталауне, конечно, есть масса интересного… Но я-то руководствуюсь уставом службы. Данная маска магическими способностями не обладает, оружия не имеет, этикета не нарушает, неудовольствия императрицы не вызывает. Не вижу причин для вмешательства…
– Ну так я сам вмешаюсь, – сопя, пообещал принц. – Подойду, да как шарахну фляжкой по башке… Благо это и не лар вовсе…
Абданк бесстрастно сообщил:
– Вы не можете не помнить этикета, ваше высочество. Лицо, затеявшее на маскераде скандал или драку, подлежит немедленному удалению, невзирая на личность…
– Да помню… – сварливо откликнулся принц. – Вы ведь, службист этакий, мне и размахнуться толком времени не дадите, а?
– Не дам, – сказал Абданк вежливо.
– Законники… – проворчал принц. – Ничего, тут есть несколько моих дворян, а они все ха-аррошие фехтовальщики. Я этой маске обеспечу добрую дуэль, с которой она своими ногами ни за что не вернется…
– Ваше право, – сказал Абданк. – Но исключительно за пределами дворца… Ваше высочество, почему бы вам не пойти потанцевать? Здесь много новых дам…
Фыркнув, его высочество сообщил:
– Как гласит пословица, куртуаз-винохлеб годен только во гроб. Чем-то одним надо заниматься. Нет, конечно, я женского пола не чураюсь… Знали бы вы, господа, какая на речке Гин обитает мельничиха… И, между прочим, вдовая… Но это совсем другое дело, господа. Вы себе только представьте: ясный солнечный день, щебечут птицы, жужжат пчелы, размеренно шумит мельничное колесо, и тут появляешься ты с букетом цветов… А на грубо сколоченном столе в тенечке, под деревом, уже свежайшие хлеб и сыр, ветчина розовеет, огурчики малосольные с отрезанными концами, кувшин вина… А в амбаре копна свежескошенного сена… Вот она где, господа мои, поэзия и романтика. А эти все маскерадные стервочки… – он подался вперед и ловко сцапал Сварога за локоть. – Граф Гэйр, можем мы пару минут поговорить наедине?
– Разумеется, – сказал Сварог, шагая за стиснувшим его руку принцем.
Никакой досады он не испытывал и неприятного не ждал: если уж его высочество обращается не к королю Ронерскому, а к графу Гэйру, безусловно не будет просить за очередного разбойничка с лесной стежки или попавшегося в королевском лесу браконьера, у которого дома семеро по лавкам, а прадедушка тридцать лет беспорочно прослужил писарем в ратуше…
Выпустив его локоть, принц приподнял портьеру, закрывавшую одну из многочисленных ниш, зло фыркнул, явно обнаружив там уединившуюся парочку. Та же история повторилась и у второй портьеры, а вот за третью, мельком туда глянув, Элвар скользнул с бегемотьей грацией.
Сварог вошел следом. Его высочество, ругаясь под нос, пытался удобно расположиться на мягком диване, обтянутом синим плисом в золотой цветочек, и это, конечно же, плохо у него получалось: диван был широкий, а спинка, далеко отстоявшая от кромки – совсем невысокая. Что поделать, ниши эти предназначались не для мужских конфиденциальных бесед – все здесь продумано именно для удобства влюбленных парочек, коим и не нужно удобство в вертикальном положении…
После нескольких безуспешных попыток устроиться уютно Элвар, яростно плюнув, уселся на краешек дивана, как школьник в классе. Сварог устроился рядом. Легонько отодвинул протянутую флягу.
